Катастрофа

Когда за окном меняется очередная европейская столица, на смену удобной кожанке приходят пафосно-неброские пиджаки, а красным кроссовкам — фирменные туфли, Измайлов отчетливо понимает, что его жизнь неотвратимо катится куда-то в пизду. Алена каждое утро с ласково-кукольной улыбкой наливает ему кофе и завязывает раздражающие галстуки; терпеливо ходит на всякие светско-деловые мероприятия и помогает разобраться с бесчисленными кипами бумаг — и, если вдуматься, она могла бы стать идеальной женой тире соратницей для богатого, вечно занятого и замотанного бизнесмена, если бы не одно "но": Измайлову весь этот мир деловых акул, сказать откровенно, и нахер не сдался. Он бы с куда большим удовольствием шатался по Рублевке с табельным наперевес, ловил всяких отбитых уголовников и зарвавшихся мажоров, жестко троллил Володю, тусил с операми и просто жил — своей странной, но правильной именно для него жизнью, не ограниченной сомнительной моралью, правилами и обязательствами. Но… Управление собственной жизнью безнадежно потеряно.

---

Раннее утреннее солнце топит город в золотисто-выцветшей дымке; чистые улочки с аккуратными домиками с высоты кажутся игрушечными, ненастоящими. Собственно, как вся жизнь Измайлова в последние пару месяцев — ебать неожиданность, да? Опирается о балконные перила, чувствуя срочную необходимость закурить; кошки стальными когтями выворачивают душу наизнанку.       — Ник, у тебя все нормально? — сжимает кулак до побелевших костяшек, а голос уже на имени ломается болезненной нежностью.       — Ну если не считать того, что ты разбудил меня в неебическую рань, то да, — будто вживую видит, как Вероника выразительно закатывает глаза и морщится недовольно.       — Тогда какого мне так хреново? — Вопрос риторический.       — Предсвадебная депрессия, — хмыкает Ника, и радости за брата в голосе ровно ноль целых хрен десятых. — Офелия уже захерачила тебе суперкрутой свадебный смокинг от лучшего дизайнера в мире? — бьет ехидно в самую цель. Смокинг действительно есть — медленно пылится в самой глубине шкафа, завешанный рядами безупречных деловых костюмов — "надо же соответствовать". На кой хрен и кому именно надо — Измайлов не понимает до сих пор. От правильной отглаженности происходящего начинает откровенно мутить.

---

Москва встречает проливным дождем, запахом сырого асфальта и увлеченно матерящимися возле стоянки такси пассажирами — велкам на Родину, ага. Вываливаясь из машины на отсыревшую улицу, Измайлов не думает даже, как дальше — делать, говорить, поступать. Просто бегом поднимается по выщербленной от времени лестнице, вжимает кнопку звонка до упора и ждет, запоздало отрезвленный — он ничуть не удивился бы, наткнись сейчас на этого-ее-Костю. Но Ника сама распахивает дверь. Непонимающе смотрит пару мгновений, а потом молча повисает на нем, руки на спине сцепляя мертвой хваткой и носом утыкаясь в пахнущую дождем промокшую куртку. Измайлов зарывается лицом в отросшие светлые пряди и только сейчас выдыхает свободно. Наконец начинает жить.

---

Рассвет разливается по вычищенному небу малиновым сиропом; из приоткрытого окна тянет последождевой прохладой, а с кухни, будто в далеком детстве, — горячими оладьями и кофе. Запретное счастье затапливает с головой. И, конечно, потом Измайлов подумает о том, какой он мудак, а Аленка совсем такого не заслужила; о том, что все это аморально и дико; о том, что так не должно было быть. Подумает. Когда-нибудь потом. Не сейчас. Потому что сейчас все предельно просто и правильно: есть он и Ника, а все остальное… да пошло оно нахер. Кровные узы стягивают морскими узлами.