Перемирие

Есть неподходящие моменты, и есть просто тупое невезение. Алексу никогда особо-то и не везло. Не в этой жизни, по крайней мере. Люди считают его Спасителем, Михаил поет ему хвалебные дифирамбы, но вне знаков, исчертивших его зудящую кожу, вне лежащего в руинах города, вне восьмерок, единственное развлечение которых — разрушать и причинять боль, вне Гавриила, который хочет уничтожить все то, что Михаил с таким старанием построил, — вне всего этого в его жизни случается удручающе мало вещей. И вообще не случается везения. Так что это не было охренеть какой неожиданностью — преодолеть всю лестницу до Михаилова гнезда, подыхая от усталости после суток дежурства и нескольких часов, в течение которых он пилил через весь город, покрываясь тонким слоем городской пыли, и обнаружить, что кто-то уже занял его место. Так или иначе, Алекс старательно изображает из себя похуиста и проходит внутрь, по пути стаскивая с себя рубашку и бросая ее на пол, едва дверь за ним закрывается. Если это Итан, то что он там не видел, подумаешь. А если кто-то другой, ну... Пусть и кто-то другой. Алекс чеканит шаг тяжелыми армейскими ботинками в сторону широкой круглой кровати в центре комнаты и поднимается по ведущим к ней ступеням, по пути расстегивая ремни кобуры. Ему просто хочется забыться. Хочется лечь под тяжелые теплые крылья, услышать благоговейный шепот, который напомнил бы ему, что он нечто большее, чем рядовой солдат Армии Архангела. Ему просто хочется трахаться, если честно. Он бросает беглый взгляд на кровать, на извивающиеся на ней тела, и отмечает про себя, что над Михаилом, трепеща от удовольствия, развернуты все его крылья. Три пары, шесть прекрасных, оперенных темным конечностей, которые мягко вздрагивают, складываются и распрямляются в наслаждении. Алекс смаргивает. Нет, не шесть. Семь, восемь, девять... Двенадцать гребаных крыльев. — Что за хуйня? — недоуменно выдыхает Алекс, и из-под крыльев выныривает голова, но не Михаила, другая. — Ну, — хмыкает Гавриил. — Сюрприз. Алекс вообще не может пошевелиться, как будто его из-за угла пыльным мешком огрели. Поэтому он не может двигаться сразу достаточно быстро. Споткнувшись об ботинки и шлепнувшись на колени, он чертыхается и пытается дотянуться до кобуры. Быстрая рука хватает его за запястье, мешая вытащить оружие. — Алекс, стой, — просит Михаил. — Не-не, — посмеивается второй архангел, — пусти его. Так будет даже интересней. Гавриил, злоебучий Гавриил выгибается на кровати, прежде чем убрать крылья на сторону, одну пару за другой, пока не остаются видны только полетные, торчащие как шпили хренова костела, и потягивается уже на них. Он закладывает руки за голову и откидывается на испачканные простыни, разглядывая этих двоих. — Алекс, — он всегда мурлычет его имя так, как будто наслаждается прокатывающейся по языку сладостью, и каждый раз, каждый ебаный раз Алекс реагирует на это помимо своего желания. Он задается вопросом, проявление ли это голоса, о котором однажды рассказал ему Михаил, или просто Гавриил убийственно обаятелен сам по себе. Как бы там ни было, Алекс ненавидит его. Всей душой. — Ты и я, кажется, никогда еще не встречались в обстоятельствах, когда у нас обоих равное положение, не так ли? — Михаил, что за хуйня? — шипит Алекс, пытаясь вытащить пистолет из кобуры, невзирая на явное спокойствие архангела и прохладную руку, все так же сжимающую его собственную. Выгнувшись в спине, Михаил обнаженным вытягивается на собственных крыльях, вальяжно развернутых по простыням, и свободной рукой терпеливо удерживает сжатую в кулак кисть Алекса. Алекс напрягается в непреодолимом желании стереть спокойствие с лица архангела, но одно это движение — даже мысль об этом движении — заставляет Михаила приподнять бровь. — Мы так договорились, — произносит он, и его голос глухой и хриплый — такой тембр появляется только тогда, когда он... Когда он... — Да что за хуйня?! — снова рычит Алекс. Он пытается рывком освободить руку, но вместо этого выходит только притянуть архангела на несколько дюймов ближе к краю кровати, протащив боком по шелковым простыням. Одно из его полетных крыльев склоняется к полу, и длинные маховые перья достают до верхней ступеньки. Позади него Гавриил скрещивает ноги в лодыжках и приподнимается на руках, с интересом выгибает бровь, а его напряженный член стоит между ног. Алекс переводит взгляд с него на Михаила, наклоняется ближе и, скривившись, рычит сквозь зубы: — Это... Он же... — Мой брат, — вздыхает архангел, перекатываясь на бок и протягивая другую руку, чтобы провести кончиками пальцев по щеке Алекса. — Я знаю, что ты сердишься, Алекс. — Сержусь? — его голос сам на себя не похож — настолько он звучит тонко и ошарашенно. Алекс сдерживается изо всех сил, чтобы не пялиться на Михаила, который всегда вот так красиво выгибается, когда хорошенько оттраханный. Еще сложнее ему не смотреть на царапины, которые тянутся по всей коже от груди вниз, до самого... — Я его грохну, — заканчивает он свою мысль и тут же огрызается, когда слышит от Гавриила мягкий возглас восхищения: — Завали ебало! — Алекс, все ведь в прошлом. Воистину, вы — люди — держите обиду целую вечность. Вот только живете не настолько долго, знаешь ли. — То, что ты делал... — В гнезде, на горе, на протяжении четырех месяцев, да-да, ты уже несколько раз подряд говорил это разным людям, но ни разу не сменил возмущенного тона, — заканчивает за него Гавриил, поднимая брови. — Но я думаю, тебе больнее всего оттого, что Нома была там и видела тебя таким. Остальное вряд ли настолько страшно. Алекс выглядит так, будто сейчас лопнет от злости, его губы кривятся в гримасе и вот-вот готовы испустить злобный рык — но он молчит и только отзывается дрожью на прикосновение руки Михаила, которая соскальзывает вниз по груди и останавливается аккурат напротив сердца. Это отвлекает, блядь, это действительно отвлекает, когда он касается вот так. Гавриил же сдвигается ровно настолько, чтобы прижаться носом к плечу архангела, и втягивает его запах до тех пор, пока Михаил не прикрывает глаза от блаженства; а Алекс ревнует. Он ревнует, потому что ему никогда не удается заставить Михаила забыться в наслаждении так легко. — Я могу просто уйти, — фыркает Алекс, ослабляя хватку на пистолете в надежде, что Михаил отпустит его. Ничего подобного не происходит. — Нет, — выдыхает Гавриил, и его голос как будто становится ниже, словно что-то вытягивает из Алекса, и тот не может это контролировать. Архангел продолжает водить кончиком носа по коже брата еще пару мгновений, прежде чем поднимает взгляд на Избранного. — Оставайся. Позволь мне возместить хотя бы те ужасы, которые ты пережил. Отрицательно помотав головой, Алекс пытается встать. Он хочет подняться на ноги, он чувствует, как напрягаются мышцы, но остается на том же самом месте, как будто сила гравитации вокруг него внезапно увеличилась и собственный вес прижал его к земле. Сердце начинает быстро колотиться в груди, и внезапно захлестнувшая сознание паника разливается в пересохшем рту обжигающим металлическим привкусом адреналина. Михаил издает тревожный стон, оборачиваясь, чтобы посмотреть на Гавриила, и говорит ему что-то на непонятном Алексу языке. — Что ты сказал? — хриплым голосом спрашивает Алекс у Михаила, и тут же обращается к Гавриилу: — Что ты сделал? — Я сказал, — отвечает Гавриил. Его глаза весело щурятся, губы растягиваются в улыбку, и он скользит ладонью по светлой коже на груди Михаила. — Это его дар, — поясняет Михаил. — Наш Отец даровал ему голос, чтобы передавать свои указания человечеству. — И тебе? — Да, и мне, — разочарованно вздыхает Михаил, но Алекс видит, что это разочарование лишь показное. Алекс видит, как архангел дрожит, и шелест перьев выдает его с головой. Алексу жжет горло. Все те обвинения, которые он вправе предъявить Гавриилу, застревают в глотке: обвинения в войне на истребление. В потерянных жизнях и в разрушенных городах. В его собственных мучениях и мучениях его близких. Комната кружится перед глазами, и на мгновение Алекс думает, что сейчас блеванет. До того момента, пока прохладные пальцы Михаила не прикасаются к его щеке. — Иди сюда, — просит он, и — как будто точно знает, что такой простой просьбы недостаточно, — какое-то время задумчиво играет желваками; наконец взгляд Михаила смягчается. — Позволь этому случиться, прямо сейчас. Ради меня. Притворись, что он — кто-то другой, кто угодно... — Брат, пожалуйста, — стонет Гавриил, пряча усмешку на плече архангела. — Ты пал так низко, что готов умолять... — Избранного? С удовольствием. Моего Избранного? — Михаил ухмыляется. — Сколько угодно. И Алекс чувствует, как от гордости скручивает в животе. Его Избранный. Да. Точно так же, как Михаил — его Михаил, в горе и в радости, в болезни и в здравии. Это их жизнь. Но такое... Он не знает, сможет ли — даже ради своего архангела — сделать такое. — Хлопот не оберешься, братец, — ворчит Гавриил, правда, без капли злобы, даже с чистосердечным весельем, — если будешь пытаться манипулировать моим удовольствием и его эго в одной постели. — Тогда, возможно, нам стоит сосредоточить усилия на другом. — Михаил лукаво стреляет взглядом, в котором искренность и нежность, через плечо, на стоящего на коленях Алекса, и тот чувствует, что сдается. Одно к одному. Он просто потрахаться хотел так или иначе, верно? — Ты не собираешься меня отпустить? — спрашивает Алекс, лениво смаргивая и переводя взгляд на другого ангела. — Ты можешь пожалеть о своем решении, — отвечает ему Гавриил. — Тебе куда больше понравится получать удовольствие вот так, не имея ни единого шанса пошевелиться... — Гавриил. — Ну как хочешь, — многострадальное закатывание глаз к потолку, и архангел сдвигается в сторону, с шорохом перьев подминая под собой матрас. — Ты свободен, делай со своим ангелом что пожелаешь. Я с радостью посмотрю. — Ты мог бы пригодиться. — Как я говорил, я даже не сомневаюсь, — Гавриил подмигивает брату, но не предпринимает ничего, чтобы вклиниться между ним и Алексом, когда тот наконец снова может встать. Он просто наблюдает. Алекс мог бы уйти. Мог бы. Он говорит себе, что мог бы, но даже не двигается в том направлении, и вовсе не из-за какой-то там небесной поебени. Гавриил сказал: «Твой ангел», и Михаил действительно был его. И невзирая на то, как он их обнаружил, невзирая на то, что им вместе было явно очень хорошо — Гавриил и сейчас нежно гладил пальцами одно из неполетных крыльев Михаила, — Алекс откровенно опасается оставлять Михаила с ним наедине. Он не может пересилить себя, чтобы не хмурить брови и не делать вид, что всей этой ебанины вокруг не происходит. Михаил протягивает ему ладонь, и Алекс принимает ее, сжимая пальцы сильнее, чем нужно, когда взбирается на кровать. Он бросает короткий взгляд в сторону Гавриила, прежде чем тянется ближе к Михаилу и касается поцелуем уголка его губ. Алекс прижимается к нему лбом и шепчет так тихо, как только может: — Он же твой брат. Михаил издает едва слышный звук в знак согласия и касается ладонью щеки Алекса, поглаживая большим пальцем под глазом, когда тот целует его снова: — Я понимаю, для тебя это непривычно... — Это ведь хренов инцест. — Неудивительно, что ты так возмущен, — подает голос Гавриил. — Напридумывают сами себе морали, а потом еще недовольны. — Сами себе?.. Это слова вашего Отца!.. — Это не совсем одно и то же, — вставляет Михаил, так нежно, как только умеет, не обращая внимания на растущее между ними двумя раздражение. — Гавриил — такая же часть меня, как я — часть него. Мы созданы из одной материи, разделенной на два. Правила, написанные для человечества, созданы для вашего же блага и основаны на вашей природе. А мы... — Михаил судорожно вдыхает и выдыхает, подбирая слова и пытаясь сосредоточится, пока Гавриил ласкает его бедро. — Мы абсолютно разные и в то же время абсолютно одинаковы. — Считай, что это как онанизм для людей, — предлагает Гавриил, который, судя по всему, просто в восторге от этого разговора. — Это отвратительно. — О, не строй из себя девственницу, Алекс, и избавь нас от своих неуклюжих попыток выдать это за правду. Ты вряд ли думаешь, как это мерзко, когда дрочишь в своей койке поздно ночью, надеясь, что твой сосед ничего не слышит, — щелкает языком Гавриил, пробегая пальцами вверх по боку Михаила и заставляя его дрожать от удовольствия. — Или ты надеешься, что он слушает? — Нахуй иди, — отплевывается Алекс, покрывая недостаток красноречия чистой яростью. Михаил неодобрительно цокает языком, но вдруг обнаруживает себя в ловушке мозолистых рук и втягивается в грубый поцелуй с Избранным. Он открывает рот; их языки переплетаются. Архангел прижимает Алекса к груди одной рукой, другой медленно проскальзывая по линии позвоночника и забираясь под пояс штанов. Гавриил замечает, что его рука оказалась зажата на груди Михаила. Попытка освободиться ничего не дает, так что архангел тоже придвигается к брату как можно ближе. Михаил дрожит и стонет в губы Алексу, когда Гавриил целует его в плечо, ближе к горлу; и резко вскидывает бедра, трется об Алекса, когда второй архангел всасывает бледную кожу так, что остается темный след. — Знаешь, на кого я надеюсь, что он слушает? — вдруг поворачивается к Гавриилу Алекс, прерывая поцелуй так неожиданно, что Михаил остается лежать с широко открытыми глазами, в которых нечто большее, чем просто тревога от того, что он в одно мгновение остался без поцелуя. — Я надеюсь, что это слушает Михаил, и он всегда это делает. Он прилетает за мной и приносит меня сюда. И тебе даже с твоим ебаным психопатством должно быть понятно, что он проводит свои ночи, трахаясь со мной, а не... Ему не удается закончить свою тираду, которая явно провоцирует на драку. Его затыкают грубым поцелуем, но не губы Михаила, а рот Гавриила вместо них. Жесткие пальцы впиваются в остриженные волосы, чтобы удержать его вблизи, и никаких слов, никакого использования голоса — только резонирующий в самом горле гул. Это хорошо. Это ощущается прекрасно. Он не срывается внезапно в жар и не чувствует боли в татуировках, как это неизменно случалось в гнезде в скалах несколько месяцев назад. Он чувствует... На самом деле, чувствует себя чертовски хорошо. Алекс протестует, когда его стягивают с Михаила и он плюхается на огромную кровать между ними, но он поддается. Он протестует, когда с него срывают ботинки и отбрасывают в сторону, но он позволяет это. Он протестует, когда стягивают штаны, обнажая его тело, но, как только это происходит, он прижимается всем телом к ангелу, которого он ненавидит больше, чем кого-либо еще, и скользит ногой между его ног. Михаил видит, как Алекс борется и извивается, переводя свой гнев в энергию и используя эту энергию для удовольствия. Он замечательный, тонкий и хрупкий, но во всех отношениях прекрасный; его сила читается в татуировках и в шрамах от пережитых страданий, некоторые из которых причинял сам Михаил, тем же кнутом. Архангел горячо целует его спину, спускается от плеч вниз, и Алекс толкается и трется об Гавриила. Он окружен, окружен двумя опаснейшими существами из всего их вида. Под Алексом и над ним раскинулись черные крылья; вокруг него обвились сильные руки и ноги. Зародившийся возглас страха перерастает в стон желания, когда Михаил вжимается сзади, между ног; и завершается как восторженный крик, когда Гавриил сжимает их члены вместе. Оба тела рядом с ним обладают непостижимой силой, божественной и ужасающей, так что Алекса вдруг разбирает смех, а архангелы в замешательстве смотрят на него. Они чувствуют то же самое. Они оба прижимаются к нему и чувствуют абсолютно то же самое. Существа, достойные поклонения и отвращения, достойные благоговения и страха. Он знает Михаила как самого себя, после стольких-то лет вместе, так что и практически идентичного по энергетике Гавриила он тоже знает достаточно хорошо. Они склоняются друг к другу через него, тихий шепот успокаивающе течет из их губ, как прохладный ветерок в летний день, и Алекс пристально смотрит, как они снова целуются над его плечом. Их рты двигаются синхронно, языки проблескивают за приоткрытыми губами, чтобы соединиться друг с другом в жарком пульсе биения сердца. Когда Алекс был подростком, он всегда фантазировал, что находится в одной постели с близнецами. Но никогда он не представлял себе это вот так. — Он непоседливый, этот твой Избранный, — говорит Гавриил, вплетая пальцы в волосы Алекса, чтобы заставить его выгнуться, и улыбается, когда вместо того, чтобы послушно последовать за рукой, Алекс проезжается острыми ногтями вниз по груди архангела. — Поднаторел у тебя, как я погляжу. Михаил просто вздыхает, целуя плечо Алекса, спускается по его руке к боку Гавриила, к которому тот прижимается. Переходя от одного любимого тела к другому, он чувствует, как его крылья растягиваются шире, словно заключая их троих в оболочку удовольствия. Архангел жестче скользит пальцами по складке между ягодицами Алекса, просто потирая и раздразнивая, пока тот не издает беспомощный стон, и Гавриил со вздохом решает включиться в игру. Его ладонь сжимается на члене Алекса грубее, чем ладонь Михаила, но почти сразу подводит Алекса так близко к краю, что тот должен умолять его притормозить. Он ненавидит умолять кого бы то ни было. Гавриил от восторга сужает глаза: — Вот так-то лучше, теперь мы ладим друг с другом. — Не… — задыхается Алекс, — не путай это с… — С тем, что ты лежишь рядом со мной и трахаешь мой кулак? — смеется в ответ архангел, приподнимаясь, чтобы прикусить горло Алекса, отчего того передергивает дрожью. — Да я и не мечтаю принять это за что-либо другое, чем за то, что это есть на самом деле. — Да ебать… — выдыхает Алекс. Он стискивает зубы, но его удовольствие все равно прорывается высоким нетерпеливым стоном в щеку Гавриила. — Не сейчас, еще нет, — мурлычет архангел. Пальцы Михаила, смоченные в теплой слюне, вжимаются в Алекса, едва он немного отвлекается. Михаил ласкает сморщенную кожу, проникает фалангой, потом еще и еще, проталкиваясь в одном ритме с собственными ленивыми движениями на спине Алекса. Тот поворачивается, точнее, пытается повернуться, и кое-как все же умудряется оторваться от губ Гавриила, чтобы кинуть взгляд на Михаила, и ловит неуклюжий поцелуй в уголок рта. — Когда-нибудь, — шепчет Михаил между поцелуями, которых Алекс жадно ищет и которые архангел с радостью готов ему дать, — когда-нибудь ты перестанешь меня удивлять. Но, кажется, не сегодня. Позволь мне… — Позволь нам, — вклинивается Гавриил. — Только если ты этого хочешь, — бормочет Михаил, его перья уже жестко шевелятся в удовольствии. Алекс слабо стонет. Он хочет этого и не хочет, ему нужно это и не нужно, он ненавидит это и нуждается в этом — и он не делает ничего вообще. Он извивается между двумя архангелами, даря мягкие поцелуи Михаилу, а укусы — Гавриилу. И они платят ему той же монетой, и совмещение этих противоположных ощущений толкает Алекса на самую грань. И он точно не хочет, чтобы Гавриил стал свидетелем того безобразия, когда Михаил заставляет его кончить несколько раз подряд. У него нет никаких шансов для Рая или Ада, если эти места вообще существуют. Он протягивает одну руку к шее Михаила, а другую — к Гавриилу и прижимает их обоих ближе к себе. Потому что к херам все, вот почему. К-хе-ра-м. Он уже здесь. Он чувствует себя фантастически. Да в любом случае никто не поверит, что он встретил Гавриила в гнезде Михаила, не говоря уж о том, что он трахался с обоими. Спасибо вечно отсутствующему боженьке, наверное. — Что... — задыхается Алекс, он и требует, и спрашивает. — Так что, агх... Чего вы хотите? — Тебя, — отвечают ангелы в унисон, и это просто пиздец какая удача, что Алекс не кончает в одиночку. Он закусывает губу, чтобы сдержаться, когда они посмеиваются, и чувствует, как все в нем откликается — как гром, как землетрясение, как ебаные Небеса, которые рухнули на его кожу. — Вы меня в гроб загоните, — бормочет он, вздрагивая, когда прохладная смазка капает между ног. — Серьезно? — спрашивает Алекс, оглядываясь на Михаила, который просто выгибает бровь в ответ. — Нет, правда, прямо сейчас? — А что, он делает что-то необычное? — интересуется Гавриил. — Нет, блядь... Он никогда не... Ебать... — Как невнимательно с твоей стороны, брат. — Ох, — стонет Алекс, — Ох блядь, не зови его так. — Братом? Но ведь он мой брат, — настаивает Гавриил, подаваясь бедрами, когда Михаил тянется рукой через Алекса и обхватывает блестящими от смазки пальцами член архангела, гладит влажную кожу. Их глаза встречаются над плечом Алекса, и Михаил усмехается, морща нос, а Гавриил мурлычет: — Младший брат. И это сразу так горячо и неправильно по всем фронтам. За годы и годы истории и укоренившихся запретов Алекс был виновен только в том, что представлял близнецов в своей постели, но он благодарен звездам за то, что у него не было братьев или сестер, чтобы случайно не смотреть в их сторону. Только эти двое... Они не двое, и он знает, что Гавриил тогда сказал правду. Они не две разных сущности, они — одна сущность с двумя разными формами, у них одна энергия, одно поведение. Они выглядят непохожими, и все же более одинаковыми они не могли бы быть. А Алекс просто существует вместе с ними. Ему слишком охуенно для того, чтобы спорить. Но вот смазка — это действительно странно и сладко, и ему даже интересно, кто из двоих братьев будет грубей. Ему интересно, смягчит ли она грядущую жесть. Он послушно ложится на живот, находя Михаила как прекрасную теплую опору, на которую можно улечься. Так легче — смотреть на него, пытаясь вынести жестокую растяжку сзади, водить носом по шее и прижиматься ближе. Алекс так и делает, когда Михаил прижимает головку члена к растянутой дырке ануса; и он не оглядывается, но слышит крылья, чувствует их, как они движутся и дрожат на нем. Он невольно шипит, когда перья оставляют на коже несколько неглубоких порезов, как от бумаги, пока Гавриил двигается над ними обоими. — Ой, — извиняясь, архангел кусает Алекса за плечо и жарко засасывает кожу, и Алекс хочет возразить, отстраниться, он почти уверен, что смог бы, если бы Михаил не толкнулся в него и теперь входит медленно, нарочно заставляя Алекса чувствовать каждый дюйм. Несмотря на всю профессиональную подготовку, несмотря на физическое мастерство и силу, Алекс каждый раз без исключения от этого слабеет. Колени разъезжаются по кровати, бедра уже крупно дрожат. Еще на дюйм глубже, и он расслабляется, а Михаил чувствует, как Алекс позволяет проникнуть глубже. Архангел двигается медленными маленькими толчками, и это только предварительная ласка, по крайней мере, была бы таковой в любую другую их совместную ночь. Алекс опускает ладонь на щеку Михаила, скрывая их поцелуй от Гавриила, и тихо шепчет: — Тебе не обязательно нежничать со мной. И ты это знаешь. Михаил широко улыбается, прежде чем утянуть его в глубокий поцелуй. Его бедра врезаются в Алекса, подкидывая его над кроватью только для того, чтобы снова вжаться в него, уже и так заполненного до отказа. Они судорожно дышат друг другу в губы, и Алекс смотрит через плечо. Крылья Гавриила напрочь перекрывают окна и сияющие за их пределами огни Веги. В обрамлении шести широко расправленных, царственных в своем великолепии крыльев Гавриил подается вперед, к Алексу, и на очередном толчке тот чувствует прижимающийся к бедру член. Архангел проводит ладонью по спине Алекса, вдыхая тепло его татуировки. — Какое-то странное удовлетворение, — бормочет Гавриил, — такое чувство, что я оскверняю Его слово. Алекс чертыхается, отчаянно цепляясь за Михаила и простыни под ним, и кончает только от слов архангела. Он беспомощно стонет, дрожит в руках своего ангела, пока другой маячит, как хищная птица, над ними обоими. — Ах, мелкий богохульник, — восторгается Гавриил, успокаивающе поглаживая Алекса по спине. Это настолько нежно, что бросает Алекса в дрожь до тех пор, пока в его тело, слабое и несопротивляющееся, входит Гавриил, двигая бедрами. Алекс издает полузадушенный звук, нечто среднее между стоном боли и удовольствия, и прижимается к Михаилу крепче. — Но он очень красив, отдаю тебе должное, братец. — А еще умен, — бормочет в ответ Михаил. Он задерживает дыхание, пока Гавриил устраивается между его колен, а Избранный задыхается и пытается вернуть себе хотя бы смутное понимание, где у мира вокруг верх и где злоебучий низ. — Вы собираетесь меня баловать или трахать? — хрипит Алекс и тут же широко открывает рот, отзываясь криком, когда Гавриил шлепает его по бедру в наказание. — Я полагаю, мы можем сделать и то, и другое, — сухо отвечает он. — Нас двое. — Просто... просто двигайтесь уже, — Алекс пытается выдержать требовательный тон, но его голос звучит умоляюще и будто наполнен смесью боли и удовольствия. Его руки вздрагивают и наконец отказывают, когда Гавриил опирается на него грудью, и Алекс в изнеможении ложится на Михаила, привычно устраиваясь в изгибе шеи своего ангела. Тонкие пальцы проходятся по его волосам, когда Гавриил протягивает руку из-за спины Алекса, чтобы погладить щеку Михаила костяшками пальцев, и их взгляды встречаются над ним. Михаил толкается первым, томно приподнимает бедра, чтобы загнать свой член чуть глубже в Алекса, и встречает движение Гавриила наружу, чтобы потом уступить ему место. Им не нужно двигаться быстро или жестко — им достаточно просто двигаться. Алекс растягивается так широко, что не может сдержать дрожь, успокаивая себя беспорядочными поцелуями в шею Михаила, потому что Гавриил занял губы брата своими. Каждый медленный толчок внутрь заполняет Алекса почти до предела, а каждое движение наружу — растягивает почти до разрыва. Он изо всех сил пытается дышать в ритм — он изо всех сил пытается дышать вообще, — а его член снова напрягается. Алекс поворачивает голову, смотрит, как рты близнецов встречаются в поцелуе, и задается вопросом, как могут два существа столь огромной мощи быть настолько нежными друг с другом. Внезапный толчок выбивает из него весь воздух, но под кожей проходит разряд статического электричества, когда Гавриил опускает руку между их телами и касается до гладкости растянутых краев его ануса. Алекс издает стон, долгий и низкий, и, не позволяя себе думать больше ни о чем, наклоняется и отвечает братьям в их поцелуй. Это грязно, все в поту, слюне, сперме, и чем глубже Алекс погружается в болезненный экстаз, тем меньше его волнует, сколько восторга он при этом показывает. Потому что ему хорошо. Чертовски здорово. Совершенно невероятно, сверхъестественно и прекрасно. Братья больше ничего не говорят, да им и не нужно — за них достаточно говорят их взгляды, прикованные друг к другу. Михаил не торопится, позволяет себе наслаждаться Алексом, прижимаясь к нему, поглаживая волосы, припечатывая жаркими поцелуями небритую челюсть. Гавриил же наслаждается своим братом, вытягивая из него едва заметные рывки, движения, звуки бесспорного удовольствия. Алекс думает, что Гавриилу достаточно легко управлять ими. Сильный, упрямый, привыкший все контролировать, он держит их в рамках своих приказов, не используя для этого голос. Он дарит Алексу прикосновения и укусы, и он дает ему чуть больше пространства, когда это нужно, когда давление становится слишком сильным и Алекса выгибает от боли. Он действительно наслаждается хныканьем, которое издает Алекс, когда Михаил обхватывает тонкими пальцами его член и начинает гладить. — Пожалуйста... нет... блядь... Алекс задается вопросом, и уже не первый раз, может ли Михаил слышать его мысли — и слышал ли он сейчас его молитву к ушедшему боженьке, чтобы архангел не заставлял его делать это перед Гавриилом. Но, несмотря на все это: несмотря на пульсирующую боль, несмотря на то, что его сперма уже подсыхает на животе Михаила, — кровь приливает вниз. Жар набухает внизу живота, напрягая и без того чувствительную кожу, которую гладит такая знакомая ладонь. Алекс чертыхается и стонет, растопырив для устойчивости дрожащие пальцы. — Я не могу, — шепчет он, то ли смеясь, то ли рыдая. — Михаил, прошу тебя... — Ты можешь, — терпеливо уговаривает его Михаил, — и ты это сделаешь. И тогда его касается мозолистая от оружия рука Гавриила. Он ведь воин, и это ясно. Мышцы Алекса напрягаются под кожей, золотистым полотном для непереводимых сине-черных отметин их Отца. Как будто пытаясь отомстить за своеобразное чувство юмора Ушедшего, за то, что татуировки никто не может прочитать, отомстить пусть и незначительно, но все же, Гавриил жестко входит в Алекса, и вонзает зубы в его плечо, и трахает его быстро, жарко на члене брата. Алекс между ними почти плачет. Это все равно, как если бы два хищника поймали беспомощное животное и медленно терзали его между собой. Но все же они поклоняются ему, они оба, и Алекс может прочувствовать это в каждом касании, в каждом выдохе и стоне. Отметины на коже прослеживаются благоговейными прикосновениями, каждое из них приносит только удовольствие и восторг и приводит его на грань того, что, как он предполагает, другие люди назвали бы просветлением. Два ангела — два архангела — рвут его на части не только ради собственного удовольствия, но и для его тоже, убедившись, что он это понимает. Их губы встречаются над ухом Алекса, скользкие и идеально друг другу подходящие; а потом одни вдруг занимают его собственный рот, глуша слабые стоны удовольствия и боли, а вторые исследуют его мокрое от пота плечо, шею, кромку уха. И появляется вибрация, что-то мягкое на корне языка, что-то очень похожее на то, что он чувствовал, когда стоял на коленях и когда гравитация вокруг него прижимала его к полу. Но это не сдерживает его, это не ограничение — это освобождение. Кажется, что все его тело расцветает, каждая клеточка реагирует и содрогается от удовольствия. Он может почувствовать всего себя. — Он и в самом деле очень необычный, — выдыхает Гавриил, и этого достаточно, чтобы заставить напряжение заполнить все тело Алекса, чтобы он дрожал и стонал, чтобы кончил снова за такое короткое время после первого раза. Михаил откидывает голову на подушки, задыхаясь от смеха, подставляя горло под неровное дыхание Алекса и губы Гавриила, ставящие ему засос, и загоняет член глубже в Алекса, чтобы нагнать брата. — Ты заставил его кончить только своими словами, — Михаил не то мурлычет, не то хрипит, у него поджимаются ноги и напрягаются мышцы живота. Измазанный спермой Алекса, он ускоряет темп, вбиваясь в возлюбленного вместе с братом. Крылья перекашивает в ширину, и они хлопают по кровати с такой силой, что, когда Михаил в последний раз толкается внутрь Алекса с протяжным низким стоном, они приподнимают их, всех троих сразу. Алекс смотрит, как рты братьев встречаются в поцелуе, больше похожем на борьбу, и облизывает губы, прежде чем присоединиться к ним. И это грязно, неуклюже, поцелуи беспорядочно ложатся на губы, дыхание сбоит, кожа мокрая от пота, пальцы путаются в волосах, а все тело скользкое от смазки и спермы. Смахнув мешающие волосы со лба, Михаил криво усмехается и шепчет Гавриилу: — А ты говорил, он не согласится. Алекс на мгновение пораженно застывает, надув губы. А потом он поворачивается, чтобы поставить Гавриилу отметину, вцепляется зубами и губами ему в горло — и, с отчаянным смешком, архангел особенно сильно входит в него, вздрагивает и теряется в оргазме. Они — сплошная беспорядочная куча мала из взъерошенных перьев, дрожащих конечностей, потной кожи и тяжелого дыхания. Гавриил первым вытаскивает член, осторожно, чтобы ненароком не причинить Алексу боль, ибо сейчас тело того настолько чувствительно, что даже простое прикосновение дыхания к коже заставляет его болезненно стонать. Михаил следует за братом, бережно укладывая Алекса на кровать, покрывая успокаивающими поцелуями его шею и грудь, и убирает все крылья, кроме полетных — те широким ковром раскидываются по простыням. Он ерошит их, и Гавриил посмеивается, протягивая руку, чтобы привести перья в порядок, удобно откинувшись на кровати и почти уже засыпая; его крылья складываются за спину, чтобы и он, и Алекс нормально умостились на одной кровати. Крылья Михаила подрагивают, перья мягко шуршат каждый раз, когда Гавриил проходится ногтями по очередному перу, укладывая их одно к одному. Обнимая Алекса за плечи, Михаил оборачивается к брату, прижимаясь щекой и принимая нежный поцелуй. А потом возвращается к Алексу, ища того же самого, и их губы соединяются в знакомом тепле. Раскрасневшийся и сонный, Алекс наблюдает за обоими архангелами, переводит взгляд с одного на другого и обратно. Он знает, как мало времени — всего пару минут — нужно Михаилу, чтобы отдышаться и начать заново, и про себя Алекс отмечает, что Гавриил, судя по всему, не собирается уходить. У него самого все тело болит, липкая влага остывает между ног — да, работать завтра будет пиздец как трудно. Какой-то другой шорох перьев достигает его слуха. Другой. Гавриил встречает взгляд Алекса, и Алекс видит его улыбку, скупую, но настоящую. Архангел указывает куда-то подбородком, и Алекс, проследив направление, видит крыло Михаила, на котором он лежит. Он чувствует, что отвечает на улыбку Гавриила, и запускает ладонь в перья Михаила. — Ох, — архангел стонет, когда опытные пальцы Алекса тоже начинают аккуратно прихорашивать его перья. Михаил слабо дергается, как будто хочет отстраниться, его щеки вдруг краснеют. — О, Алекс... Гавриил... Пожалуйста... — Это только справедливости ради, братец, — отвечает ему Гавриил, прижимая ногой дрожащее под ним крыло, и продолжает елозить пальцами в перьях. Алекс наблюдает и пытается следовать тому же порядку, так же тянет перья, как и старший архангел, и Михаила начинает трясти, он сладко стонет от удовольствия. — Я несколько раз чистил ему перья, — бормочет Алекс сонным голосом. — Но никогда раньше не видел, чтобы он так реагировал. — То, что ты должен первым делом усвоить о прихорашивании крыльев — это опыт очень интимный, но необходимый. Крылья — штука такая, они очень чувствительны. — Гавриил проходится ногтями по стержню длинного махового пера, и от этого Михаил выгибается между ними. — Они выдерживают большие нагрузки, но, по сути своей, очень хрупки. Архангел разводит пальцы, зарываясь ими в пух у основания перьев, тщательно потирает там до тех пор, пока Михаил не издает странный звук, очень похожий на рыдание, а его руки так сильно сжимают простыни, что костяшки белеют от напряжения. — А ему разве не больно? — интересуется Алекс, и его пальцы перебирают своенравные перья, а ногти легко прочесывают ворсинки, убирая налипшую грязь с молодых перьев. Гавриил хмыкает и успокаивающе приглаживает крыло, а его собственные, нетронутые, слабо вздрагивают над кроватью. — Ну это вряд ли, — отвечает он. — Посмотри на него. Михаил как будто потерялся в своих ощущениях, в грубом смешении блаженства и боли. Им как будто воспользовались — вот было бы правильное слово, — но Алекс понимает, что сейчас он слишком устал, и оставляет эту мысль, чтобы обдумать ее позже. А сейчас рядом с ним Архангел Войны мнет простыни как большая кошка, и — что того хуже — мурлычет, словно маленький котенок. Раскрасневшийся, с сытой улыбкой, Михаил наклоняется к Алексу, чтобы коснуться его губ в мимолетном поцелуе, и поворачивается к Гавриилу. Алекс делает вид, будто не заметил, что Михаил опять возбужден, и просто наслаждается мгновением мира между ними, прежде чем битва их тел начнется снова.