Hometown

astronauts, etc. – fuss

Едкая тоска с приливающим голодом на некоторое время затмевают его рассудок, после чего единственным, что он ощущает, становится опустошение. Саймон мог бы назвать его абсолютным, если бы не внимательный взгляд неподалеку стоящего вампира. Чувство бренности собственного существования не покидает его вот уже неделю, с каждым разом импульсивно проносясь по растерянному и сбитому сознанию во время очередного приема пищи. Новообращенный голоден, и Рафаэль видит это по суетливому, почти беглому взгляду и редким судорожным движениям, но оба продолжают молчать, будто намеренно испытывая друг друга: Льюис ждет, когда его создателю надоест лицезрение чужой жалости к себе и мученических искр в вымотанных глазах; Сантьяго терпеливо выжидает момент, когда тот сорвется и кинется к ближайшему источнику крови. – Ты же понимаешь, что я не собираюсь приносить тебе завтраки в постель каждый раз? – Ты делал это всего лишь дважды. – На третий раз отказа я собираюсь вывернуть кровь тебе на кровать и не уйду, пока ты не вылижешь все. – Звучит не слишком эстетично. Первые дни в Дюморт проходят без особого напряжения, но ощутимо долго. Некоторое время Рафаэль даже наблюдает за Саймоном едва проявляющуюся оживленность и интерес, затем они сменяются слабой, но заметной хандрой и почти полным голоданием последнего. Сантьяго пытается не показывать, что он раздражается тем, как Льюис время от времени приходит в постоянно заставленный графинами с кровью зал, ложится на диван и просто наблюдает за неподвижной алой жидкостью в сосудах. – Ты не избавишься от голода, если будешь просто смотреть на нее. – Но я не голоден. – Скажи это своему отражению в зеркале. Каждую отражающую поверхность, каждое непокрытое зеркало Саймон избегает с особой боязнью. Будто как только он увидит себя в очередной раз, то образ Дитя Ночи привяжется ко всему его существу еще плотнее. Смерть предоставила ему новый кров, пищу, неестественную бледность и болезненные очертания вытянутого лица. На него натянули совершенно непривычную одежду, словно примеряя одну за другой чужие жизни на его омертвевшей коже и прикрывая последние отблески примитивности. Льюис уже не позволяет себе мысленно выговаривать это слово. Теперь на нем новое клеймо. Новообращенный. И Саймон не раз ловит себя на мысли, что с ним ужиться не легче, чем с приторным послевкусием крови. – Думаешь, я могу сразу стать, как вы? – У тебя нет выбора. – Я уверен, что он есть всегда. Даже в таких... ситуациях. – Но не когда ты уже мертв. Редкая смена местности оставляет на Рафаэле заметный след угрюмости и раздражения, но он даже не задумывается над тем, что не выходил за пределы отеля почти две недели. Комната новообращенного не слишком приветлива, и сам Сантьяго не особо обращает внимания на то, что зачастил к нему с ночными визитами. А Льюис, кажется, не замечает абсолютно ничего. Спустя какое-то время Рафаэль чаще ловит его в стенах самых глубоких коридоров и реже – в привычном для них зале. Саймон ссылается на то, что ему надоело лицезреть вычурно развешенные на стенах картины и разъедающий глаза блеск «наворованной» мебели. Но тот знает, что Льюис просто старается избегать остальных вампиров. Возможно, еще одной причиной служит тот момент, когда, особо прислушиваясь в коридорах нижних этажей, можно услышать редкий шум проезжающих поездов метро. – Такое чувство, что этот голод никогда не пройдет. – Собираешься и дальше истощать себя? – Я всего лишь хочу думать о чем-то, кроме крови. – Будешь готов принять чужую помощь – я у себя. Саймону все еще трудно понять, почему кровососущие демоны так пекутся друг о друге. Почему Рафаэль терпеливо, или отчасти терпеливо, не позволяет ему иссохнуть от голода или внезапных редких вспышек уныния. Тот даже пару раз предлагал ему прогуляться недалеко от отеля, чтобы закалить и усмирить собственную сущность. Но какой толк выходить из сумрака в мрак. Какая разница, где именно он будет чувствовать себя ограниченным монстром. Однажды посреди ночи Сантьяго слышит бьющийся звук хрусталя откуда-то из зала, и через полминуты в дверном проеме своей спальни он видит Льюиса в полной растерянности и с кровью на трясущихся ладонях. Прежде чем тот успевает попросить создателя о помощи, Рафаэль подходит к нему и с видом едва ощутимого самодовольства толкает его в плечо, и спустя несколько мгновений они оказываются на крыше отеля. Саймон, кажется, уже и забыл, что луна бывает настолько изощренно прекрасной в мягком мраке ночного Нью-Йорка. – Мы просто тратим время. Я что-то не замечаю хоть какого-то прогресса. – Пока ты не заткнешься, его действительно не будет. – Подожди, разве ты не велел мне говорить все, что я чувствую? – Да, что ты, как видишь, не делаешь. Выплеск эмоций новообращенного не нужен Рафаэлю: он и так видит насквозь каждое его переживание; Льюису просто стоит разобраться в том, какие внутренние ощущения действительно являются подлинными, а которые – навеяны неразборчивостью и голодом. Но чем дольше Саймон продолжает непривычно молчать, тем меньше остается от терпения Сантьяго, которое сдерживает желание скинуть бывшего примитивного вниз. – Господи, Саймон, здесь нет никого, кому бы было интересно нытье новообращенного. – Да, всего лишь несколько этажей с не одним десятком вампиров с суперслухом подо мной. – Я не буду предлагать помощь, пока ты не способен принять ее. – Хорошо, ладно... Я чувствую голод. И отсутствие желания сдвигаться с места, если солнце вдруг внезапно решит появиться сейчас. И не знаю, я боюсь, что испытываю слишком много всего одновременно. Но сильнее всего незнание и... – Усталость? – Да, будто я не спал с момента смерти. Покуда солнце не появляется, Саймон продолжает говорить, а Рафаэль отмечает, что глоток свежего воздуха для потерянного рассудка может оказаться не хуже глотка густой крови для голодного вампира. Они расстаются на рассвете и, встречаясь на следующий день, делают вид, что прошлого ночного разговора не было. Рафаэль начинает умеренно часто покидать отель, Саймон отдает себе отчет, что стал больше звонить Клэри и Люку и однажды почти набрал номер матери, он также повышает порции своего рациона, все еще едва находя контакт с постоянным голодом. Крыша в раннее мрачное утро почти успокаивает бывшего примитивного, и если Сантьяго время от времени решает присоединиться к нему, Льюис больше не сдерживает желание излить все, что он испытывает. И вампир почти жалеет, что однажды вместо обычной просьбы заткнуться предложил высказаться ради улучшения чужого самочувствия. – Может, по стаканчику второй отрицательной и на боковую по гробам? – Неужели настал тот день, когда я не жалею о том, чей я создатель?