Часть 1: Неприятная профессия мистера Брента Эббота
When i die will they remember not What i did but what i haven't done? It's not the end that i fear with each breath, It's life that scares me to death When we built these dreams on sand How they all slipped through our hands This might be our only chance Let's take this one day at a time I'll hold your hand if you hold mine (с) Rumors of My Demise Have Been Greatly Exaggerated – “Rise Against”
Мелочи, что у этого типа была в кармане, на такси не хватило, и мне приходится тащиться пешком. Открыв бумажник, перетасовываю пару визиток, читаю имя и фамилию на правах. Какой-то Джон Аллен. Спасибо, что не Крамер. Не Коннор и не Коффи, и прочие там спасители человечества в масштабах покрупней или помельче. Скоро он получит их обратно, день-два, максимум — неделя. Я не наглею. Я не жадный. Но Аллен мог бы с собой носить хоть пару двадцаток, нищеброд. Одет прилично, даже чересчур прилично для юного оболтуса. Недавно я и сам был таким. Нога за ногу тащусь по улицам, щурясь на солнце, допивая остывший кофе из стакана этого, как там его. Можно было бы сесть на скамью в парке и пялиться на гуляющих. Или пройти пяток кварталов, подняться на наш этаж и позвонить в дверь: мама, наверное, еще не ушла на работу. Но я иду к Дэну и медлить не могу. Я пунктуальный сукин сын, пунктуальный до чертиков. Кто угодно спятил бы к ёбаной бабушке, пережив такое. Но не Дэн. Я им, черт подери, горжусь. Кто пережил игру Крамера, после этого переживет что угодно. Дэн может говорить, в хорошие дни — сесть в постели, если я ему помогаю, а еще — пошевелить пальцами левой руки. Не так и мало. Не может, как я, шляться по улицам, попивая кофеёчек и пялясь на людей. Не так и мало, но не так много. Но ему хватает. Хватает и мне. Кто я такой, чтобы жаловаться? Утренний стояк тоже весьма неплохая штука. Жаль, не могу с кем-нибудь переспать — тела все же чужие, а мои моральные установки, мать их, не позволяют… Не надо гадить где живешь, в общем. *** Меня зовут Брент Эббот, и с некоторых пор я больше не жалуюсь. Теперь никто не назвал бы меня Мистер Нытик. Или я сейчас все же жаловался, вот только что? Совсем запутался. Но зато есть кое-что, в чем я действительно уверен. Скоро я буду дома. Это раз. Я здесь, потому что получил второй шанс. Это два. А вот и наш дом, точнее — дом Дэна. Уж не знаю, что и как он там со своей мамашей проделал, но она согласилась, чтобы сыночек жил отдельно. В таком месте, да. Социальный работник говорит, что рано или поздно ей придется таскать с собой дубину, чтобы отбиваться от собак. Она милая, чуть-чуть постарше мамы, едва сто двадцать фунтов весу и стрижка ежиком. Донна мне нравится, Дэну тоже. И собакам — вряд ли они хотят ее сожрать, но тут уж лучше перестраховаться. Здесь и вправду дохрена бродячих псов, а на другой стороне улицы — посередине, ровно по разделительной полосе, будто невидимая черта проходит, — царство кошек. Никто не стремится нарушать границу. Да только наш с Дэном дом — на собачьей стороне улицы, вот соцработница и жалуется. Я провожаю ее до машины, вооружившись тяжелым зонтиком-тростью или клюшкой для гольфа, которая зачем-то валяется в углу прихожей. Иногда Донна, воровато оглядываясь, берет меня за локоть и говорит, что очень рада за Дэна, если так можно сказать в его-то ситуации, потому что его часто навещают друзья, да еще и все время разные. Я улыбаюсь и киваю, распахиваю перед ней дверцу машины, отпихиваю собак ногой. Никогда собак не боялся. Не боятся и они меня, знают, что рано или поздно я вынесу на улицу миску со жратвой. С кошачьей стороны на меня пялится десяток кошек. Сели, падлы шерстяные, в рядок на бордюре, и любуются как на что-то интересное, заслуживающее внимания. Но увы — это всего лишь я. Извините. Кошки видят меня, видят Джона Аллена и никак понять не могут, кто тут настоящий. Я, Брент Эббот, машу им рукой Джона Аллена, оттопырив средний палец. Вы, ребята, можете видеть что угодно, но вы никогда никому не расскажете и телефоны газетчикам не оборвете. Этот Джон Аллен даже где-то на меня похож. На год, может, моложе, такой же жилистый и тощий, одет, правда, посолиднее, чем я обычно, волосы пригладил, как маменькин сынок, и деловой костюм нацепил, может, на собеседование какое-нибудь направлялся, а тут я. Ух, и не повезло тебе, парень. Или повезло. Как знать. При съемках этого ролика ни одно животное не пострадало. Ни одно человеческое тело, принадлежащее Джону Аллену, тоже. Скоро получишь его обратно, у меня же совесть есть. Вот уж не думал, что ее оставляют мертвецам. Самый что ни на есть бесполезный груз, сраный балласт — а не выкинешь никак. *** Сегодня я, как и всегда, вовремя. Провожаю Донну до машины. Выношу жратву собакам. И только потом — подхожу к Дэну. Ну, сегодня он бодрячком, рукопожатие крепкое. Для него —крепкое. То есть я правда чувствую, как пальцы Дэна едва-едва сжимают руку Джона Аллена. — И что у нас сегодня? — спрашиваю я голосом, позаимствованным у Джона Аллена. Дэн привык и не удивляется. Кроме Донны, к нему никто не приходит. Кроме Донны и десятков друзей. Хотя что я вру. Давно перевалило за сотню. Календарь завести, что ли? Три года прошло, три года и две недели. Я не наглею. Одно тело долго не таскаю, стараюсь вообще предельно сократить срок пребывания. Носители потом возвращаются к своей обычной жизни и ничего не помнят. Не так и трудно их отыскивать: если бы вы только знали, как много в нашем городе тех, кого долго не хватятся. Я тоже был бы точно таким еще при жизни, если бы не родители, а потом — только мама. Еще был Дэн. И этого достаточно. Мы странно встретились — о, это бы подтвердил любой, даже тот, кто знаком с этой поганой жизнью не только по бесконечным сериалам. Поганой или прекрасной — ну, это когда как. Но сегодня еще был хороший день. Не такой, конечно, когда идешь по улице, улыбаешься от уха до уха — и не потому, что сработал надетый тебе на голову капкан от Джона Крамера, а ты все равно не умер; улыбаешься, потому что влюблен, и тебе намекнули на взаимность, и вот идешь в этом убедиться, и лыбятся во все тридцать два все встречные-поперечные, деревья стоят в цвету и как по команде осыпают тебя белыми и розовыми лепестками, машины приветствуют мелодичными гудками, твоя сияющая физиономия отражается во всех окнах и витринах, и вздумай ты спеть — разумеется, все прохожие за компанию станцуют и споют. Не такой. Но все же. *** Мы странно встретились — оба пережили игры Крамера. Точнее, он пережил, а я — нет. Дэна почти что забил насмерть обдолбанный здоровяк-наркодилер по имени Ксавьер. Сначала пришиб помощницу Крамера, как там ее, Аманду Янг, а потом добрался и до него. Со мной все было куда проще: мне доверено было решать судьбу чертова Уильяма Истона, который однажды отказал в выплате по страховке отцу, но я в самый ответственный момент взял и обосрался. Во всех смыслах. Не смог убить страховщика, да сам взял и помер. Лопнул какой-то крохотный сосудик где-то в голове. И привет. Ну, там дальше было все как полагается, никто не халтурил. И длинный темный коридор, и свет в конце тоннеля, и… в общем все, чтобы не возмущаться, типа заплатил за билет, а что за хуйню показали? Был свет в конце тоннеля, а потом я очнулся возле кофейного автомата. На меня смотрел выпученными глазами какой-то парень в инвалидном кресле. Вокруг него суетилась дамочка лет сорока — мамаша, наверное. Ой, ай, сынок, тебе этого нельзя. Нельзя пялиться на мертвяков, мадам. А кофе — кофе можно всем. Даже этому вашему кучерявому овощу. Мамаша все прыгала и прыгала вокруг Дэна, неодобрительно глядя на кофейный автомат — сквозь меня. *** Как-то так вышло вероятно, там. В смысле — не здесь. Ну вы, надеюсь, поняли, где? Короче, там — время течет как-то по-другому, и я пропустил самое веселье: и мир свой внутренний так не посмотрел во время вскрытия, а ведь из-за него, в смысле — мира, не вскрытия, — такого богатого, меня не раз пинали на спортплощадке и в унитаз окунали. Да и на похороны свои не сходил. Было бы интересно хоть одним глазком взглянуть, кто пришел; может, хоть один сосед по дому, да заявился, ну хотя бы соседка, миссис или мисс Голдинг, — я ведь был такой хороший. Но и ладно, что не сходил. Не увидел зато, как мать убивается. Может, Истон заходил, а может, и нет. Не отказался бы послушать, какой я был хороший и распрекрасный, хотя это уж точно было бы враньем чистой воды. Потому что хорошим я не был. И плохим — тоже. Был средним, а точнее — никаким. Словно и не был вовсе, вот единственный значимый поступок — не убил сраного Истона, — меня и угробил, потому что с непривычки. Надорвался, блядь. *** Так и познакомились. В углу у кофейного автомата, самого уютного местечка в центре реабилитации для инвалидов. Мать возила туда Дэна строго по расписанию. А еще там ударно занималась дамочка с удачно прооперированной рукой. Как там ее, Бритт. Да, точно. Мир тесен, и город тесен, но с этой Бритт мы ни разу не столкнулись на встречах пострадавших от игр Крамера, куда мать возила Дэна и хвостом таскался я — потому что там было забавно и там был Дэн. Чего еще желать? В кои-то веки кто-то смотрел не сквозь меня — хотя вот теперь у всех действительно были для этого основания. Бритт была крута, если я что понимал в женщинах. Но я ни разу не целовался с девчонками аж до восемнадцати, а потом тупо помер. Мне было доверено решать судьбу другого человека, а вместо этого я взял да отдал концы. Мог бы грохнуть Истона на глазах у любимой сестрички, или героически пощадить, даровать прощение, забыть о мести и т.д., но облажался. Сраный позор. Ну, вы понимаете. Истон, разумеется, выжил. И уволился. Так что, может быть, моя смерть и не задаром пропала. Вот только на его место приняли такого же мудака, если не хуже. И вот теперь я здесь, никуда не делся. Все еще здесь. Здесь — застрял, если ворочать терминологией неудачников из комедий, которые садятся в торт или падают с лестниц, или — задержался, в смысле — по своей воле. Но это уже не для неудачников. Хотя если тебе повезло, хотя бы однажды, может, ты уже и не такой уж лузер? А мне повезло: попался Дэн. Он не испугался меня — наверное, после всего, что пережил, счел ниже своего достоинства пугаться мертвого дебила-ровесника. А я посмотрел на него, как свежевылупившийся из яйца не помню кто, то ли крокодил, то ли птенец; в общем, кого первого увидел — к тому и привязался. Я был одинок и напуган — в душе, одинок и гол, как в душе. Первое время не мог от Дэна далеко уходить, футов десять и все, боль такая, будто кишки заживо вытягивают. Кишки. Заживо. Ха-ха. Потом уже научился занимать иногда чужие тела. У Дэна же должна быть своя жизнь. И у меня. Хотя мне не надо. Почти всегда — не надо. Потому что я все равно почти что не знал, что же с ней делать — как и не знал в те годы, когда еще не сдох. Но все равно было иногда приятно прогуляться по улицам свеженьким таким солнечным утром, глотнуть горячего кофе, пожмуриться на солнышко. Да и в тело новое вселяться было весело —словно пришел в магазин подержанных машин и дуришь голову продавцу, типа предки решили подарить тачку на совершеннолетие, вот я хожу и выбираю. И садишься за руль, рычажки туда-сюда поворочаешь, кнопочки потыкаешь, опа — и поехали! Мы едем! Так и хочется высунуть бошку в окно и вывалить язык, как собака! Мы едем! И поехать можем куда угодно! Только денежки внесите в кассу. Ну да. Так бы я мог свалить куда угодно, в чужом теле. Но я никуда не хочу от Дэна. И все тут. И я не лузер. Я ценю каждый год, каждый день и каждую секунду, я все еще здесь, и это чертовски здорово. *** Мне повезло, и я не лузер. Стараюсь почаще себе об этом напоминать. И я спрашиваю Дэна: — Ну и что же у нас сегодня? И Дэн мне отвечает: — Да вовсе ничего сложного, если, конечно, я все правильно понял. Девчонка не может перестать видеть своего отчима, хотя тот уже два месяца как сгорел в собственной машине, спьяну форсировав уличный фонарь. Так проводишь ее, потом — его, куда подальше, никаких сложностей. Делов-то. И я киваю и улыбаюсь, и Джон Аллен улыбается, потому что и правда — делов-то! Провожу, проблем никаких. *** Слава о нас с Дэном — в основном из интернета. К нам редко являются те, кто в самом деле поехал крышей. Нет, наше дело — взять за ручку и увести в безопасное место. Чаще всего — из ночных кошмаров или кошмаров наяву, против которых не помогают визиты к мозгоправу и таблеточки. До следующего раза, когда клиенту станет слишком страшно или слишком тоскливо, или… в общем, просто как-то слишком. Я до сих новичок еще в этих вопросах. Зато именно я должен брать их под локоток и уводить от ослепительного света в конце тоннеля, и убеждать, что все ямы и нечистоты, в которые мы по колено вступаем, — это норма, и все так и должно быть, и на том — то есть на этом, — свете его кто-то любит и ждет. Ну что за работенка. А вообще роль детектива — крайне увлекательная штука. Особенно если тебе не надо писать гору отчетов и слушать вопли начальника, который того и гляди грыжу наорет. Ну да, мечтай. Дэну больше нравятся призраки, а мне — кошмары. Но приходится в основном жертвовать своими прихотями: по вполне понятным причинам среди призраков за своего без всяких стараний сойду я, а с кошмарами знаком не понаслышке Дэн. И, конечно же, мы любим поболтать о работе. Вот Дэн рассказывает, типа клиентку затянуло в повторяющийся предсмертный кошмар, где все унитазы в общественных сортирах оказались слишком высокими, чтобы сесть, и слишком грязными: в общем, клиентка обоссала себе колготки и сапоги и после пробуждения хваталась за руки моего тогдашнего тела до синяков и требовала вернуть все обратно, и Дэн тогда упахался до вспотевшего исподнего, потому что дамочка попалась противоречивая: вроде и помереть хотела, желательно — во сне, и в то же время боялась и хваталась за что придется, лишь бы остаться еще хоть ненадолго. Но это так, мелочи и ерундовые трудности. В основном клиенты и правда искренне хотят обратно, и их здесь на самом деле любят и ждут — здесь, на земле, где Дэн, мама и даже все еще я. Работенка у нас странная, но мы с Дэном воспринимаем ее серьезно. *** Мы с Дэном как Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Только я еще не понял, кто из нас кто. Но зато к нам валом валят люди, чьи проблемы не может решить никто другой, и плевать им, что наши методы такие... в общем, такие как есть. Или как те два брата из сериала (я начал как-то смотреть да бросил), что на крутой винтажной тачке колесят по всей стране, представляются именами рок-звезд и мочат нечисть… хотя нет, это уж точно для девчонок. Я ничуть не против исполнять обязанности швейцара, тем более выгляжу сегодня весьма презентабельно, спасибо Джону Аллену. — А, потом еще старушка одна зайдет по поводу своего покойного мужа, — добавляет Дэн. Ему приятно сообщать мне, что наш день, как обычно, расписан по минутам.Часть 2: Марионетки
I have no idea what I am talking about I'm trapped in this body and can't get out You killed the sound Removed backbone A pale imitation With the edges sawn off (c) Bodysnatchers – “Radiohead”
Наша последняя за день гостья — женщина лет восьмидесяти. Наш любимый возраст. И случай наверняка проще некуда, тут даже можно лишний раз не вставать. Вдова, и муж хочет выйти на контакт — мало ли, та слишком уж балует внуков, самой на жизнь не хватит, или купила крутой внедорожник, а сколько тот жрет бензина, так и все накопления сожрет, а куда на нем ездить — в парикмахерскую для болонки, самой же уже давно стричь нечего, три волосины в комплекте! Я люблю таких женщин: мне даже не приходится вправду идти разыскивать их мужей. Хотя я бы мог. Небольшой секрет — чистые души после смерти так и остаются немстительными. То есть оставшиеся в живых еще и знак должны потребовать — ничего не происходит, картины не падают со стен, шкафы сами по себе не открываются, сковородки не летают, — типа спасибо, все свободны, никто никому ничего не должен, до встречи по ту сторону. Я делаю приятное лицо лицом Джона Аллена. Подсаживаюсь поближе. У нас сейчас состоится доверительная беседа. В идеале — как в кабинете у врача. Ничего не скрывайте, любая мелочь важна для установления диагноза. — Что вы видите? — спрашиваю, уже готовя расклад из стандартных вариантов. Может, и правда муж, уже давно почивший, ищет связи. А может, подпольный аборт в пятидесятых не пошел на пользу, и нерожденный сынок, сам уже в годах, вспомнил про мамашу. Или собачонка выкопала и сгрызла кость на старом кладбище — где уж за ней, резвой такой, уследить теперь! Да что угодно. Это моя работа, без нее было бы кисло. В те редкие дни, когда я болтаюсь, как взвесь говна, между небом и землей, будто умученный офисный клерк между понедельником и пятницей, я скучаю. Можете себе представить скучающего покойника? Я бы давно играл себе где-то там в райских кущах на арфе и собрал бы целую рок-группу. Но я не в курсе, чем там дозволено заниматься, да и потянул бы я на мученика? Вот вопрос. А где не все до конца ясно — место уж точно не для меня. Спасибо, в другой раз зайду. Женщина смотрит на меня — на Джона Аллена, — и говорит, что я очень похож на ее покойного мужа. В тот самый день, когда он первый раз, волнуясь и потея, позвал ее на свидание. Ну, с этим, — я имею в виду, волноваться и потеть, проблем-то никаких, может, и правда похож. И Джон Аллен тоже. И я уже все про нее вижу и понимаю, и радуюсь, что так легко смогу вынуть кролика из шляпы, а не наоборот, и никакой крови и кишок по стенам, все красиво и белоснежно, как конфетки в кокосовой обсыпке. Так же приторно и обыкновенно, но это уже детали. И тогда я говорю, что был бы рад встретиться с ее покойным мужем, ведь именно он ее беспокоит? Зачем тогда беспокоит, если любил — правда, любил, с первой встречи и до последнего вздоха? До недавних пор ничего-то я не понимал в любви, но потом разобрался, и вот теперь вижу — не врет она. И вот мы собираемся и выезжаем. Не знаем толком, что нам предстоит, и спасибо, что у Джона Аллена есть права и тело все помнит. До места добираемся без проблем. Дом как дом: старый, но еще сто лет простоит, правда, выглядит помятым и облезлым, словно породистая собака, проведшая пару ночей на улице. Здесь когда-то жили чьи-то мечты. Некоторые все еще здесь. А миссис Скотт все говорит и говорит, я не прерываю ее, пусть рассказывает. Некоторым так правда становится лучше: выпускаешь из себя слова — и прямо чувствуешь, что полегчало. В старые времена врачи практиковали же кровопускание? Вот и миссис Скотт рассказывает, как счастлива была в этих стенах, как Джим (ну, собственно, покойный муж) перенес ее через порог, когда ей было всего семнадцать, перенес и… ну, она и осталась там навсегда. Вырастила троих детей, все они разлетелись по стране. А она осталась. И — ждет. Тут я даже не спрашиваю, чего именно, потому что все ясно и так. Только зачем тогда пришла к нам, если только и ждет встречи со своим Джимом? Но мы с Дэном два идиота, говорю сразу. Или один — у меня нет тела, а он своим не может пользоваться. Короче, мы проводим обычный свой ритуал — Дэн держит миссис Скотт за руки, я сижу около, вроде смирной собаки, которой пообещали вкусный кусок колбасы, который вроде нельзя, все ветеринары против, но тут никто не собирается жить вечно, так что при выполнении всех условий псина свою долю получит. Дэн говорит, а я делаю что надо. Потихоньку выхожу из тела Джона Аллена, и только миссис Скотт засыпает, тихонько сажусь ей на хвост. Ей — ну ее душе, что ли. Душа покидает тело, когда вы спите, а вы не знали? Ох, мать же вашу, я и сам не знал, а теперь даже неудобно как-то вспоминать, каким я был дебилом. Итак, я сажусь миссис Скотт на хвост, и что в итоге вижу? Да, вот так просто встаю с просиженного дивана с подушечками и иду за миссис Скотт, не впервой, в самом-то деле, сколько раз так сопровождал разных страждущих. А она идет и идет, весьма бодро для старушенции, даже слишком бодро, по винтовой лестнице, которая, судя по всему, задалась целью забуриться в центр Земли или куда еще, в общем, я толком не могу сообразить, сколько же мы прошли. Ну, где уже беспокойный муж, когда явится? Лестница крутая и узкая, я тащусь за миссис Скотт, как домашний скот на бойню, но из стен не вылезают руки и не пытаются меня схватить, и ноги не вязнут в ступеньках — так, может, все нормально — пока? Лучше бы это была не лестница, а эскалатор. Почему нет? Бесконечное число уровней, громадные пустые этажи, как в торговом центре. Вот да. Мы пришли побродить по торговому центру, потому что времени у нас дохрена и заняться ну абсолютно нечем. Миллионы квадратных футов для бесцельных прогулок разных бездельников, в том числе и мертвых. А миссис Скотт все идет и идет, и я теряю счет ступенькам, и уже не слышу голоса Дэна, отсчитывающего секунды. Это у нас обычная практика: если я ухожу, он громко считает вслух, чтобы я мог ориентироваться, как далеко я от него. От жизни. От вообще всего. Но я его больше не слышу. Наверное, слишком глубоко забрался. Может, пора уже насторожиться. Ну с этим проблема: если ты давно мертв, как-то разучиваешься настораживаться. И привет — приплыли. Да, Хьюстон, у нас проблема. Миссис Скотт замирает и оборачивается ко мне. Ну не то чтобы я обосрался — в мире снов это чревато, и еще как, от замаранного ботинка до утопления твоего родного города в отборных фекалиях. Но я близок к этому. Старушка пропадает — вырисовывается девица лет двадцати. То есть — ровесница. Мне скоро двадцать один, но я сдох. Старуха оказалась обманкой. А девица — ловушка. Капкан. То есть — лгунья. И — угроза. Коротконогая и приземистая, с круглым плоским лицом, глаза смотрят настороженно и злобно. Взгляд цепкий, как хватка челюстей бойцовой псины. Мне иногда кажется, нет ничего обычнее, чем тупо в чем либо застрять или завязнуть. Так обычно, что даже не захочешь позвать на помощь. Как во сне, когда пытаешься убежать от опасности или отбиться – а не можешь сдвинуться с места, руки-ноги как ватные. Да мы и есть во сне. — Привет, ребятки, — говорит девица. Та, которую я — ну как, я и Дэн, — вроде как должны были спасать и выручать и всякое такое. — Мы здесь из-за нашего общего знакомого. Ты Брент Эбботт, верно? Видала в газете твою рожу. Здесь, во сне, она такая и есть. Вот был у тебя шанс, и прекрасный, грохнуть этого чертова Истона, а ты все просрал. Жизнь свою просрал и шанс свой тоже. Я бы на твоем месте сразу тот рычаг дернула и ни о чем не думала. А ты? — Я? — Вот впервые за долгое время толком не знаю, что и сказать. Я довольно болтлив для мертвеца, но тут как отрезало. — Не собирался я его убивать, попугать — да, хотя этот ублюдок и так дохрена натерпелся, мы же с матерью видели все. Я бы его отпустил. Честно. Но в самый неподходящий момент взял и помер. Ты-то кто? — Я дочь одной из его жертв. Да-да, жертв, таких же, как папаша твой. Только я не осталась жить и принимать знаки внимания — о-о-ой, сиротинушка, о-о-ой, бедняжка. Меня соскребали с асфальта, а я была рядом и слушала, как матерились эти ребята. Дурачки, повезло им, я за год до того здорово вес сбросила. Это только потом мне ясно стало, что остаться сложнее, чем уйти. Съебаться с черного хода и дурак может, а остаться и терпеть — не каждый. Но так или иначе, а мы оба здесь. И ты не выберешься, пока я не отпущу. И не выберешься, пока не поможешь мне достать Истона. Его, а лучше — его сестричку, над которой он так трясется, болезный. Да достать можно кого угодно, если есть время и желание. Времени-то у меня завались, кто б спорил, а вот с желанием напряг. То есть – полное отсутствие присутствия. А так, если не заботишься, чтобы руки были чисты, а сам кое-что умеешь, достать кого-то легче легкого. Для нормальных людей иногда достаточно проснуться, скажем, в испачканной землей одежде и задушенным домашним кроликом в руках. Или обнаружить себя сидящим в конференц-зале с окровавленным топором – а вокруг мелко нарубленные тела коллег. Я мог бы сделать так, чтобы Истон и/или его сестра попали в психушку или вышли в окно. Или сначала то, а потом другое. Но мне этого не нужно. Совершенно. И мне не нужно, чтобы это сделал кто-то другой. Потому что вот теперь я понимаю – Истона я ненавидел, ненавидел искренне и едва не убил, но сейчас – стоп. Не могу убить человека, которого кто-то любит. А то, что он с отцом сделал, пусть остается на его совести. — Это дилетантство, и ты это понимаешь, — говорю. Сам осознаю, что выбраться не выйдет. Ноги увязают в ступеньках, когда я делаю пробный шаг: может, удастся вскарабкаться наверх, хоть ползком, хоть как. И что тело Аллена так и останется сидеть там. И что сучка эта меня добром не отпустит. И — что Истона я доставать не хочу. Уж если не собрался убивать его, пока был живой, зачем мне это сейчас? Все, что имеет теперь значение: хочу обратно. Хочу к Дэну. Даже не к маме: к Дэну. Мама бы не вынесла этого знания — вот вроде я мертв, а вроде и не очень. Наделала бы каких-нибудь непоправимых глупостей. Иногда родители как дети, если их дети умудрились сыграть в ящик. Положение это не исправить лишением телека, видеоигр и сладостей. *** Вот так бывает: вершишь чью-то судьбу, словно ты Бог, хотя человек все равно набрал очков больше — не он ли Бога своего распял и убил? И тут н-на тебе с налету, лицом в говнище. Просто помни, кто ты есть и где место твое. В доме отца моего много покоев. Ну да. Не в них ли я заблудился с этой самозванкой миссис Скотт или как там ее на самом деле? Я бы отдал все, лишь бы вернуться к Дэну. Отдал бы все, но на самом деле ничем не владею. Сраный парадокс. А девчонка говорит: — Ну ты согласен или как? Черт, никогда мои диалоги с девушками не длились так долго. Да я умер девственником. По этой причине и многим другим. Чем бы таким заполнить паузу? А вот хрен его знает. — Не согласен, — отвечаю. — Уж если я не грохнул Истона, пока был живым, теперь мне его убивать уж точно смысла нет. Ну никакого. — Ты же понимаешь, что я так просто от тебя не отстану? Заклятие захвата тела скоро перестанет работать, и миссис Скотт придет в себя в непонятно чьей задроченной гостиной. Уж не знаю, как твой дружок станет с нею объясняться. Но я-то останусь с тобой, попробуй выгони. С тобой и в тебе. Опа, вот это что за извращения? — Во мне занято, — предупреждаю. — Тут я сижу. Ни Истона, ни Аллена ты не тронешь. А я бы позвонил каким-нибудь ребятам, которые занимаются изгнанием таких мстительных сучек, да вот беда — там наверняка все время короткие гудки. Ваш звонок очень важен для нас и все такое. — Ну, я-то могу ждать сколько угодно. Времени у меня полно. Да и у тебя, насколько я понимаю, его тоже дохренища. Представь себе картину: твой парализованный приятель, немощная старушка, которой едва хватает сил переставлять ходунки, и студентик в наркотическом или каком там отрубе. И все это — в чужом доме, хозяева непонятно когда вернутся. Сдохнете от голода и обезвоживания. Отличная компания. Двоим прямая дорога в богадельню, последнему — в дурку. Ты же такой ответственный у нас, такой совестливый, Брент. Стоит жизнь говнюка Истона жизни этих троих? И я сам себе не верю, но говорю: — Стоит. Не зря же я помер, в самом-то деле. Было бы обидно. И добавляю: — Ты уйдешь, чертова сука. Потому что я сильнее. — Посмотрите-ка, сильнее он. А кто застрял в лестнице, как с ногой в жопе бегемота, и двинуться не может? — Ты тоже застряла, ну-ка проверь! Я не знаю, как все это у меня получается. Но так как попытки свои объяснить происходящее я оставил уже три года с небольшим, то и не пытаюсь понять. Она тоже не может пошевелиться. Вот и застыли, как два идиота. Не можем двинуться, стоим и пялимся друг на друга. Немая сцена, как в какой-нибудь дурацкой пьесе. Ну, времени-то у нас, покойников, навалом. Кто первым сдастся? — Ты уйдешь, — говорю я. Не спрашиваю, а утверждаю. Я вижу перед собой решение, как будто внезапно сложился паззл из двух тысяч частей. — Я хочу, чтобы все было справедливо. Я умер, а Истон остался жив, и я не собираюсь позволять тебе с ним что-то сделать. И я обещаю… — Обещай, что уйдешь вместе со мной. — Я обе…что? — Уйдешь вместе со мной, вот так и будет справедливо. Готов пожертвовать тем, что у тебя осталось, ради этого говнюка? Что, и язык уже не ворочается что-нибудь соврать? А она права. Не ворочается. Как мало я успел за те восемнадцать, что был Брентом Эбботом среди живых. Как мало я успел, когда три года топтал землю чужими ногами. Но придется согласиться. Уже согласился. *** Хотел бы я попрощаться с Дэном. А лицо девицы перекашивается, будто она открыла холодильник поутру и обнаружила там покрытый червями труп. Оборачиваюсь — а за мною стоит Дэн. Никогда вместе с ним не ходили в сны, как-то в голову не приходило. Может, столько лет потеряно зря. Даже не знаю, что и делать: раньше никак не приходилось координировать свои действия, но понимаю сразу, что он задумал. Раз, и прямо позади этой заразы в стене прорисовывается дверь, совсем как в мультиках. Два, и я поворачиваю ручку — дверь распахивается, и за ней чернейшая пустота, затягивающая в себя. Три — и эта пустота заглатывает девицу. Я пытаюсь растянуть рот в улыбке — мой, не Джона Аллена. Но Дэн не улыбается в ответ. Во сне ты себя толком не чувствуешь, что-то не слушается, что-то не получается. Я все еще здесь, на этой стороне. Живой. Руки-ноги двигаются. Подхожу к Дэну — нет, ну правда, почему мы раньше не ходили вместе в чужие сны, кто-то всегда оставался для подстраховки. Как много мы потеряли. И как много нам теперь уже и не наверстать. — Она забрала тебя с собой, понимаешь? — говорит Дэн. — Точнее, не тебя, а… И тут до меня доходит. Не знаю, как это объяснить. Как в тумане сажусь на последнюю ступеньку лестницы и пытаюсь вдуплить, что же теперь будет. Но да, моя последняя клиентка забрала меня с собой. Я могу ходить, танцевать, и, черт побери петь, — но не могу вернуться обратно в тело Джона Аллена. — Можешь пока не объяснять, Дэн. До меня дойдет. Срочно просыпайся. И делай что хочешь, а этого Аллена верни по месту жительства. Как хочешь, но ползи на улицу, найди телефон, вызови такси, скажи, дружок нажрался и ему домой надо. Если он очнется дома — времени у тебя мало, но шансы есть, — куда больше вероятность, что проблем у него не будет. Ну, нажирался до потери пульса почти неделю, ну пришел в себя… и эту бабку, миссис Скотт, тоже неплохо бы в больницу. Правда, я понятия не имею, как ты будешь все это объяснять, что тут за вечеринка была, что одновременно нахерачились до потери пульса старуха и студент. — Хорошо, — Дэн печально так на меня смотрит. И я на него смотрю во все глаза: во сне же он может стоять и ходить. И даже станцевал бы танец на ступеньках этой распроклятой лестницы, как персонаж мюзикла. — А потом? Ты же больше не сможешь гулять в чьем-нибудь чужом теле. Ты не сможешь больше… Дэн словно хочет что-то сказать, и я знаю — что. Но пусть лучше молчит. Потому что я не смогу больше гулять в чужом теле. Я отменил бы свое табу — не гадить, где живешь. Обнял бы его чужими руками. Положил бы на плечо голову — пусть чужую. А там я бы посмотрел, что и как работает, а что отказало в организме Дэна. Самое подходящее время, только не хватает пляшущих прохожих и сыплющихся с деревьев розовых лепестков. Я бы сказал. Ну, то самое. Три самых трудных слова на свете. Дошло наконец-то. А что такого? Отличник тоже распрекрасно может быть тормозом. — Я смогу остаться, если ты меня к себе пустишь. Это немного другое, но по смыслу то же самое. То есть не только: «Я люблю тебя», — а сразу вопрос: «А ты-то что на это скажешь?» Говорю, и пусть будь что будет. Такого мы еще не делали. Я и не предлагал. Пусть я не смогу гулять в чужих телах, а только бесплотной херней болтаться возле Дэна. Может, мало, а кому-то и много. Мне пока не понять, много или мало. — Я пущу. И этого достаточно. Откуда-то сверху водопадом – изорванные на конфетти купюры. Не цветочки, но я понял.Эпилог: Второй пилот
Another heart is cracked in two, I'm on your back, I cannot be without you, Matter of fact, ooooh, I'm on your back (c) Walking After You – "Foo Fighters"
Дэн теперь приходит в мои сны, а я — в его. Джон Аллен и миссис Скотт благополучно вернулись в свои жизни. И Дэн сказал: «Я пущу». Каждый день он пускает меня к себе и пускает в себя. Каждый день я сажусь за руль — о нет, не подержанной тачки с перебитыми номерами. За руль шикарнейшего автомобиля с лучшими характеристиками, которому еще долго не понадобится автомастерская, а если понадобится, то это будет уж точно не полукриминальный подвальчик «У Фрэнки» с вечно бухим автомехаником. Я сажусь и первые минуты с восторгом оглядываюсь, примериваюсь к педалям, переставляю рычажки туда-сюда. Каждый день так. Дэну нравится и мне тоже. До чертиков. Мы делаем так каждый день, и однажды что-то меняется. Потихоньку, а потом раз — и рывок. Крохотный шаг для астронавта и громадный — для всего человечества. Однажды Дэн встает с кровати сам. И ему больше не нужно кресло-каталка. Он встает с кровати, выбирается в коридор из спальни и спускается в кладовую. Сам достает мешок с собачьим кормом и насыпает его в миску. Выходит на крыльцо пока еще нетвердыми шагами, выставив перед собой руки с миской, опасаясь упасть в любой момент. Но я крепко держусь за руль, и Дэн не падает. Мы давно научились доверять друг другу, но сейчас особое время. Дэн сам ходит по дому, кое-как убирается, сам надевает одежду, сам кормит собак. Его мамаша рыдает, социальный работник рыдает, я и Дэн обнимаем ее. Медики только разводят руками. Мы гуляем по собачьей стороне улицы, а скоро и в город выберемся. Может, Дэн устроится на нормальную работу. Или пойдет в колледж, потому что, наверное, уже хватит гонять призраков и за ручку выводить разных страдальцев из их кошмаров: это лишь временная мера и, может, мы все же зря брали с них деньги. Не надо нас жалеть, потому что по нашей шкале все весьма даже распрекрасно. Для стороннего наблюдателя: однажды Дэн просто встает с коляски и кормит собак. Финал. Все рыдают как идиоты, люди вообще любят поплакать над счастливыми развязками. А мы собираемся просто жить. Может, однажды Дэн напьется и попытается заполнить белые места в своей памяти — как же, всякие там общие воспоминания, — но нет. Меня там нет. Мы и знакомы не были, пока я был жив. Или еда внезапно запахнет для него формалином или чем там трупы консервируют. То есть — однажды Дэн от меня устанет. А потом — возненавидит. Но ведь без меня он не сможет ходить, врачи тут бессильны. А если ненавидишь сам себя, ничем хорошим это не заканчивается, это тысячи и миллионы подтвердят. Но пока — пока все хорошо и просто отлично. И вместо утренней молитвы или что там полагается я говорю: «Будь как дома». А Дэн — мне. Непонятно, где чей дом, кто у кого в гостях, да чего уж там — он один на двоих. Я никуда от Дэна не уйду, пока сам не прогонит. А он не прогонит, я уверен. По крайней мере, пока. Я на коротком поводке. Теперь у меня уж точно есть хозяин. Собаки, которым Дэн теперь вместо сотни разных своих друзей выносит миски с едой, мне завидуют. А я, как и они, наконец-то твердо знаю свое место.