Романист

      Рождественский ужин с семьей, что может быть хуже? Лишь рождественский ужин с семьей, когда ты омега, тебе двадцать пять, ты холост и вечно делаешь какие-то глупости. Своих родителей я знаю с рождения, поэтому готовлюсь к самому худшему. Мне ни к чему рассчитывать на тихое семейное торжество с индейкой и пудингом, мама закатит как минимум прием, персон на тридцать. И там будут не только все мои бабушки, тетки и замужние кузены с кузинами, но и соседи, друзья, коллеги моих родителей — скучнее и невыносимее вечера не придумаешь. Выслушивать все эти бесконечные: «Пора бы тебе остепениться, пышечка», «мы так ждем твоей свадьбы, булочка», «поторопись, твои биологические часы тикают, тыковка», — будет нестерпимо. А если мама начнет советовать диеты, а отец сватать всех свободных сыновей-альф своих коллег, то останется только краснеть и ждать, когда же эта мука закончится.       И почему я такой примерный сын? Все мои друзья завалятся в ближайший паб, напьются и начнут дискуссию об инопланетянах или политике, а я час буду трястись в такси и часа три проклинать все на свете. Вздыхая, достаю из глубины шкафа свои самые приличные брюки и рубашку. Брюки мешковаты, но зато не будут обтягивать мою «жопу размером с Гималаи», провоцируя любимых родственничков высказаться по поводу ее формы или размера. Словно есть что-то зазорное в том, что я коренастый и немного пухловат снизу. Я давно свыкся со своей нетипичной для большинства омег фигурой, но другим она вечно не дает покоя. Рубашку выбираю самую просторную и невзрачную, наверняка ее мне мама подарила, желая облагородить мой внешний вид. Когда все сборы закончены, захлопываю дверь моей холостяцкой берлоги и спешу к давно ждущему такси.       Все так, как и каждый год до этого: холл дома родителей залит огнями, туда-сюда снуют гости, пахнет еловым освежителем и огурцами. Скидываю пальто на столик для ключей, все равно гардероб забит под завязку. Мама, красивая, но немного нервная, недовольно окидывает меня взглядом и, поцеловав, кивает на лестницу:       — Пойди, переоденься, дорогой, — говорит она. — Я приготовила тебе маленький рождественский подарок.       Улыбаюсь натянуто и медленно ползу наверх. Этого я и боялся: на моей кровати разложен отвратительного розового цвета ангорский свитер и серые мягкие брюки-вельветки в тонкий рубчик. Черт! Позапрошлый век, да ещё увеличит меня размера на полтора. Но делать нечего — мать все равно не отстанет. Позволяю себе оставить брюки, свитер натягиваю прямо на рубаху. По крайней мере, в отвратительном V-образном вырезе не будет сверкать моя волосатая грудь, ужасая окружающих. Я хоть и омега, но все же мужчина и, в отличие от большинства, горжусь своим небогатым пушком и никогда его не эпилирую. Ха, да и зачем мне? Парня у меня все равно нет и, надеюсь, не будет. Не то, чтобы я альфаненавистник или протестую против своей природы. Нет. Но как-то не заладилось у меня с отношениями, от слова «совсем». Вот и привык быть сам по себе и уже не хочу по-другому.       Разглядываю себя в зеркале и ужасаюсь — розовый абсолютно не мой цвет, а ангора делает из меня переевшего кота. Стук в дверь отвлекает меня от печального зрелища. Папа заглядывает в комнату.       — Привет, тыковка. Как ты? — интересуется он, протискиваясь внутрь. — Тебя все заждались. — Отец стискивает меня в объятьях и тащит вниз, не давая времени на подготовку и раздумья. Не успеваю я натянуть маску вежливого терпения, а меня уже тискают, целуют и начинается все это «когда-ты-женишься» дерьмо.       Первый час я успешно выдерживаю, сбежав от особо радеющих теток под крылышко к грозному, но адекватному двоюродному деду. Он, в отличие от всех остальных, интересуется моими успехами в работе, и мы болтаем о редакторском деле и заскоках известных авторов. Сказать по правде, я свою работу не очень люблю. Должность секретаря в крупной редакции может и престижна для любого омеги, но я всегда мечтал писать, что в принципе и делаю на досуге. Но мои труды слишком не похожи на романы для омег, а для других тем есть авторы-альфы. Дискриминация налицо, но факт в том, что среди омег действительно мало серьезных писателей.       Мама все-таки добирается до меня и оттаскивает от деда, к нам присоединяется отец. Ну, все, началось. Сейчас поведут знакомить. С кем на этот раз? Делаю вид, что ни о чем не догадываюсь и послушно иду с ними в музыкальную комнату. Там звучит ненавязчивая мелодия, и доносятся голоса играющих в карты пожилых гостей. Меня тянут мимо столиков с игроками к камину. Там спиной к нам стоит кто-то высокий и подтянутый. Я уже не так скептически настроен, и когда незнакомец поворачивается, почувствовав наше приближение, практически доволен. Альфа передо мной определенно старше, но красив и явно неглуп, такие глаза не могут принадлежать придурку. Но во взгляде незнакомца вдруг что-то такое проскальзывает, и он преображается, становясь напряженным и закрытым. Я даже вздрагиваю, наконец, отрываясь от его лица, и вижу, во что тот одет. Не думал, что может быть свитер уродливее моего: бордовый, с оленями и огромным снеговиком.       — Гарри, как проводишь вечер? — папа жмет альфе руку, мама незаметно тычет меня в бок, и я приветливо улыбаюсь, получая в ответ колючий взгляд и презрительно поджатые губы.       — Это наш Эггси, — щебечет мама. — Ты его помнишь, наверное. Каждый раз, когда ты приходил к нам заниматься, он бегал голышом по гостиной.       — Да уж, такого не забудешь, — насмешливо и язвительно произносит Гарри и протягивает мне руку. — Здравствуй, Эггси. Как дела?       — Привет, — в ответ жму руку изо всех сил и приторно улыбаюсь. — Хорошо, спасибо.       Пытаюсь не покраснеть, спасибо маме за дурацкие подробности моего детства. Родители ещё о чем-то болтают с этим Гарри (оказывается, когда-то моя мама подтягивала его по английской литературе для поступления в колледж). А теперь он почему-то адвокат. Я же упорно молчу: не собираюсь им подыгрывать, плевать я хотел на каких-то надменных адвокатов. Первое мое впечатление об этом парне испарилось, он мне определенно не нравится.       Родители у меня те ещё актеры. Сначала, под совершенно неубедительным предлогом, сливается отец. Потом мама делает вид, что забыла что-то на плите и уходит, оставляя офигевающего меня наедине с этим Гарри, который оказывается старше меня на 13 лет. И о чем мне с ним прикажете говорить? Поэтому я беру пример с родителей и, пробормотав что-то о желании выпить, отползаю к бару. И я нисколечко не чувствую себя виноватым.       Заправившись шампанским, я проворачиваю рискованное дело: пробираюсь в столовую и меняю карточки на столе. В результате я сижу рядом с дедом, а Гарри на безопасном от меня расстоянии. Правда, родители выглядят ужасно недовольными, но алкоголю в моей крови плевать на это. Ужин проходит на удивление быстро. Пока все утягиваются в музыкальную комнату слушать какое-то местное дарование, я прячусь в гардеробе с домашним телефоном в обнимку. Как всегда забыл зарядку дома, и сотовый сдох.       Звоню друзьям понадоедать своими проблемами. Чарли и Рокси ожидаемо не берут трубку, Морган отвечает через два гудка.       — Привет, Эггси, — орет он, пытаясь заглушить шум вокруг, значит, вечеринка в баре в самом разгаре. — Уже спекся?       -Да, — жалобно отвечаю я.       — Погоди, — буркает Морган, через минуту в трубке становится тише. — Так, я заперся в туалете и внимательно тебя слушаю.       — А что, Рокси и Чарли уже надрались? — спрашиваю просто, чтобы удостовериться.       — Недостаточно, — фыркает Морган. — Спор ещё в самом разгаре.       — Что на этот раз? — смеюсь я. — Искусство или кино?       — Женщины, — отвечает Морган. — Каждый доказывает, что его вкус в этом деле лучший.       — Понятно, — тяну я неопределенно. Морган самый спокойный в нашей компании, он бета, но в юности творил такие безобразия, что любой альфа позавидует. Теперь же Морган перебесился и занял место «голоса разума» в нашем непутевом квартете. — Хотел бы я на это посмотреть.       — Повеселиться не удалось? — подкалывает Морган, но я даже не в силах обидеться.       — Скорее все повеселились за мой счет, — фыркаю я. — Родители опять сделали это.       — Что за счастливчик на этот раз? — живо интересуется друг. Этот разговор происходит у нас уже не в первый раз.       — Какой-то сноб с палкой в заднице и ужасным вкусом в одежде, — зло цежу я. — Высокий и симпатичный, зовут Гарри, но кол в его заднице настолько глубоко, что на меня он смотрел как на мусор под его ногами. Словно я вот-вот упаду к его ногам и буду молить о любви.       Морган смеется.       — Тебе смешно, а мне пришлось надраться и поменять карточки на обеденном столе, — бурчу я.       — Боже, — хрюкает друг, — он тебе настолько понравился?       — Не пори чуши, Морган, — верещу я возмущенно. — Я лучше до смерти останусь девственником, но ни за что не буду встречаться с подобным хамом.       Я ещё что-то собираюсь сказать, но покашливание у двери отвлекает меня. Поднимаю взгляд и вижу Гарри в компании моего кузена Леона и его мужа.       — Мы собирались уходить, — произносит Гарри ровно, но лицо его перекошено, словно он лимонами объелся. — Можно нам забрать пальто?       — Я перезвоню, — мявгаю я и вешаю трубку.       Мое лицо горит, наверняка сейчас сравнявшись со свитером по цвету.       — Будьте как дома, — говорю я неестественно бодро и протискиваюсь прочь из гардеробной.       Черт возьми! Но в этом весь я. Нет ни одной нелепой ситуации, в которую я бы не влипал. И, в общем-то, плевать на Гарри, кто он такой, в конце концов? Пусть думает обо мне все что угодно: я всего лишь сказал правду о нем. Но то, что Леон слышал, как я ору о своей девственности — это катастрофа! Теперь вся родня будет это обсуждать. Раньше я был легкомысленной омегой, сбежавшей из-под родительского крыла в мир больших соблазнов. Теперь же я неудачник, у которого никогда не было секса.