одиннадцать лет

Она бредет по ночному Лондону, оставив бентли у какого-то Богом забытого... кхм, дьяволом забытого паба, где провела последнюю неделю (а может, пару часов — она иногда сбивается со счета). В пабе к ней пристал какой-то пьяноватого вида офисный работник, и ее повеселила мысль о том, насколько она испортила ему жизнь, придумав трехчасовые совещания и сэндвичи, месяцами лежащие в общем холодильнике. В который раз она улыбается собственным методам. Искушение уже давно не работает, а вот то, что делает она... ладно, тоже не работает. Уже много веков маятник не отклонялся ни в ту, ни в другую сторону больше, чем на волос, да и тогда сразу возвращался обратно. Прекрасный, горячо любимый статус кво. Она начинает перебирать книги сразу после разговора. Снимает одну с полки, открывает и откладывает, забывая о ней, берет следующую, ни в одной не находя того, что ищет — наверно, потому, что сама не знает, что искать. Раз за разом разбивается о корешки ее твердое убеждение, что в книгах можно найти все, что ей нужно, рассыпается в пыль, как тома с самых дальних полок. Люди, те самые люди, которым она шесть тысяч лет назад... ну да, не та история, которой стоит гордиться; и все равно, люди, среди которых она эти шесть тысяч лет училась жить — что будет с ними? Это мало кого волнует, даже ее саму раздражает, что эта мысль возникла у нее в голове. Она чуть не плачет от бессилия — потом оглядывает магазин. Нужно прибраться. Ее бессилие должно остаться ее бессилием. Азирафель убирает на полки последние книги, когда Кроули входит в магазин и усаживается в кресло, не здороваясь. Это уже не имеет значения — через какие-нибудь одиннадцать лет все полетит к чертям. (Не только к ним, — аккуратно поправляет ее мысли вслух Азирафель с другого конца комнаты). Кроули понимает — естественно, ей уже сообщили. С другой стороны. Азирафель садится на пол у кресла, и Кроули запускает тонкие пальцы в ее волосы — золотистые, кудрявые, длинные, как будто в средние века ангелов писали с нее (собственно, пару раз так и было). Сколько они себя помнят, им приходилось методично отгонять мысль о том, что равновесие может быть нарушено. Теперь, когда им об этом так бесцеремонно напомнили, им как будто дали в руки по зонтику и сказали переплыть океан. — Пути Господни... — Сейчас? Серьезно? Они молчат пару часов (а может, неделю, Азирафель уже тоже не считает). Кроули уходит, не прощаясь — не имеет значения. Потом позвонит, конечно — у них всего одиннадцать лет.