Трепет

Когда в Сансэт приходит весна, поместье заполняется гостями, как будто всё графство выполняет предписание негласного договора. Разодетые женщины щебечут не переставая, распивают чаи то на веранде, то в гостиной, то в библиотеке или в саду, под высокими кронами каштанов. Куда бы ты ни пошёл обязательно услышишь их смех, кокетливые интонации, фальшивые комплименты и заискивания перед хозяйкой, точно Сансэт – вилла королевской четы. А когда, наконец, сбежишь от них, как какой-то лазутчик из вражеского лагеря, тут же натолкнешься на усатых мужиков, дымящих сигаретами и обхватывающих руками свои огромные животы при смехе. Важные, задирающие подбородок и разговаривающие об итогах крикетного матча, – они похожи на павлинов, расхаживающих туда-сюда в поисках зрителя, перед которым можно покрасоваться. Когда я был маленьким, вся эта нескончаемая толпа, от которой невозможно было избавиться, щипала меня за щёки, сюсюкала и взъерошивала волосы, повторяя, как я вырос, каким красавчиком становлюсь и как велики мои успехи в учёбе. Я помню, как какой-то парень, которого я видел впервые, поднял меня на руки, говоря свои дежурные фразы, а потом посадил рядом с собой в кресло и стал рассказывать отцу, как сильно я напоминаю какого-то генерала. Что у меня это в крови, что я смотрю, как полководец, что, несомненно, моё будущее в военной академии. А на следующий год он расхваливал мою игру на фортепиано, соловьём пел, что мне срочно нужно подыскать хорошего преподавателя из лондонской консерватории, иначе будет загублен величайший талант современности. Когда я подрос, подруги матери и заядлые картёжники из клуба отца стали привозить своих дочерей. Ну почему никто из них не взял с собой сына? Почему никто не познакомил меня с будущим другом? Они все поголовно, опять выполняя предписание всё того же негласного договора, знакомили меня с будущими невестами. Мама каждое утро давала мне наставления, она продумывала каждый мой шаг, а я повторял её наказы, как послушный актёр. Подойти, поклониться, поцеловать руку, сказать, как я счастлив нашему знакомству, повести её в сад, предложить прогуляться в лес, к озеру, а там покатать её на лодке. И я должен улыбаться, внимательно слушать, как она рассказывает о своей вышивке или о платье, которое наденет вечером ради меня, или о своём захворавшем щенке, которого ей пришлось оставить дома одного, потому что она так жаждала нашей встречи. Я слушал и не переставал улыбаться. Я даже иногда отвечал, кивал головой, как китайский болванчик. Что мне до её щенка, которого, наверняка, не существовало, ведь завтра, в этой же самой лодке, я буду слушать о больном несуществующем щенке уже другой девушки. Я ненавидел весну. Я и сейчас её ненавижу. Сансэт, всегда умиротворённый, живущий кроткой жизнью в своём уединённом мире, не создан для всей этой стаи говорливых попугаев. Ему не свойственны традиции, навеянные высшим светом. Пусть они все сыплют комплементами, разговаривают о парусных соревнованиях и новых восходящих звёздах оперы в других местах: в Лондоне, в своих поместьях, на охоте, за границей, на другой планете, чёрт возьми! Где угодно, но только не в Сансэте. Мама говорит, что наше поместье простовато, что в нём нет изюминки, и ей стыдно приглашать к нам гостей. Часто, за вечерним чаем в библиотеке она вспоминает, как девочкой жила у моря, как играла с братом на огромном поле, усеянном цветами. И что после Санрайса жить здесь всё равно что в клетке, накрытой платком. Боже, мама, как же ты ошибаешься. Никакое побережье и цветущие поля или кусты розалии под окнами не могут сравниться с диковатой сущностью Сансэта. Лес вокруг поместья с каждым годом только разрастается. Толстые ветки деревьев нависают беспроглядными тучами. Маленькие сосны и широколиственные дубы. Отовсюду слышна возня мелких зверей, птицы ругаются без перебоя, трещит кора, хрустят ветки. В высокой траве рыщут лисицы, для которых наша земля подобна раю. Тропинки зарастают в мгновение ока, и даже стоя у сторожки привратника кажется, что на много миль вокруг нет ни души. Подъездная дорожка узкая и виляет из стороны в сторону. По ней здорово гулять, но никак не ездить на огромных, пышущих паром машинах, рычащих, как ненасытные животные. А когда за очередным поворотом вырастает особняк, поначалу не веришь глазам. Окружённый этой живой изгородью, он стоит, окутанный диким плющом. Словно необитаем. А позади дома аллея и растут каштаны. Ухоженные цветочные кусты посажены у веранды, а дальше цветут подснежники. Летом зацветает земляника, потом черника. Дорожка, ведущая к озеру, усыпана цветами сирени и черёмухи. А в самом озере полно рыбы, и каждый год сюда прилетают дикие утки и лебеди. Весь день Сансэт полон этой жизни, а с закатом всё вокруг замирает, погружаясь в недолгий сон спокойствия и безмятежности. И каждую весну это спокойствие растворяется в аристократической помпезности – в Сансэте устраивают ежегодный бал-маскарад. Толпы незнакомых людей бегают повсюду, как муравьи, носят стулья, двигают мебель, настилают пол, переносят вазы с цветами, расставляют столы для ужина-фуршета. Экономка, миссис Браун, суетится с меню вечера. Стук её каблуков всё время слышен то на кухне, то в кабинете матери, а та каждый раз слишком занята своим костюмом. Телефон звонит не переставая. Ребёнком я никогда не принимал участия в маскараде. За час до приезда избранных гостей на ужин няня укладывала меня спать. В эти дни она всегда была более раздражительной, чем обычно, потому что не хотела, чтоб я помешал ей повеселиться в эту незабываемую ночь. Так что маскарад для меня начинался и заканчивался одной лишь суетой. – Вас что-то беспокоит? – Нет, с чего вы взяли? – продолжая улыбаться, ответил я. – Знаете, Брэд, мне иногда кажется, что вы меня не слышите, – покорно сложив руки на коленях, спокойно говорит она. – Я пытаюсь докричаться до вас, но не получается. Вам со мной скучно? Если бы даже она спросила об этом более искренне, всё равно я бы соврал. Да, мне скучно. За последнюю неделю ты уже восьмая девушка, с которой я любезничаю. И мне это надоело. Но тебе ещё повезло – мы не были раньше знакомы, ты не знаешь, насколько невыносимым я могу быть, и рядом с тобой мне несложно оставаться вежливым и милым. Но разве я могу это сказать? Да меня же потом мать съест, как вчерашний холодный обед. – Что вы, конечно, нет. Вы утончённая леди, мне приятно с вами разговаривать, – беря свою чашку с чаем и делая очередной глоток, говорю ей, не переставая улыбаться. – Просто сегодня день такой. Все мы немного волнуемся, вечер обещает быть неповторимым. – Да. Мои родители всегда очень лестно отзываются о ваших маскарадах. Наконец-то и я смогу стать частью его. На подъездной дорожке послышался визг тормозов. Она посмотрела в сторону гостиной, хотя ничего не могла увидеть. Это извечное женское любопытство. – Скорее всего, это оркестр. В этом году мама отдала предпочтение немецким композиторам, и музыкантов тщательно отбирали ещё в начале весны. Светло-серые глаза с любопытством смотрят на меня, а потом снова переводят взгляд на приоткрытую дверь, ведущую в гостиную. Голосов не было слышно, но иногда что-то стукало и глухо хлопало. Ей это явно было интересней нашей пустой беседы. Кажется, она сама хочет стать пианисткой. – Им нужно около получаса, чтобы разместиться, если хотите, после мы можем выйти к ним. Обычно музыканты вежливы и с охотой идут на диалог. Зачем я это сказал? Что она, профессиональных музыкантов никогда не видела? Да её отец наверняка всю лондонскую консерваторию на обед приглашал… Иногда я ненавижу себя за свою воспитанность. – Я с удовольствием. Она с удовольствием. Удивительно, но сейчас наши желания абсолютно схожи. Я тоже с удовольствием. Мне это необходимо. Даже сейчас мне хочется вскочить и выбежать в гостиную. Не важно, что это будет странно выглядеть и что я помешаю им собирать пюпитры и доставать инструменты. Мне это нужно. Восемь лет назад мама тоже отдала предпочтение исключительно немецким композиторам. В тот год Германия была в моде, все стремились приобрести картину немецкого художника или заказать себе новое платье в берлинском ателье. Поэтому и мы пригласили немецких музыкантов. Когда они приехали я не знаю, я не слышал ни подъезжающих машин, ни шумных сборов в гостиной. Я сидел на веранде и пил чай с лепёшками и кексами. В саду устанавливали фейерверки, наш кокер-спаниель Джед бегал за рабочими, не отставая от них ни на минуту. Он всегда был вредным псом, и мешать кому-то было его любимым развлечением. После этого он подбегал к отцу или к матери и требовал похвалу за свои старания. Меня Джед не любил. – Какая милая собачка, такая и хозяина съест, если позволят, – рассмеялся кто-то у меня за спиной, точно читая мои мысли. Голос был приятным, а акцент, с которым произносили слова, немного смешил, но всё равно я испугался. Наверное, это всё из-за неожиданности. Мужчина в чёрных брюках и белой рубашке с галстуком-бабочкой улыбался мне, стоя в дверном проёме. Мне ещё никто так не улыбался: открыто, с симпатией, как старый друг. Ямочки на щеках украшали его загорелое лицо, а невероятно рыжие волосы, длинные, как у девушки, немного крутились на концах. Этот человек заворожил меня, и хотя разглядывать кого-то столь долго было невежливо, и я знал об этом, всё равно не мог заставить себя отвести взгляд. – Вы не против, если я нарушу ваше уединение, сэр? – чуть насмешливо спросил он, слишком низко кланяясь. Не зная, как себя повести, я неуверенно кивнул, отводя взгляд в сторону, точно там можно было найти ответ. Мужчина рассмеялся. Его смех был таким заразительным, что мне тоже хотелось смеяться, но вместо этого я покраснел. Щёки горели так, как если бы я заболел и у меня была лихорадка. Отодвинув стул, он сел чуть в сторонке, чтобы не закрывать мне вид на сад, куда я смотрел до его прихода. И тут, как током ударенный, я чуть ли не прокричал на всю веранду: – Хотите чаю? Мужчина снова рассмеялся, вгоняя меня в ещё большую краску. – Ох уж мне ваши чаепития, – пробормотал он, переводя всё своё внимание на скрипку, которую до этого я и не замечал. Приподнявшись, чтобы лучше было наблюдать, я с непониманием смотрел, как он берёт инструмент в правую руку и ставит его на стул, а сам прикасается щекой к грифу и по очереди указательным пальцем левой руки дёргает за струны. Я был в замешательстве. Я совершенно не понимал, что он делает. Много раз мне доводилось видеть, как приезжавшие на маскарад музыканты настраивали свои инструменты, но никогда ещё я не видел такого. Он смотрел куда-то в сторону, но его взгляд был пустым, как будто мужчина передо мной слеп. Движения его пальца были размеренными, а струны издавали жалобные, непохожие друг на друга звуки. Когда последняя из них недвижно замерла, мужчина поднял на меня взгляд и опять улыбнулся. – Это особая скрипка, и проверять её звучание тоже нужно по-особенному, – произнёс он. На этот раз я не выдержал и улыбнулся, настолько забавно звучала его речь. Точно догадавшись о моих мыслях, он кивнул и добавил: – Да, английский для меня как камень преткновения. После его слов мне стало стыдно. И он снова обо всём догадался, я видел это по задорному блеску его голубых глаз. – Хорошо у вас здесь, – произнёс он, – совсем как в моей деревушке. Из окна на кухне тоже был виден лес. Красота. – Да, сэр. Но намного красивее на закате, а ещё когда в Сансэте нет такого количества людей. Тогда совсем спокойно и очень красиво. А в лесу есть озеро, там сейчас живут лебеди и дикие утки. Я часто хожу проведать их и кормлю печеньем, которое няня мне даёт после обеда. Но сейчас на озере мама и её гости, поэтому они спрятались. Они всегда прячутся. Иногда я боюсь, что из-за этого они совсем перестанут прилетать к нам. А ещё там можно встретить зайцев. Иногда я пытаюсь поймать хоть одного, но они всё время убегают. Тогда мне не казалось это странным, наоборот, мне было приятно говорить, пусть и глупости. Он меня слушал и улыбался вместе со мной. Наверное, он считал меня очень одиноким. – Смотри аккуратней, иногда заяц может поранить не хуже волка. Говоря это, он положил скрипку себе на плечо, продолжая держать её в правой руке. Я подумал, что это ещё одно особенное настраивание, но он начал играть, плавно водя смычком по струнам. Долгие, плавные звуки, образующие мелодию. Тихие, но не печальные. Загадочные. То низкие, то неожиданно высокие ноты переходили друг в друга, разливаясь по веранде. В саду продолжали шуметь рабочие, а мне было так спокойно, как будто я сам растворяюсь в мелодии. Я сначала подумал, что это колыбельная. Я никогда не слышал, как звучат колыбельные в исполнении скрипки. А потом резко мелодия стала пугающей. Я видел, как смычок касается струн, а слышал какие-то шорохи, шум ветра и шелест деревьев. Вскрикнув от удивления, я посмотрел на лес. Мне казалось, что я там, где-то между деревьев, и это не скрипка издаёт звуки, от которых сердце замирает, это обитатели леса недовольны, что люди вторглись в их владения. – А это зайчики у озера. Я уже не удивился. Я уже знал, что он читает мысли. Но я был поражён его игрой. Настороженная, прерывистая мелодия в точности передавала шустрых зайцев, за которыми я бегал. Я даже был уверен, что слышу, как рыба плещется в озере, рядом с которым росла заячья капуста, и как птица бьёт крыльями, взлетая. – Сансэт, – прошептал я. Он играл Сансэт. Этот скрипач-левша с рыжими волосами превратил мой дом в музыку. И я слушал его, раскрыв рот. Я смотрел на него с восхищением, а он играл для меня эту неповторимую мелодию. В тот вечер меня отправили спать раньше обычного, пусть я и не хотел. Но как бы я ни упирался и ни капризничал, няня отволокла меня в комнату, с трудом переодела в ночную сорочку и уложила в постель. А потом закрыла комнату на ключ. После этого я возненавидел её так же сильно, как ненавижу весну и ежегодный бал-маскарад. Когда я проснулся утром, музыканты уже уехали, и больше рыжеволосый скрипач в Сансэт не приезжал. Надеяться, что он сейчас настраивает свою особенную скрипку в гостиной ужасно наивно, но мне бы действительно хотелось, чтобы он был там. Мне бы хотелось, чтоб он снова сыграл для меня эту мелодию. – Как думаете, Брэд, они уже немного освободились? – ставя на столик свою чашку и блюдце, спросила она, снова поглядывая на приоткрытую дверь. Какой по счёту раз она делает это за последние двадцать минут? Боже, никогда не думал, что девушку это может так заинтересовать. – Ну, почему бы нам не проверить. Встаю и подаю ей руку. Вполне могла бы и сама справиться, но роль джентльмена мне особенно хорошо удаётся, так что грех не похвастаться, пусть и не оценят до конца. Ускоряю шаг и раскрываю дверь, пропуская её вперёд. Все приготовления закончены ещё вчера, единственное, на что обращают внимание, – столы для фуршета. Гости, приехавшие поздним вечером и утром, будут ужинать в восемь, остальным придётся довольствоваться этим. Хотя ещё неизвестно, кому повезло больше. Музыканты, как всегда, расположились недалеко от веранды, рядом с галереей. Раньше здесь висели пейзажи Сансэта, теперь красуются незатейливые картинки какого-то новомодного художника. Как обычно, мама следовала веянию моды, забывая об искусстве. Пианист исполнял что-то лёгкое и незатейливое. Девушка тут же направилась к нему, благополучно забыв о моём существовании. Ах, если бы она сделала это сразу после того, как нас представили, я был бы ей несказанно благодарен. Может, она бы мне даже понравилась. Некоторые из музыкантов приветственно кивнули мне, другие возились с инструментами и не заметили моего присутствия. Все они были, как обычно, одеты в чёрные брюки и белые рубашки с галстуками-бабочками. Сияющие новизной костюмы полностью соответствовали обстановке и вечеру, который должен затмить прошлогодний маскарад. И никто из них не был тем скрипачом. Усмехаюсь. Я знал это, так что расстраиваться глупо. Надеяться, что после стольких лет он снова приедет в Англию. Ну это даже несерьёзно. По-детски как-то. Да, именно что по-детски. Он – воспоминание из моего детства. Этого вполне достаточно. Музыка стихла. А потом фортепиано зазвучало снова, но на этот раз это была совершенно иная игра. Играла моя новая знакомая. Пианист что-то ей подсказывал, а она кивала головой, но звучание не менялось. Нет, это не было плохо, она прекрасно играла, но это было непривычно. Я сам исполняю эту сонату, и её звучание всегда было несколько иным. – Пауль, это отвратительно! – прокричал кто-то звонким мальчишечьим голосом. Девушка замерла, оборачиваясь на крик. Она была в замешательстве, точно учитель стукнул её указкой по рукам просто потому, что сегодня ещё этого не делал. Сам же пианист никак не отреагировал. Должно быть, он заранее знал, что всё так и будет. Во всяком случае, судя по выражениям лиц остальных музыкантов, они уж точно всё знали наперёд. – Руки оторвать за такую игру. Это же солнечный день, а не день в крематории, – продолжая возмущаться, с веранды вышел парень. Он был одет как остальные музыканты, но резко выделялся на их фоне. – Извинитесь за свои слова, – явно злясь, сказала девушка. – Ещё чего?! Бездарность! – ничуть не смутившись, прокричал он, даже не задумываясь, к чему могут привести его слова. – Шульдих! – обвинил его кто-то из музыкантов. – Меня обучал композитор Джеремайя Дроу. И ты, всего лишь слуга, не способный отличить до от си, смеешь так говорить? Парень рассмеялся, и его заразительный смех привлёк внимание. Я смотрел и не мог отвести взгляд. И не знаю, что больше меня пленило – копна рыжих волос или скрипка, которую он держал в правой руке. – Шульдих! – Шульдих, успокойся! – Перестань! – Брэд, я думаю, вам следует уволить такого работника. Скрипач рассмеялся ещё громче. Он веселился от души. И глядя на него мне всё сложнее было сдерживать улыбку. Желание смеяться вместе с ним было опьяняющим. Казалось, я сойду от него с ума. – Сыграй…– не зная, сказал я это вслух или только подумал, что стоит сказать, тут же повторил просьбу, не заметив, как сорвался на крик: – Сыграй! Присутствующие странно посмотрели на меня. В пору было залиться краской, извиниться за неподобающее поведение, и перед ней тоже извиниться, за себя и за нерадивого музыканта, посмевшего оскорбить нашу гостью. И, конечно, речи не могло идти о его игре сегодня вечером. Ведь незаменимых нет, а гармоничная музыка не стоит репутации и скандала. Слава маскарадов в Сансэте непоколебима, правда, мама? Но я не покраснел и не извинился, а только с жадностью смотрел на паренька. Он перестал смеяться, и тоже с интересом разглядывал меня. О чём он думает? Хочет ли подшутить над нерадивым аристократом или сожалеет, что ввязался в авантюру с поездкой в Англию? Нравится ли ему здесь? Понимает ли он меня? Читает ли мои мысли? Он так похож на него, но моложе и заметно наглее. Может, это злой дух, и его музыка – колдовство? – Сыграй, – повторяю, не скрывая волнения. – Сансэт… Он не стал ни о чём спрашивать, только усмехнулся чему-то, но по-доброму, продолжая смотреть в мою сторону. А затем лёгким движением положил скрипку на плечо и осторожно прикоснулся смычком к струнам. Долгие, плавные звуки, образующие мелодию. Тихие, но не печальные. Загадочные. Впервые за столько лет рыжеволосый скрипач-левша снова играл для меня.