Дайя-однострочники

- Мышцы в плечах забитые, тебе бы массаж, - сказал Тодзё пару часов назад в ванной. - Поможешь? - спросил Канемару без задней мысли. С такого вот простого диалога всё началось, а теперь катится непойми куда со страшной скоростью - почти с такой же, как пульс Канемару, долбящий во всём теле. У Тодзё золотой характер, золотое сердце и, как оказалось, золотые руки. А у Миюки-семпая - отвратительное чувство юмора. «Хороший лосьон, годный», - говорил он. «Для массажа самое то», - уверял, глядя честными глазами. Для эротического массажа, ага. С таким острым запахом, пробирающим до самого мозга - не надышишься. А на коже, растёртый сильными руками, кажется горячим, въедающимся жаром до костей. И Тодзё дышит глубоко, шумно, а его ловкие пальцы уже не разминают расслабленные мышцы, скорее гладят, втирая чёртов лосьон - у Канемару резьбу сворачивает, а остатки силы воли уходят на то, чтобы не ёрзать стоящим членом по простыням. Хотя, Тодзё вот не стесняется, раскачивается так ненавязчиво, потираясь о задницу Канемару, и ему вроде всё в порядке. Скользит ладонями на поясницу, давит вниз, и Канемару сдаётся - сам втирается бёдрами в матрац, и это так классно, что невозможно удержаться от следующего движения, а Тодзё будто направляет его, и Канемару прощается с последними мозгами, прижимаясь задом к чужому члену. И утыкается головой в подушку, неизвестно от кого пытаясь скрыть раскрасневшееся от стыда лицо. - Эй, нормально? - спрашивает вдруг Тодзё, наваливаясь сверху. - Что, мать твою, в происходящем для тебя норма? - сквозь зубы шипит Канемару. А Тодзё фыркает ему в плечо, и по телу пробегают щекотные мурашки. - И правда... Хорошо? Вот это уже правильный вопрос, но на него Канемару отвечать не собирается. И так, что ли, не понятно? Охренительно хорошо. А можно было бы ещё лучше, ну же, Тодзё, соображай! Потому что Канемару сдохнет, но вслух подобное ни за что не скажет. - Прохладно, а? Давай под одеяло? Давай. Давай под одеяло, давай хоть на край света, хоть в самый ад - туда теперь, наверное, и дорога. Не то чтобы Канемару верил в бога, но мыслям нужно уцепиться хоть за что-то. Это сложно, не потерять контроль - или хотя бы сохранить его видимость. А под одеялом вдвоём душно и тесно, и Канемару на каком-то рефлексе касается замёрзшими ступнями ног Тодзё, отогреваясь. Да куда ещё греться, когда внутри и так будто плавильня, и дым вот-вот из ушей повалит? Тодзё слишком много, он слишком близко, невозможно пошевелиться, не коснувшись его влажной горячей кожи. И запах лосьона этого проклятого только усиливается, смешиваясь с запахом пота. Вот так оно и действует, да? Обмажься, пропотей, и завали ближнего своего? Гениально и просто. - Шинджи. - Что? - получается хрипло, потому что руки Тодзё гладят и сжимают, он нависает сверху, и Канемару чертовски рад, что не может видеть его глаза в темноте. - Ничего. Ясно, тоже мозги отказали? О, Канемару убеждается в своём предположении, когда Тодзё валится на него сверху, такой тёплый и тяжёлый, втирается между ног, и так они друг в друга попадают, что, наверное, даже просто тереться вот так будет достаточно. Это сумасшествие, но Канемару в жизни никогда и ни с кем не был так близко, а ощущения... Ближе, ещё ближе можно, вцепиться руками, сжать коленями, приподниматься навстречу, вот так, да, идеально. Только сложно, и дыхания не хватает, а у Тодзё мышцы сводит от напряжения - Канемару чувствует его тело как своё собственное. Надо что-то ещё, иначе это сумасшествие просто схлынет, так и не дойдя до кульминации, и чёрт знает как они потом будут в глаза друг другу смотреть. Тодзё жмурится, лицо всё блестит от пота, а губы пересохли от резкого дыхания. Канемару тянет его за влажные волосы - и целует. Неумело, грубо, больно - именно так, как хочется прямо сейчас, именно так, как не хватало чтобы сорваться окончательно. И они срываются. Канемару лениво думает о том, что вот сейчас, когда дыхание уже пришло в норму, испарина остыла на голой коже, а у Тодзё в глазах забрезжил огонёк понимания - сейчас начнётся пиздец, неловкость, «давай сделаем вид, что ничего не было», и единственное, чего не станет, так это их дружбы. Эта мысль протаскивается по сознанию томной улиткой и исчезает, оставив лишь скользкий, но почти незаметный след. Тодзё всё ещё лежит у Канемару на груди, смотрит ему в глаза и улыбается едва заметно. Канемару только один раз посмотрел на него, прежде чем снова утыриться в потолок, но он уверен, что картина не изменилась. Улыбка Тодзё чувствуется как утренние солнечные лучи на закрытых веках. Тьфу, пора прекращать читать мангу Савамуры... - А теперь нормально? - спрашивает Тодзё. Канемару глубоко вздыхает. Думать не хочется - хочется спать. О том, что в этой комнате он живёт не один, Канемару вспоминает только когда в дверь начинают стучать кулаком. Сон как рукой снимает, но тело всё равно слишком расслабленное, и Канемару, рванув в сторону, по-идиотски падает с кровати, утаскивая за собой и одеяло. Тодзё смеётся, быстро одеваясь, в комнате стоит невыносимый запах лосьона и спермы, а проветривать уже явно некогда, и Канемару мельком думает о том, чтобы выкинуть Тодзё в окно. Не так палевно будет, да? - Шинджи? - зовёт Тодзё, взявшись за дверную ручку. - Ну чего? «Только не признавайся в любви, а то правда выкину!» - Не выкидывай. Эм... Он это вслух сказал, что ли? - Лосьон, говорю, не выкидывай. Пригодится ещё. Когда до Канемару доходит, Тодзё в комнате уже нет, а сам он быстро прячется под одеяло, заворачивается в него с головой и притворяется мёртвым. Видеть никого не хочется. Думать не хочется тоже. Сейчас он просто уснёт, а завтра выберется из своего кокона... Прекрасной, блять, бабочкой. Где-то под диафрагмой щекочет истеричный смех. У бабочки обязательно будут голубые крылья.