Ты слишком поздно поняла, как он тебе необходим. Ты поздно поняла, что с ним ты во сто крат сильней была... Такая тяжесть на плечах, что сердце сплющено в груди... Р. Рождественский
Ванда постучала в открытую дверь, привлекая внимание Ксавьера. Он упаковывал вещи, уезжая куда-то на Рождество — им всем дали небольшие каникулы. Ксавьер откликнулся, и Ванда зашла, разглядывая его комнату, в которой она за все это время оказалась впервые. Он крутился перед зеркалом, что-то постоянно делая со своим поло, но Ванда была слишком увлечена изучением его жизни, так что не особо обращала внимание. Она бросила взгляд на разложенные вещи на его кровати и удивленно воскликнула: — Смокинг? Серьезно? Ты к девушке что ли едешь? — он как-то странно повел плечами, но потом отметил, что и так можно сказать. На него тут же обрушился град вопросов, на которые он даже не успевал отвечать. — И давно? Судя по смокингу, все очень серьезно, да? Она симпатичная? Ты нас познакомишь? Наконец он вздохнул и повернулся к ней с немного недовольным лицом. — Давно, серьезно, на всю жизнь. Хотя я думаю, что лет через пятнадцать она меня бросит и уедет искать смысл жизни. Она просто красавица. Может быть, — разом ответил он на все вопросы, лишь изредка делая паузы, задумываясь. Ванда с ухмылочкой выгнула бровь, но говорить ничего больше не стала. — Черная или синяя? — спросил Касвьер, показывая на одну бабочку на его шее и вторую в руках. — Возьми обе, потом выберешь ту, что больше подойдет под ее платье, — устав стоять, Ванда спросила в немом жесте, может ли присесть. Она чувствовала себя беременной после ранения — ходить тяжело, спина и голова разрывались от боли, а садиться и ходить могла только с чужой помощью. — Конечно, если не собираешься забрызгивать мою рубашку своей кровью и внутренностями. — Очень смешно, — отозвалась Ванда, скорчив ехидную рожицу. — Боже, если уж ты купил новую белоснежную рубашку и запонки, все действительно очень серьезно. — А как же, — рассмеялся юноша.— В новый год я уже приеду. Ты хоть не боишься оставаться? Серьезно спросил Ксавьер, понизив голос. Ванда махнула рукой, чуть тяжелее вздохнув, видимо, из-за неловкого движения. — У Зофьи был миллиард способов меня убить, я жива и, веришь или нет, но ее стараниями иду на поправку. К тому же она едет к маме, хочет встретить Рождество с семьей. Насчет Пьетро не знаю, остается здесь или тоже уезжает к ним. В общем, дом почти пустой, так что мне бояться некого. — Ну да, — потускнев, отметил Ксавьер. Почти пустой дом, в котором остается беспомощная слабая девушка, которая передвигаться без чужой помощи почти не может, а вместе с ней закрывшийся от всего мира наемник, который кажется, когда-то шел на поправку, но теперь снова погрузился в какой-то свой, отчаянный мир, полный боли и ужаса. А еще неуловимый маньяк, который бродит по огромному городу. Бояться нечего. — Ладно, во сколько у тебя рейс? Я провожу тебя до такси, — Ванда, передохнув, готова была снова совершить подвиг в виде спуска по лестнице и выхода на улицу в декабрьские холода. На самом деле это трудно было назвать холодами, и Ксавьеру, который провел полтора года жизни в арктической части Канады, отчаянно не хватало снега. Всего лишь мелкие моросящие дожди с редкими проблесками солнца, но не все ли равно, когда Ванда настолько пренебрегала куртками, теплой обувью и зонтом со своими-то травмами, словно пыталась себя убить. Что бы и кто бы ей ни говорил, она лишь пожимала плечами, отмечая, что не выходит больше чем на пять минут на улицу, хотя в такую погоду для осложнений достаточно и трех. — Даже не думай, — Ксавьер проверил, бросил ли он к вещам подарок — милого и банального плюшевого мишку, застегнул молнию и забросил на плечо сумку. — У тебя, вообще-то, постельный режим. Ванда поморщилась, поскольку в постельном режиме, придя в сознание, она не провела и часа. С чего бы сейчас начинать? Она крепко-крепко стиснула Ксавьера в объятиях, думая о том, что будет по-настоящему скучать. Вся буря между ними давно утихла. Ей нравилось ощущать и осознавать, что за долгие шестнадцать лет они прошли через ужасную ненависть, страстную любовь, горячий разрыв, новый уровень пламенной ненависти друг к другу и пришли к мягкому союзу, не похожему на дружбу, и, к радости обоих, не являющемуся ничем большем, чем обычная дружба. — Я люблю тебя, — тихо-тихо произнес Ксавьер ей на ухо. — Как твой второй, более адекватный брат. Не смей никуда ввязываться пока я не приеду, поняла? Всего неделя, Ванда, пожалуйста. Он едва заметно прикоснулся к ее лбу губами, потрепал по плечу и еще раз, взмолившись, попросив никуда не ввязываться, ушел, слыша нервозные гудки водителя такси. Ванда тяжело вздохнула, думая о том, что ей придется чем-то занимать себя последующие несколько дней. Ей ничего нельзя — ни ходить, ни бегать. Вижн уже давным-давно не отправлял никаких фильмов или сериалов. Все художественные книги, что были в библиотеке, она уже прочла, а домашние задания выполнила как та давно забытая школьница-отличница, над которой так долго издевался Ксавьер. Баки отозвался на ее стук в дверь и сказал, что занят, но обязательно зайдет позже. Пьетро проводил Зофью через несколько часов после отъезда Ксавьера, так что к вечеру дом затих окончательно — они все страдали от скуки, даже не думая заняться чем-то вместе. Сам Пьетро не поехал, потому что не хотел мешать и чувствовать себя чужим, но на следующее Рождество пообещал приехать. Ни у кого не было ощущения настоящего праздника, хотя Баки и Ванда с Пьетро давно от этого праздника отвыкли. Последний раз они отмечали Рождество в шестнадцать, а потом вся жизнь медленно пошла под откос, так что спустя долгие годы в декабре у них впервые за все время был комфортный и уютный дом, даже друзья, но от ощущений праздника и веселья они успели отвыкнуть и не планировали их возвращать. Так что в доме не было ни ели, ни венков на дверях, а дом выделялся как минимум отсутствием светящихся снеговиков, Сант и серебристых гирлянд на голых ветвях деревьев. Но соседи быстро списали все на студенческую занятость, так что они не планировали что-то менять, тем более что Ванда этим заниматься не могла по состоянию здоровья, а Пьетро с Баки понятия не имели, что именно нужно делать. Поздно вечером, когда Ванда смотрела телевизор в холле, завидуя ароматам с кухни, раздался звонок в дверь, так что она тут же оглянулась, посмотрев на единственных своих защитников на кухне. Те синхронно пожали плечами, и пока Ванда поднималась с дивана с помощью Баки, Пьетро прошел в коридор к двери первым. Когда он открыл дверь, в прихожую радостно ввалился Стив в красном колпаке с криком «Хоу-хоу-хоу!» и настоящей елкой в руках. Следом за ним зашел Вижн, который неуверенно топтался на месте и стряхивал со свитера дождевые капли. — Простите. Сначала он хотел залезть через камин, но я резонно отметил, что вы его наверняка растопили. После он хотел заявиться в костюме Санты, но путем долгих переговоров и невероятных дипломатических усилий мне пришлось пойти на это, — произнес Вижн, качая головой. — Ох, да ладно, не все такие скучные как ты, уверен, ребята так же полны Рождественского настроения, как и я, — отозвался Стив, но никто не решился его разочаровать. Ванда, счастливая от того, что последующее несколько дней будут не такими скучными, как она думала, зашагала куда резвее, чем обычно, сначала крепко-крепко обняла счастливого и как всегда оптимистичного Стива, а потом подошла к Вижну, думая, может ли обнять того в присутствии брата и не плевать ли ей на его мнение. В конце концов она решила, что ничего страшного не произойдет, так что она вполне может себе это позволить. Как только Вижн коснулся ее талии, он тут же произнес: — Значит, ничего серьезного, да? С каких пор медицинский корсет это «Ничего серьезного»? — Прости. Не сердись, — шепнула Ванда, отстраняясь. — Потом поговорим. Ладно? Вижн кивнул, догадавшись, что Ванда хочет обсудить с ним все один на один. Наверное, так даже лучше. Появление Стива с Вижном пробудило не только Ванду, но и Баки оживился, встретив старого друга, по которому он успел соскучиться, хотя он и не выдавал этого как Ванда. Они сели ужинать вместе, и Вижн, заметив, что Ванда ничего не ест, снова взглянул на нее сердито, но суровый взгляд ему не удался, так что девушка смогла только расхохотаться, но тут же схватилась за рану, и это вызвало очередной сердитый взгляд Вижна. Замкнутый круг смеха и боли. Перед тем как разойтись по комнатам, Стив пообещал, что завтра он насильно втолкнет в них все дух Рождества, разбудив с раннего утра и заставив заняться подготовками к празднику. Восторга это, конечно, ни у кого не вызвало, но это было лучше, чем страдать от безделья. После полуночи Вижн постарался дойти до комнаты Ванды без единого звука и даже не стал стучать, как она попросила, чтобы не привлекать лишнего внимания. Ванда улыбнулась, отвлекая от книги, которую читала, и похлопала ладошкой по одеялу, призывая сесть рядом. — Что читаешь? — Какая-то очень занудная книга по фундаментальной лингвистике. Лучшее из того, что смогла найти, — пожала плечами Ванда, захлопнув толстый томик и отбросив его куда-то подальше от себя. Она повернулась к синтезоиду и взяла его за руку, тут же счастливо засветившись. — Я соскучилась. — Я тоже, — Вижн улыбнулся уголками губ, и Ванда впервые заметила ямочки на его щеках. — Но, знаешь, когда Стив объявил каникулы и позвал с собой, я ожидал увидеть ту тебя, с которой прощался почти семь месяцев назад, а не зомби-версию. Почему ты мне ничего не сказала? — Ты бы волновался, — отозвалась Ванда, так что Вижн как-то неясно фыркнул, словно это была само собой разумеющаяся вещь. — Да ладно, сейчас ты здесь и можешь присматривать за мной хоть двадцать пять часов в сутки. — Но ведь в сут… А, метафора, — Ванда тихо-тихо засмеялась, боясь всех разбудить, она все так же не отводила взгляда от синтезоида. — Посмотрим что-нибудь? — Завтра. А сейчас тебе пора спать. Раз уж мне дозволено за тобой приглядывать, — Ванда возмущенно цокнула, закатила глаза, но все же залезла под одеяло, так и не отпуская руки Вижна. Он улыбнулся ее наигранным возмущениям, погасил свет и прислушался к ее дыханию. Он подобрал книгу, которую она назвала скучной, и открыл на первой странице, думая дождаться ее пробуждения.***
Последний день перед Рождеством они провели в подготовке дома. Стив крутился повсюду и излучал бешеную энергию, которой невольно заразились и все остальные. Так что к наступлению вечера, когда был украшен даже задний дворик, а имбирное печенье запекалось в духовке, все медленно собирались возле Рождественской елки. Стив урывал момент и все время с каким-то печальным и серьезным лицом говорил с Барнсом. Они сидели на ступеньках крыльца, повернувшись друг к другу, в теплых объемных куртках, закутавшись в шарфы и шапки. — Почему ты так думаешь? — тихо спросил Стив. На улице заметно похолодало к вечеру, так что изо рта вырвался клуб белого пара, отдаленно напоминающего магию Зофьи. — Это же очевидно. Гидра как ребенок, который не любит никому отдавать свои игрушки, — отозвался Барнс, пряча рот и нос в шарф и посильнее натягивая шапку на лоб, словно без привычной маски ему было неуютно, а на всех домах здесь могли оказаться камеры, через которые его обязательно найдут. — Боже, ну и кто тебе это сказал? — рассмеялся Роджерс, но заметив, что друг относится к этому более чем серьезно, замолчал, а через пару минут добавил. — Ты же не один. Мы все можем тебя защитить. — Стив, не «мы все», а «они все». И не «можем тебя защитить», а «возможно попытаемся это сделать». Серьезно, Стив. Ты такой же оптимист, как и тогда — после всего, что с тобой произошло? — У меня есть мой лучший друг, отличная работа, и я помогаю людям, — обаятельно улыбнулся Стив, сверкнув белыми зубами, особенно выделяющимися в ночной темноте. — Идиот, — буркнул Барнс себе под нос. — Лучший друг пытался тебе убить, на работе тебе ни черта не платят, ты даже за квартиру не можешь толком платить, а людям ты помогаешь, постоянно рискуя своей задницей. — Ну и что? Ты не умеешь видеть хорошее, — отозвался Стив, улыбка так и не слетела с его губ, несмотря на все слова Баки. — А ты не умеешь видеть реальное: ты хоть видел их в деле? Ну, точнее, нас. Мы одну девчонку-то защитить не можем, а ты говоришь о четырех Гидровых выходцах. Ты в своем уме? — Брось, ты преувеличиваешь. Бог мне свидетель, все будет в порядке, — произнес Стив. С неба, словно в подтверждение его слов, начали спускаться совершенно волшебные, огромные белые снежинки, которых в этот городке никто не ожидал увидеть. — Давай честно — я боюсь. И твой Бог никак мне не поможет, когда под ногти будут впиваться иглы, по телу пробегать электрический разряд, а разум будет отключаться по одному их велению. Хочешь, чтобы я снова охотился на тебя? — сурово произнес Барнс, даже не глядя в глаза Капитана. Этого не нужно было, по коже друга и так пробежали мурашки, вызванные не то холодом на улице, не то воспоминаниями. Прежде чем кто-то из них успел сказать что-то еще, на крыльцо вышла Ванда, словно незаметно держащая Вижна за руку так, что они цеплялись друг задруга самыми кончиками пальцев — со стороны почти незаметно. За ними вышел и Пьетро, так что все на мгновения зачарованно наблюдали за снегом. Для близнецов снег был явлением удивительным, в южной Зоковии его почти не встретить, а Вижн вообще сталкивался с ним впервые, так что все они изумленно приоткрыли рты и радовались, как дети. Настоящие дети, наверное, так не радовались в Рождество, как радовались они, Ванда даже сделала несколько неловких шагов по ступенькам мимо сидящих на них Роджерса и Барнса и вышла босиком прямо на асфальтовую дорожку перед домом. Она встала там, где козырек крыши уже не мог скрыть ее от зимы, развела руки в стороны, подняв ладони вверх, навстречу падающим снежинкам. Она смеялась, совершенно не чувствуя холода, словно вместо дурацкого Рождественского свитера с оленем и коротких штанов, она была одета в теплый пуховик, джинсы и ботинки. Она закружилась, не чувствуя даже боли, на краткий миг поступаясь своими принципами и используя свою же магию против себя. — Это настоящий снег! — закричала она радостно и легко, так что Вижн мгновенно вспомнил девочку, которая тянула бабушку за руку в Нью-Йорке пару дней назад и кричала те же слова, так же восторженно и по-детски просто. Заметив, что легкие улыбки на губах мужчин пропали, сменившись суровыми взглядами, Ванда тут же ойкнула и зашагала домой, где ее тут же укутали в несколько пледов и одеял, запретив вставать. Даже печенье из духовки достали сами, только бы она больше не расхаживала нигде, с возможностью простудиться, заболеть или упасть и сломать что-нибудь. Ожидая полуночи, они все вместе сидели в гостиной, возле елки, вместе с несколькими тарелками печенья и имбирных пряников, глинтвейном и изумительным яблочным штруделем по рецепту семейства Циммерман, которым, уезжая, Зофья заботливо поделилась. — Мое лучшее Рождество было, пожалуй, в тридцать восьмом, помнишь, Бак? Мы тогда собрали елку из всех книг, что у нас были, потому что покупать живую было слишком дорого, а мы были на мели. Так что просто собрали гору книг и обвили их ве яркими лампочками. Девушки, которых он приводил, — Стив взглянул на Барнса с легкой усмешкой. Даже у того кривовато изогнулись губы, он все помнил, — были просто в восторге. Мы весь день разносили газеты, только бы насобирать чего-то к празднику, так что, успев за две минуты до закрытия магазина, смогли найти на полках только два апельсина, одну чудом уцелевшую шоколадку и целую бутылку грушевого ситро. Потом сидели вдвоем, слышали, как пьянчуги пели на улицах гимн и кричали молитвы. Это было какое-то особенное Рождество, так что даже лед не заставил меня его забыть. Все улыбнулись. Стив зажег несколько потухших свечей обратно, но в комнате не стало светлее. Единственными источниками света были несколько свечей на столе и на камине и гирлянда на елке, так что в этом полумраке рассказы тихим голосом создавали совершенно особенную атмосферу. Стив передал Ванде свечку, которую держал, пока рассказывал, она улыбнулась, задумалась не надолго, а затем, набрав воздуха в грудь и подавив кашель (иначе все они начали бы синхронно читать нотации), начала рассказывать: — Я думаю, самым памятным будет первое Рождество без родителей. Мы уже несколько месяцев жили у нашей тетушки Анки, она все время работала, и в Рождественскую ночь мы не успели доехать до дома, остановились возле моста. Из машины открывался прекрасный вид, и мы встретили этот праздник прямо там. Был снег прямо как сегодня, а еще я прониклась к ней в ту ночь, осознала, как много она для нас делает, хотя в ее возрасте и с трудностями, которые мы приносили, она мола бы с легкой душой отправить нас куда-нибудь… Ванда замолчала, не решаясь поднять глаза на брата. Она вылила немного растаявшего воска из свечи себе на ладошку, сжала в комочек и добавила: — Это изменило мой взгляд на нашу последующую жизнь, изменило мое отношение к людям, и сейчас, после того как мою веру в человечество так много раз подрывали, — ее взгляд потускнел, но в полумраке это можно было принять всего лишь за игру теней. — Я вспоминаю ту ночь, в первую очередь вспоминаю Анку, и дышать становится как-то проще. И я снова начинаю думать о том, что пока на этой планете есть такие люди, как она, здесь есть, что и кого защищать. Ванда взяла в руки тарелку с печеньем и натянула плед почти до самых ушей. Печенье с молоком отлично сочетались в ее желудке, и она почти не чувствовала боли внутренних органов, как было обычно, кода она пыталась впихнуть в себя еду. Она поставила свечку на стол, ко все остальным, потому что не знала, кому ее передать. — Мое лучшее Рождество… Если честно, я не так много и вспомнил, но, наверное, та ночь много значила для меня, если я смог вспомнить ее так ярко и отчетливо, — начал Барнс хрипловатым голосом, так что Стив мысленно порадовался тому, что сомнения и опасения хотя бы на одну ночь отпустили его друга. — Я был совсем маленьким, вот таким, — Баки показал в воздухе какаю-то планку, так что если бы он сейчас стоял, тот маленький Джеймс Барнс едва достал бы ему до пояса. Все улыбнулись, пытаясь представить себе такого Баки, но никому не удалось это сделать. — Никто даже не знал, что такое «Великая депрессия», поэтому отец еще не пил, хотя мама была уже мертва. Это было еще то время, когда я был для него ребенком, а не растущим юношей. Он вместе со мной делал какие-то украшения из старых газет и фантиков, учил вырезать и склеивать, а весь вечер показывал фотографии из нашего единственного семейного фотоальбома, и на каждую фотокарточку у него была припасена история. Так что, я, шестилетний и глупый, сидел и слушал зачарованно рассказы отца, а утром обнаружил самый лучший подарок — коллекционную крохотную машинку, о которой я много раз мечтал, останавливаясь у витрины магазина игрушек. Отец, наверное, работал в несколько смен, но достал это для меня, — глаза Барнса блестели то ли от слез, то ли от того детского восторга, который он так явственно вспомнил. Он ведь тоже лишился детства очень рано. Первым ударом стала мама, которая упала без движения, как только открыла книгу сказок и собиралась сесть возле его кроватки. Вторым ударом — алкоголизм отца, а третьим — его смерть. Никто не заметил, как Ванда уснула, так и оставшись в коконе из одеял и пледов. Но их голоса не мешали девушке спать, а наоборот убаюкивали. Она нежилась в мягкости своего гнездышка и искусственном тепле синтезоида, который сидел у ее ног на диванчике, где она теперь и уснула. Пьетро взял свечу в свои руки и повторил действия сестры, вылив немного воска на ладошку. — Не знаю, какое у меня было лучшим. Наверное то, когда нас перевели в одну общую комнату в катакомбах, три года назад, получается. Мы не виделись очень долго, а тут в этот волшебный праздник я получил лучший дар — ее объятие. У нас с ней больше ничего не осталось, — Пьетро взглянул на сестру с сожалением. — И вроде здесь ничего особенного, но эта разлука, когда единственный мой родной человек находился сквозь кирпичную стену от меня всего в паре метров, и при всем этом я не мог ее коснуться, мог лишь слышать, как она кричит после ночных кошмаров или экспериментов… А в то Рождество мы вновь оказались вместе… Так что да. Это был лучший день. Все молчали. Возможно, это было неловкое молчание, а может, просто уважение к каждому из рассказчиков. Пьетро тряхнул волосами, отгоняя лишние воспоминания о замке, которые он не хотел бы сейчас видеть. Он смотрел на спящую сестру, вспоминал, как радостно она кружилась несколько часов назад, чувствуя прикосновение холодного снега к ее лицу, ладоням и босым ступням, как она счастливо и задорно, заразительно и естественно смеялась. И с каждой секундой он ненавидел себя все больше за то, что натворил. Вижн взял свечу в свои руки и взглянул на каждого. Пьетро приподнял уголки губ, когда заметил взгляд синтезоида, посмотрел на спящую сестру и снова на синтезоида. Наверное. Думал об их отношениях. Правильно ли. Имеет ли право мешать. Барнс, хоть и почему-то сердился на Капитана, видимо, из-за их разговора, все же иногда смотрел на него, видимо, вспоминая, все то время, что они провели вместе, бок о бок, вдвоем преодолевая жизненные преграды. Синтезоид взглянул на спящую Ванду. Она все время врала, убеждая его, что в порядке, так что сама устала, замучалась и перестала соображать. Она устала. Она чертовски устала и должна отдохнуть — наконец ей не нужно никому лгать, потому что все видно. Видно, как на ней сказалась работа, вражда, ссора с братом и тяжелое ранение, с которым ей было трудно справиться. Она положила ладошку под щеку, улыбнувшись во сне — наверное, впервые под подушкой не был припрятан нож, а в прикроватной тумбочке — пистолет, из которого она все равно не умела стрелять. Впервые за долгое время Ванда уснула рядом с нестабильным мутантом, слишком оптимистичным солдатом, никогда не видящим опасности, агентом Гидры, мозг которого покрыт шрамами насильственных психотерапий, и синтезоидом, необъяснимым современному уровню развития человечества. Впервые за долгое время она в безопасности. — Это мое первое Рождество и лучшее. Мне, конечно, не с чем сравнивать, но, кажется, здесь все идеально — замечательные люди, милый ангел, — Вижн неловко взглянул на Ванду. — Который меня не слышит, хотя это, конечно, не отменяет моей симпатии. Чарующая атмосфера, теплый и уютный дом. Если нужно для счастья что-то еще, то я, наверное, не в силах понять. И если это мой потолок, то я даже не буду расстраиваться. Чувствовать это — само по себе величайший дар. Как и быть здесь.***
Штрукер вошел в кабинет Зофьи и жестом руки разогнал всех, кто там собрался. Кроме Зофьи, разумеется. Она немного взволнованно смотрела на него, поскольку обычно он появлялся только тогда, когда в ее кабинете не было, либо мирно ожидал, пока все не разойдутся. — Что-то случилось? — обеспокоенно спросила она, подскакивая из-за своего рабочего стола. — Нет, все хорошо, не беспокойся, — произнес Штукер, садясь в кресло напротив. — Полагаю, тебе стоит отдохнуть. — Я не устала, — быстро выпалила Зофья, думая, что она успела сделать не так, если Вольфганг начинает намекать на отдых. — Я серьезно, Зофья. Ты работаешь уже много месяцев без перерыва и даже без выходных. Ты должна отдохнуть, — чуть настойчивее произнес мужчина. Он достал конверт из-за пазухи и выложил на стол подопечной прямо перед ее руками. — Считай, что это больше приказ, чем просьба. Зофья дрожащей рукой дотянулась до конверта и заглянула внутрь. Вытащила билет на самолет и вчиталась в слова пункта назначения и времени вылета. Штутгарт. К матери и брату. Вольфганг, кажется, знал, что она разговаривала с ними каждое воскресенье, наверняка неоднократно обращал внимание на фотографию в рамке рядом с фотографией близнецов. — Вау. Спасибо, — удивленно шепнула она. — Давай, ты заслужила, — улыбнулся Вольфганг, как всегда улыбался рядом с ней — она, пожалуй, была единственной здесь, кто ни разу не видел его в гневе. Ходили ужасающие легенды, но при ней он либо действительно был добр, либо старательно делал вид, даже если чему-то или кому-то удавалось его разозлить. — Твой водитель уже ждет. Когда вернешься, начнем совершенно новый этап нашей работы. Многие становятся стабильными. Она поблагодарила Штрукера еще раз и ушла, предвкушая свой приезд к матери, вечно недовольного братца, который после смерти отца ощетинился и отдалился от них всех. Зофья не была уверена, что так хочет поехать, скорее она обязана была это сделать. Они, вроде, семья. Ощутив объятие матери и ее поджатые губы, изображающие неловкую улыбку, она как никогда остро почувствовала штутгратский февраль. Никогда здесь не было так холодно. Ветер завыл оглушительно, когда братец даже не вышел из своей комнаты, чтобы увидеть ее. Конечно, хороших отношений между ними никогда и не было, но ведь они не виделись много месяцев. И словно солнечный блик в непроглядной февральской мгле — как только позвонил Вольфганг, чтобы узнать, хорошо ли она добралась.