' ма, забери меня '.
Юнги вновь поднимается на ослабшие ноги и давит в себе резкий кашель – в горле застывает ком от предательских эмоций души. От тошнотворных мыслей, что, может, не стоит торопиться возвращаться – на улице медленно холодает, и, по прогнозу, совсем скоро должен выпасть первый мягкий снег их поздней осени. Мин же медленно касается ледяными пальцами собственной груди, чувствуя сквозь распахнутую лёгкую куртку и обычную футболку что-то странное, – в ночном воздухе сладкий привкус диких цветов. Его, бездомного с отринутым домом, можно найти лишь по этим горьким следам: на асфальте еле заметные разводы чужой крови, из которых проступают свежие ростки несмотря на минусовую температуру. Юнги не нужно оборачиваться назад, чтобы узнать собственные болезненные ошибки и вновь заметить жуткие, растущие прямо из трещин земли чёрные лилии, что не отпускают его даже в абсолютной пустоте. – Как же это бесит. Хрипит он, а грудь вновь разрывает от резкого кашля, от которого лишь цветные круги перед прикрытыми веками. Эти чёртовы цветы везде – они, словно озлобленные и такие голодные северные волки, идут по кровавому следу в поисках своей ослабшей жертвы. К чёрту. Юнги сквозь не перестающий кашель поднимает средний палец к чёрному небу и – oh ma lord – шлёт ' привет ' своей судьбе, что наградила его проклятьем, от которого быстрее сходишь с ума, чем умирает тело. И это невозможно вылечить даже грозными словами богу – с улыбкой приклеить безобидный пластырь на детскую ссадину и получить призрачный поцелуй матери в висок. Нет. Юнги же неустанно пытается заполнить, чем попало, свою проклятую кровь: случайными отношениями, холодным американо, фальшивыми улыбками и лжетеплом от грязных душ андеграундных ' друзей ', но лилии, кажется, на то и чёрные, что разрастаются там, где их никто не ждёт. По его странной истории можно, наверное, написать красивую книгу, где на последней странице – b(l)ack page – останется прекрасное, но такое равнодушное юнговское ' это тебе, джин ', что затем невидимой краской растворится в грязных листках. Этих слов не заметит никто. А Сокджин, равнодушно пожав широкими плечами, лишь поставит этот прощальный подарок среди таких же одинаковых книг на своей пыльной полке. Ему нет дела уже давно – ему всегда было без разницы на чужие судьбы. Еле заметные ростки всходят даже в тени ночи – они питаются от густой крови Юнги и этих неизбежных чувств жалкого существования. Мин почему-то настойчиво уверен устоями детства, что любовь – I need u – должна быть взаимна и как в тех прекрасных сказках, которые он слышал и слушал от старших. Но у Джина в, казалось бы, когда-то добрых глазах – необъятная чернота, что создаёт эти самые жуткие лилии. Внутри него – гниль, которую зачем-то, совершенно случайно полюбил дурак Юнги. А теперь сам же так тупо умирает от длинных чёрных лепестков – он выхаркивает вместе с ними и темнеющую кровь, вновь падая на разбитые колени. До ' дома ', где его не ждёт Джин, настолько близко, что стоит лишь прикрыть глаза и представить родную пустоту – в холодильнике заранее приготовленный ужин, в душе нежный запах геля для тела, а кровать отдаёт только одиночеством. Сокджин вроде как существует, но все сказанные слова проходят сквозь него – он мило, почти что приторно улыбается и уверенно заявляет, что не стоит беспокоиться, они ведь вместе. Поэтому Юнги внимательно наблюдает, как из его руки, разрывая бледную кожу с кровавыми подтёками, проклёвывается тёмный росток лжи – боли почему-то нет, и это скорее гипнотизирует, чем пугает. Хах. Он чёртова клумба для могильных цветов на собственные похороны, куда не придут даже андерграундные ' души '. Он лишь тот затухающий человек со смертельной болезнью, которую всё же можно вылечить только прекрасной, но сказочной любовью. А Джин присылает короткое сообщение, что сегодня его не стоит ждать и завтра, наверное, тоже – ' всё равно мы редко видимся дома, Юнги-я '. Ха-ха. В горле новый комок чёрных лепестков от сраного отчаяния в сердце. На теле свежие раны, сквозь которые пробиваются жуткие ростки. Эй, Юнги, stand up. Но дрожащие от слабости – кашель разрывает каждую невыносимую секунду – ноги как-то не держат его. Мин уже не оглядывает пустую ночную улицу в поисках глупой надежды, не пытается прислушаться к голосу разума, который сейчас молчит – будто умер. Юнги оставляет после себя красивую дорожку из кровавых разводов на сером асфальте и знакомых цветов, которые к утру раскидает холодный ветер осени по всему многолюдному городу. А затем тишину разрывает ещё одно оповещение. Он, прикрыв рот бледной ладонью, молча просматривает теперь уже вправду неожиданное сообщение от Джина, лишь как-то мучительно горько хмыкнув в, наверное, просто мёртвой тишине. Неужели так легко? Ещё шаг – конец?' стой, юнги '
И. Скрежет тормозов оглушает даже скелеты голых домов – Мин успевает лишь с горьким пониманием на лице обернуться, прежде чем почувствовать сильный удар о капот откуда-то взявшейся машины. Больно ли? Кажется, он слышит хруст собственных хрупких костей и тонкой шеи. Кажется, Юнги забывает, как дышать, а в искорёженной груди целый букет траурных цветов. Кажется, Мин равнодушно чувствует, как под ним ещё больше алых следов крови, – даже сейчас проклятье рядом, под ослепляющим светом белых фар. Он из последних сил делает глубокий вдох, устало прикрыв глаза, и резко затихает от звука чужих шагов и знакомого широкоплечего силуэта на фоне тошнотворного цвета. – Я ведь предупреждал тебя, Юнги-я, – он протягивает так знакомо и мелодично, что Мин, наверное, даже слабо улыбнулся. Если бы мог. Джин же заламывает до хруста кривоватые пальцы и скрывает дрожь в наигранно уверенном голосе. Он неспешно присаживается возле лежащего сломанной куклой на асфальте Мина – u like an angel – и тянется рукой до тёплой щеки друга, размазывая незаметные чужие слёзы. В аккуратных движениях странная забота. – Но лучше быстрая смерть, чем мучительная пытка от этих жутких цветов, верно? Но на тихий вопрос Юнги почему-то молчит, а вокруг, прямо на глазах Кима, растут прекрасные лилии цвета непроглядной ночи – он равнодушно оглядывает Мина, что тонет в целом море пугающих диких цветов, и лишь слабо улыбается. До мурашек красива живая могила из чёрных лилий – алых разводов крови нелюбимого. И кажется, ради этого вправду стоило у(мереть)бить.' это тебе, мой джин '.