Фарфорово убежище

못 (MoT) – 서울은 흐림 (feat. 한희정) Он выгибает шею, слегка склоняя голову набок, и закрывает глаза. Внутри всё сыпется, рушится, гулко ударяясь о рёбра и позвоночник, оседает густыми пеленами, задевая краешки боков. В голове ни одной мысли, вместо них призрачные голоса за мутными облаками, ударяющие не слабее человеческих кулаков. Даже воспоминаний не остаётся, только туманная дорога, влажная от недавнего дождя, тёмная от надвигающихся сумерек и громкая как тишина. Куда делась ночная комната отеля с мигающим ночником? Он поджимает к себе колени и облокачивается на них локтями, постепенно начиная раскачиваться, с громким немым мычанием, закрывая тёплыми ладонями лицо. Качается то вперёд, то назад, иногда приоткрывая рот, но ничего не произнося. Темп совсем медленный, почти незаметный в полумраке комнаты, но подходящий для того, чтобы ступать по выдуманной влажной дороге босыми ногами, практически физически ощущать, как мелкие камни впиваются в кожу стоп, как растапливаются, смешиваясь с кровью. Он открывает рот и пытается набрать в лёгкие немного воздуха. Дышать совсем не получается из-за того, что внутри всё ещё до сих пор ломается и падает, плотно закрывая горло. Тонкие лёгкие остаются пустыми. Единственное, что помогает не сбиться с ритма, не сойти с сумеречной дороги, это лёгкие раскачивания, нарушаемые треском красивой лампы. Ему кажется, что мир сейчас стал чуть ближе, чуть более открытым; всё смешалось в одну тёмную пелену из ночных облаков и влажного света. Он может так просто, невесомо, сидя в полупрозрачном номере отеля, ощущать любого человека вселенной, слышать его мысли, чувствовать его боль, отчаяние, как выгибаются руки, хрустят пальцы; чувствовать всё настолько близко: будто обнимают ледяными руками, словно тычутся холодным носом в шею, аккуратно дотрагиваются спины, пробегают пальцами по хребту неощутимыми прикосновениями, словно кроме дороги есть ещё кто-то, кто-то совсем рядом, так близко… Тао тянется к бледно-фарфоровой коже пальцами, но останавливается, боясь, что его сравнение окажется реальным, и, задев чуть-чуть хрупко раскачивающуюся спину, он разобьёт тонкий материал кукольного человека. Боится, что может сломать вселенную ЛуХана. Тао держит ладонь совсем рядом с молочным хребтом и практически чувствует, как собственная рука рассыпается, когда её случайно касается чужая спина, опустившаяся под сильным наклоном. Он всё ещё чувствует прах своей руки на коленях, слышит, как останавливается собственное сердце, видит, как молочный хребет движется в немом танце, как кукольный мальчик поворачивается к нему, видит его тёмный взгляд. У мальчика мутные глаза и совсем пустой зрачок, а на ресницах малюсенькие прозрачные камушки, которые так больно впиваются в роговицу. Мальчик ЛуХан открывает рот, старается захлебнуть воздуха, дышать хочет – не получается. Тао тянется пальцами к бледным молочным плечам, дотрагивается аккуратно, стараясь не спугнуть, в следующий треск лампы крепко цепляясь за фарфоровую кожу, прижимает к себе, понимая, что мальчик поддаётся, чувствует, какой он горячий по сравнению с собственными холодными руками, гладит по неровному хребту, словно ищет зарождения будущих крыльев – девять уже насчитал. Туманно вокруг, влажная дорога выкарабкалась из молочной клетки и растелилась по тёмной комнате, показывая себя уже сразу двоим людям, которым теперь не хватает воздуха поровну. ЛуХан слабо отстраняется, задыхаясь в ледяных объятиях, немного приоткрывает сухие губы, крепко держась за предплечья Тао, снова пытается вдохнуть, тщетно призывая надежду, жмурится от боли в ступнях и прижимается к мальчику, который, наверное, от кровяных сосудов до самых кончиков ногтей холодный. Настолько холодный, что собственный жар не может растопить этот иней на его волосах. Настолько холодный, что такой неясный и такой призрачный их поцелуй. ЛуХан жмётся в чужих объятиях, припадая к ледяным губам почти с детским плачем, надавливая на чужие плечи всей силой, так, что они оба падают на кровать, не разрывая сумеречной связи. По молочной спине пробегают холодные пальцы, снова бережно пересчитывая каждый позвоночник, словно опасаясь пропустить. ЛуХан почти незаметно ускользает от холодных губ, широко открывая глаза и глядя на полуосвещённое серой лампой лицо, наклоняет голову немного набок, чтобы лучше рассмотреть черты. Глаза у Тао открыты и, кажется, никогда не закрывались, он смотрит на молочного мальчика, останавливая свои ладони на его лопатках. Расстояние между ними ничтожное, они могли бы ощущать дыхания друг друга, если бы, конечно, смогли набрать в лёгкие хоть немного воздуха. ЛуХан думает, что у Тао сейчас очень красивые влажные губы, словно специально очерченные художником-гением, а Тао – что у ЛуХана красивые мутные глаза. ЛуХан медленно приоткрывает рот, глядя куда-то сквозь, пронизывая взглядом всё ледяное тело, словно старается отыскать источник этого внутреннего холода, волнуясь, что может не успеть. Тао аккуратно приподнимается, сглатывая, и тянется к молочному мальчику, припадая к пухлым губам чувственным поцелуем. ЛуХан пошире раскрывает рот, позволяя большее, прикрывает мутные веки, захлёбываясь чужим языком, неосторожно вжимает ногти в холодные плечи и слегка ёжится. Тао старается не касаться путаных волос, разрешая рвать себя маленькими фарфоровыми ноготочками, тянется до любой открытой части мягкой податливой кожи, нежно сжимая её в пальцах и оставляя неясные следы. Он ласково целует чужие веки, впитывая лесной запах, пробегает худощавыми пальцами по молочной спине, нарочито задевая выступающие хребты, отчего фарфоровый мальчик чуть всхлипывает и прижимается к холодному телу так, будто они сейчас одно целое и должны восстановить внутренний баланс температур. ЛуХана слегка трясет во влажных объятиях; он, окончательно задыхаясь, целует у Тао уголки губ, аккуратно переходя к шее, оставляя на коже мокрые следы, и старается прильнуть к ледяной груди как можно сильнее. Тао широко открывает рот, крепко прижимая к себе фарфорового мальчика, и старается различить чужое сердцебиение. Молочное сердце бьётся быстро, отчаянно, но как-то очень тихо – внутри у ЛуХана всё взрывается, гудит и оседает шёлковой щепкой на дне. Тао бегает пальцами по тонкой спине, обводит узорами выступающий хребет.. Тао знает, что у молочного мальчика внутри творится, Тао чувствует. Он целует того в лоб, слышит, как блаженно вздыхает ЛуХан, снова научившийся дышать, и закрывает глаза, чувствуя, как ломаются собственные пальцы, как тело покрывается ожогами – забирает чужое, крадёт у мальчика. Ничего, это кража только на ночь, только на крепкий сон ЛуХана. А утром пальцы снова восстановятся, кожа снова излечится. Обязательно. Всегда ведь излечивается.