p i n k

Кончики пальцев оставляют отпечатки на поверхности глянцевой полароидной бумаги, пока я обвожу ими контуры предметов на каждой фотографии. Лицо покалывает, щиплет, будто втираешь в кожу крупинки сахара. А на фотографиях все не так – там сахар тает разве что в кофе; соленые водоемы за окнами машины, а не у меня под веками. Дорога была долгой, впечатляющей событиями, но пришло время остановиться. Парень с едва отросшими черными волосами гоняет по приборной панели пивные крышки и кусочки смятых бумажек в ожидании, пока другой припаркует пикап со скрипящим кузовом. Одно из боковых зеркал было отломано у самого основания, но Фрэнк мог видеть все, что происходило сзади. А сзади была она. Большая, светящаяся вывеска с трещащими маленькими лампочками, со всей своей непринужденностью привлекающая к себе внимание. Проезжающие невольно цеплялись за нее уставшими с дороги глазами, вечерние прохожие пожирали ее взглядами, будто видели впервые, и все без исключения слетались на яркий свет, как мотыльки, чтобы затем сжечь пленку своих целлофановых крыльев на простынях одного из самых дешевых номеров. Роскошь среднего класса. Дворец с протекающими трубами и пыльными серыми жалюзи. Отполированный до блеска нежно-розовый брезент, декорирующий ночи за городом под небом. Звезды теряют свою красоту перед синтетической яркостью лампочек, складывающихся в буквы «pink motel». Мысли проносятся в голове пулеметной очередью, пока Фрэнк делает шаг и выходит из машины, хлопая дверью. Проходит несколько шагов к вывеске и поворачивается, саркастично подняв брови: — И это то самое место? — Тебе не нравится? — Да нет, знаешь. Приятно, что если мы лишимся всего, то у нас останутся хотя бы пресловутые звезды на флаге и горящие вывески. — Мы здесь всего на одну ночь, не превращай это в драму, — Джерард просит без особого беспокойства в голосе, с усмешкой и искрой в глазах. Резким движением вынимает из сумки на плече небольшой и тяжелый полароид и прикрывает один глаз, наводя на друга. — Добро пожаловать. Фрэнк за секунду успевает поднять средний палец и слегка прикрыть лицо, пока второй парень щелкает, улыбаясь себе под нос. Карточка вылетает не сразу, поэтому Айеро успевает развернуться к вывеске над выходом и показать жест и ей, и всему мотелю. Пастельные стены в темноте выглядят мягко, как тающее мороженое, и Фрэнк прикидывает, насколько обманчивым может быть и так плохое впечатление. От него пахнет табаком и дальней дорогой: пылью с ладоней и каплями бензина с рукавов большой джинсовой куртки. Джерард смотрит на него больше десяти секунд и спохватывается, одновременно успевая вытащить фото из камеры и сигарету изо рта друга, тут же затягиваясь. — Надеюсь, я вышел прекрасно, — тот даже не смотрит на получившуюся картинку и направляется к выходу, гремя полупустым рюкзаком на плече. Джерард улыбается. Улыбается, направляясь за ним, улыбается, чувствуя сладкий привкус шипучки на фильтре сигареты и пряча снимок в карман на груди, к куче сломанных зажигалок и смятых пачек жвачки. Администратор с размытым, незапоминающимся лицом с нарисованной на нем улыбкой протягивает ключ от номера и тут же возвращается к привычному равнодушию, стоит только парням отвернуться и направиться к своим комнатам в этом неоново-розовом дворце. Никто даже не спросил, есть ли им восемнадцать. Их райский уголок был по коридору, через дворик и направо, по скрипящим ступенькам и сквозь тонкие стены. Из соседнего номера слышались приглушенные стоны и треск, из номера напротив – спокойная музыка и периодически – звуки разбивающегося стекла. Джерард слышит, как парень перед ним шуршит кедами по полу и вставляет ключ в замочную скважину. В комнате темно, спертый воздух душит запахом духов прежних жильцов, растворившимся виски и наспех постиранным от чужих липких ночей постельным бельем. В окно каким-то образом попадала часть света от ядовитой вывески, и Фрэнк дергает занавески и закрывает его, прогоняя неоновый свет и ночной ветер. Джерард заходит следом и тут же бросает заштопанный рюкзак на ковер, прожженный в некоторых местах сигаретой, и идет к крошечному ящику-бару, в котором мутной жидкостью поблескивают бутылки, а Фрэнк сводит брови к переносице – по глазам бьет пошлый вид одеяла, сделанного под животную шкуру. — По-моему, очень эстетично, — Джерард ухмыляется, глядя, как друг срывает покрывало с кровати, комкает и запихивает под матрас, но улыбка тут же угасает – доходит, что кровать в номере всего одна. — Как мы будем спать? — Можем высунуться в окно вниз головой, — Фрэнк язвит и усаживается на перебуробленную постель, — а можем свалиться и заснуть, как нормальные люди. Джерард чувствует, как щеки горячеют, и машинально заправляет отросшие волосы за уши. — Я могу лечь на полу, если тебя что-то смущает... — Меня смущает только то, что мы еще не спим после восемнадцати часов езды. Айеро стягивает футболку и берет пропахшее порошковой сиренью полотенце с замытыми винными пятнами и идет в душ, а Джерард дышит тяжелее, чем когда-либо. Направляется к окну и распахивает его, едва не порвав тонкие шторы: У Фрэнка в карманах всегда блокноты. В одном его идеи насчет дальнейшей жизни. Во втором – их детальный маршрут. Джерард делает короткие затяжки и выдыхает на улицу. Окурок стирается о подоконник копной мельчайших искорок. В третьем блокноте, самом дешевом, Айеро расписывает засохшие ручки. В четвертом – все адреса и места, в которых они останавливались. Джерард бросает летящий кометой бычок в стоптанную и заросшую клумбу под окном. Пятый блокнот Фрэнк никогда не показывает. За стенкой душ перестал работать, и через минуту взъерошенный и пахнущий шампунем парень застает Джерарда у окна. Полотенце обмотано вокруг бедер, и Уэй чувствует, как низ живота сворачивается в пульсирующий комок. Хочет верить, что «люблю» не ограничивается только этим чувством и теплой рукой между ног в душе, поэтому смотрит в глаза, улыбается и берет второе жесткое полотенце со спинки кровати. Ванная сделана в таких же мягких тонах: мятного цвета плитка и кафель на полу забрызганы пеной для бритья и водой. Ржавый кран поскрипывает, выплевывая горячую и холодную воду, смешивая в плохой пропорциональности. Джерард промывает волосы и думает, что завтра они обязательно уедут из этого мотеля и больше никогда не остановятся в таком месте, найдут свой дом и осядут там. Но у него нет права: Фрэнк ему не принадлежит и никогда не будет; только как друг, разве что, но. Хочется верить, что пятый блокнот он исписал именно о Джерарде. Парень выходит из душа буквально через десять минут, хотя после такой поездки хотелось отмокать бесконечно, и трясет влажными волосами, оставляя след из капель на пастельных стенах и скользком полу. В комнате Фрэнк лежит на покрывале: без футболки, с закрытыми глазами; дышит мерно, а ребра исполосовывают грудь и образуют клетку, в которой ровно бьется сердце. Вокруг него валялись кое-как сложенные стопочки полароидных снимков с исписанными белыми корешками, какие-то мелкие вещи, зажигалки и полупустая крошечная бутылка скотча из мини-бара. Джерарду хочется бросить полотенце и подойти ближе, обвести пальцем выпирающие косточки бедер и пояс грубой джинсы. Но он все еще стоит в дверях, положив руку на собственный ремень, и смотрит на него, привыкая к полутемноте. — Будешь стоять, или мне подвинуться? — Айеро вдруг выдает, переворачиваясь на бок и опуская голову на плечо. Через полминуты они уже лежат рядом; Джерард смотрит в персиковый купол потолка с замазанными трещинками, Фрэнк – на него. — Ощущение, что нам уже под тридцать, хотя я даже еще не могу покупать выпивку, — парень говорит. — Я устал, Джер, — говорит. Как две рыбы, выброшенные волной на берег. Они ехали на машине от самого Нью-Арка куда-то на юго-запад, останавливаясь на заправках и в дешевых мотелях, и добрались уже до самой Калифорнии, но никто не учел того, что дальше ехать некуда. Черной гелевой ручкой по карте ограничивать собственную свободу и рисовать выдуманную: дальше, дальше, за морскую границу, прямо в океан. Джерард с удовольствием бы крутанул руль на краю какого-нибудь высокого берега. — Давай останемся здесь жить, хочешь? — Уэй усмехается, ожидая реакции. — Тут есть бассейн, кровать, еда и алкоголь, не воняет бензином и розовый пол в коридоре. Все, что нужно для счастья… — Поцелуй меня. Слова повисают в густой тишине комнаты, и Джерард несколько раз моргает и пытается понять, не ослышался ли. Но Фрэнк поднимается на локте и нависает над ним, смотря из-под подрагивающих ресниц на световые пятна на лице Джерарда. Кожа обоих расцветает всеми оттенками розового от вывески, оранжевого от уличных фонарей и красноватого от задних фар машин на трассе. Джер думал, что знает его наизусть, все его повадки и привычки. Думал, что готов довольствоваться даже его «друзья» в ответ на собственное «л.». Радужки цвета мускатного ореха, кофе с которым Джерард покупает в каждом кафе по дороге, затопляют комнату своим теплом. Фрэнк наклоняется максимально близко и касается кончиком носа его мягкой кожи, ближе, ближе; «миллиметр между». И Джерард просто целует его, чувствуя на влажных губах привкус вишни от газировки, банки с которой Айеро всегда имел при себе в трясущемся рюкзаке, дыма и мяты от пасты. Кладет ладонь на шею; вверх – по щеке, чтобы запустить пятерню в густые недлинные волосы. Хочется верить, что это все не розовый цвет плитки в коридоре и не капля алкоголя в крови дают свой эффект. Хочется, чтобы Фрэнк так сбивчиво дышал не потому, что решил «попробовать». Джерард целует его осторожно, будто боится, что в один момент все растает, и он очнется ото сна среди четырех душащих персиковым оттенком стен. Но Фрэнк тут, совсем рядом, запускает теплую ладонь под низ его растянутой футболки и проводит пальцами по бедрам и животу. По покрывалу рассыпались те стопки снимков, которые Фрэнк зачем-то вынул из рюкзака Уэя, и теперь карточки грозились помяться под их же руками. Джер чувствует, что дыхание и тепло губ исчезло, и не открывает глаз, чтобы не проснуться. Но через полминуты слышит слабый щелчок, а вместо сомкнутого полотна век видит сидящего над ним на коленях Фрэнка, держащего в руках полароид. — Что ты делаешь? Голос хриплый, низкий, будто не его. — Немного мщу, немного наслаждаюсь тобой, — Фрэнк отвечает и терпеливо достает проявляющееся фото, поглядывая на лежащего парня. — Ты не видишь, насколько привлекателен, а я – да. Он показывает карточку, а на ней Уэй видит кого-то другого: худого, слегка взбудораженного парня с закрытыми глазами и раскиданными по подушке темными прядями; вся фотография – в ядовито-розовом свете. Джерард привстает, откидывает новую карточку к разбросанным по кровати старым и тянет друга к себе, целуя глубже и требовательнее. От ощущения чужого дыхания в горле щекотало, будто в гортани прорастали цветы. Джерард всю жизнь думал, что Фрэнку не нравятся парни, однако сейчас тот слишком бесстыдно лез под пояс его джинс, слишком явно для обоих застрял на развилке своих «хочу» и «надо». Стены мотеля чересчур тонкие, чтобы скрывать влажные ночи его постояльцев, однако никто из этого номера не думает об этом – одежда уже давно на полу, звуки уже давно переросли из шепота в резонанс из двух голосов. Кровать была совсем не такой удобной, как громко кричали о ней вывески в холле, кондиционер не совсем справлялся со своей работой, но Джерарду не очень хотелось думать об этом, пока его губы находились где-то в районе паха Фрэнка. Первое правило остановки в мотелях: в любой тумбочке двуспального номера ты найдешь салфетки и резинку. Они почти не говорят – для этого были целые недели в дороге. К вспотевшим в духоте телам липнут снимки и какие-то разбросанные по постели вещи, изголовье кровати бьется о картонную стену с и так уже треснутой в этих местах штукатуркой, и Фрэнк без наигранной пошлоты, с которой здесь старались многие постояльцы, стонет и кусает кожу на плечах Уэя. Хаос каждого, собственный, становится невообразимо объемным. Внутри крошечной комнаты рождается маленькая вселенная. Через полчаса они уже лежат в тишине под сквозняком из распахнутого окна и все в таком же розовом свете. Джерард мягко водит ладонью по его спине, от поясницы к шее, по ребрам, по бедрам. Слышит сбившееся дыхание в абсолютной тишине. Гудки и шум за окном перестали существовать. Небеса в четырех тонких стенах и за двойным поворотом ржавого ключа. Уэй чувствует тонкий запах мятного шампуня на чистых волосах Фрэнка и зарывается в них, ныряет в аромат с головой, впитывает, как июньский ветер. Фотографии лежат на полу, десятки и десятки – на каждое событие по одному, и вряд ли среди них найдется хоть одна более нужная, чем настоящая мягкость кожи под руками. Кончик указательного пальца ныряет во впадинку между ключицами и идет дальше, по изгибам шеи. Фрэнк уже спит, но Джерард не может заставить себя опустить веки, чтобы это не кончалось. Закрывает глаза. Открывает. В объятиях все тот же. Он. – сейчас это все – глянец фотокарточек. Сам фотоаппарат остался забытым в номере pink motel'я, когда с утра мы с огромной скоростью кидали вещи в рюкзаки и сбегали через окно, как и в десятках предыдущих мотелей, чтобы не платить за номер. Сейчас я смотрю на бумажные воспоминания и могу складывать из них целые карточные домики, которые падают от любого дуновения ветра. Чернила гелевой ручки закончились, не успев дать обратный круг на карте. Наш карточный домик не выдержал долгой дороги, а пристанищем для каждого стал новый дом. Полароидные снимки пахнут бензином, пылью, летом, простынями в мотеле, первым поцелуем, сигаретами, неоном вывесок и дешевым бурбоном. Но. Руки, обнимающие сзади за талию, пахнут все тем же июнем, пятнышками бензина и путешествиями. Фрэнк все еще пахнет розовым светом мотеля. «Мы» все еще настоящие.