О ТАНЦАХ И О ЛЮБВИ... ЧАСТЬ 2.

***** - Идиииииииии... Тудааааааа.... Обволакивающий, одурманивающий звук. Единственное, что сейчас существует. Где? Он не знает - где. Звук зовет идти. Но он не хочет идти! Какой-то последней, незатянутой дурманом клеткой мозга он понимает, что туда - нельзя! Там - опасность. Он не помнит, какая именно там опасность, чем она ему грозит. Но с ней связано что-то плохое, очень плохое. Плохое и тоскливое. Хочется плакать. Последняя мерцающая капля сознания, еще свободная от удушливого марева, пытается дать команду - туда нельзя. Куда-нибудь, только не туда. Слабо. Не получается. Беспощадная сила сзади толкает его вперед. Туда. - Идииииииии... Тудааааааа....... Плачь, хороший мой... Плачь... Идииииииииии... Порааааааааа.... Он не может сопротивляться этой силе - послушно движется. Туда. Он не помнит, кто он. Не помнит или не понимает, сейчас это одно и то же. Он не помнит, где он. Грохочущий, взрывающий барабанные перепонки, шум в ушах. Рев взбешенной турбины. Яростный грохот цунами. Это его дыхание. Вдох. Рёв турбин. Выдох. Завывающий торнадо. И снова: Вдох. Выдох. Он не хочет идти. Очень не хочет! Он хочет попросить, чтоб его не заставляли. Там плохо. Там ему будет очень плохо. Пожалуйста! Не надо. Вихри, вихри, вихри... Слева направо - а что такое "лево" и "право"? - пролетают огромные, взрывающиеся вихри. Сила хочет, чтобы он шел туда - в эти вихри. Но он почему-то еще ощущает - хотя все ощущения давно исчезли, да их никогда и не было! - что туда нельзя. Там - плохо. Там ему будет больно. Кто-то. Кто-то очень... важный. Как это - "важный"? Кто-то важный - так было миллион лет назад - будет... что?... Будет грустить... Как это - "грустить"? Он будет грустить, если сейчас двигаться в эти вихри. Сила, пожалуйста, не надо! Не надо. Безжалостная сила давит сзади. Она приказывает идти в эти вихри. А - кто-то важный? Как же он?! А что такое - "он"? у него больше нет сил сопротивляться. Капелька сознания заходится ужасом. Надо идти. Надо слушаться. - Идиииииииииии... Ты всех очень обрадуешь... Идииииииииииии.... Они тебя ждууууууут....Идиииииииииии.... Его ждут. Его ждут в этих вихрях. Вихри только кажутся страшными. А что такое - "страшно"? Его ждут. Надо идти. Холодно. Холодно. Холодно. Там, в этих вихрях - его ждут. И станет тепло! Он не помнит, что такое - "тепло". Но это не так, как сейчас, когда холодно. Когда кто-то важный... Когда рядом... Не бывает холодно... Не так, как сейчас. Он там - в этих вихрях... Он - ждет. Надо идти. Надо скорее туда идти. И не надо бояться. Сзади - звук удаляющихся шагов. Он не понимает, что это - шаги. Что они - удаляются. Он торопится к нему. К кому-то, кто важен. Очень важен. А что такое - "очень"? Вихри - несущиеся, взрывающиеся, завывающие дьявольским рёвом - прямо перед ним. Надо просто шагнуть. Шагнуть перед. И - всё. На краю тротуара, тянущегося вдоль шестиполосного Хорошевского шоссе, в половине шестого вечера сентябрьского четверга, в самый "час-пик", стоит молодой парень, почти мальчишка. Стоит - радостно улыбаясь в пространство, глядя перед собой невидящими, расширенными зрачками... Осенний ветер перебирает золотисто-соломенные пряди волос, обласкивает своими порывами тоненькую, худощавую фигурку. Бессильно упавшие руки с тонкими, изящными пальцами... Поникшие хрупкие плечи. Меньше, чем в метре от него, по шоссе, непрерывным потоком несутся машины. Человек, который, сперва привез его сюда на такси, высадил и оставил на дороге, подтолкнув в спину, торопливо удаляется в сторону метро "Беговая". Ему необходимо быть как можно дальше отсюда, когда что-нибудь произойдет. Неважно - что. Ему надо успеть уехать. Самое главное - что что-то произойдет. Перед тем, как нырнуть в подземный переход, ко входу в метро, человек на долю секунды оборачивается. Он видит, что мальчишка собирается шагнуть прямо на проезжую часть, под несущиеся мимо автомобили. Улыбается - и легко сбегает вниз по лестничным ступеням. Мальчишка делает шаг вперед. - Стой! Замри!...Замри, блять!...Стой! Да стой же ты, сука!...Замри!...Глаза разуй, ушлёпок! Истерический скрип тормозов. Несколько машин недружно, по очереди, притормаживают, пропуская перебегающего Хорошевку юношу, который прорывается сквозь кордон несущихся иномарок к золотоволосому, ничего не соображающему мальчишке. Он то бросается прямо на капоты, то отскакивает, ударяясь спиной о машины сзади, но яростно пробивается вперед. Последним рывком, за пару секунд до катастрофы, он буквально выдергивает паренька обратно на тротуар из-под колес черного "фольксвагена". Мальчишка заплетается в ногах, и они оба валятся на тротуар, причем парень успевает извернуться и, упав спиной, с гримасой на лице, поймать мальчишку на себя. После этого из рук он его уже не выпускает. Останавливается черный "фольксваген". Притормаживает еще парочка машин, получивших кулаком по капоту, когда парень был на дороге. - Где тебя носит, дебил?! Где тебя носит, придурок больной?! - парень, кажется, не замечает трех водителей, вышедших на дорогу и направляющихся к ним, явно, не в самом хорошем расположении духа. Он трясет мальчишку за джемпер и отвешивает ему пощечину. - Мать там с ума сходит, а ты тут по дорогам бегаешь?! Ты лекарства пил?!...Псих недолеченный! Мальчишка все также радостно улыбается, глядя в пространство заплывшими дурманом глазами. Пытается что-то промычать. - Заткни пасть, имбецилл! Мычать он мне будет!... Дядечка! - вскидывает парень голову на подошедшего первым водителя "фолькса". Жалобно просит. - Не бейте его! Он у нас больной!... Даун он! Даун - с рождения! Ничего сделать не можем!... Мать вся извелась. И этот базарный, причитающий тон вокзальных побирушек. Тонкие черты лица, изящная линия скул, выточенный подбородок меньше всего говорят о том, что их владелец - даун. Мальчишка просто красив. Какой же он - даун? Наркота, наверное. Но под взглядом наполненных яростью черных глаз парня - водитель "фолькса" молчит. Парень внимательно смотрит ему в глаза и вдруг - внезапно, хриплым, грудным голосом - очень тихо и четко командует: - Увезите нас отсюда! Сейчас же. Двести баксов. Деньги, упавшие с неба! В секунду! Подобным не разбрасываются. Водила делает шаг вперед, наклоняется, громко говорит: - Давай помогу... больного поднять. Ехать далеко?... - шепотом интересуется он. Спиной старательно загораживает мальчишку, который не желает стоять на ногах, от подошедших водителей других машин. - На Юго-Западную. - и парень уже тащит золотоволосого к "фольксвагену", предоставив водителю самому разбираться с остальными участниками инцидента, очень недовольными, что все так благополучно разрешилось... Кликнув сигнализацией, водитель открывает им двери. Мысль о возможной потере денег, которые - ясное дело, жене о них и знать не надо! - можно будет потратить на свои мелкие удовольствия, придает водителю сил и агрессивной энергии. Опасность не получить новые, "родные" фирменные "дворники" на обожаемую тачку, о которых он безуспешно мечтает уже почти полгода, заставляет его, используя убедительную силу мата, а пару раз - и рук, обратить конкурентов в бегство... Он озирается - и видит, что парень уже в машине, на заднем сидении, старательно укладывает себе на плечо золотоволосую голову. Через несколько секунд черный "фольксваген" рывком с места стартует в сторону Юго-Запада. Водитель даже не просит заранее показать деньги... Почему-то, глядя на этого решительного, бесстрашного - а кто еще рискнет перебегать Хорошевку в это время?! - пацана, он уверен: деньги у него есть. В зеркало заднего вида он краем глаза наблюдает, как, мгновенно потерявший все свое хабальство, старательно продемонстрированное окружающим на тротуаре, парень бережно похлопывает по щекам мальчишку, гладит его по голове, глядя на него яростными черными глазами, шепчет хриплым, грудным голосом: - Стеф! Стефка!...Ты меня слышишь?!... Стефочка, открой глаза!... Стеф, пожалуйста! И - сдувает падающие на лоб русые пряди волос. Ну, конечно - даун. Как же, как же... Далее парень совершает много разных действий. Он ласково укачивает мальчишку, при этом звонит по телефону. Сперва - какому-то Женьке, объясняет, что с подарком зависает, будет позже, но обязательно дозвонится. Потом - какому-то доктору, которому долго объясняет, кто он сам такой, напоминая опять-таки про какого-то Женьку, а потом, добившись понимания, понизив голос, просит о помощи. Черт! Водитель смотрит на дорогу и думает о том, что, если бы его просили так - таким голосом - он бы не кочевряжился. Чего этот доктор там выламывается?! Ясно же, что у пацанов - проблемы. Тревога парня - тяжелая, давящая - в полном объеме передается водителю. Это - не просто наркота. Тут - что-то серьезное. Доктор, похоже, думает так же. И, в конце концов, соглашается принять их срочно и без предварительной записи. Ну и хорошо! А то водитель уже был готов отобрать у парня трубку и сам сказать этой клизме пару ласковых! Потом парень долго смотрит в окно, закусив губу. Продолжает укачивать мальчишку, но, явно погружен в свои мысли. Мальчишка вдруг издает глухой стон. Шевелится в руках у парня. Тот обнимает его еще крепче, гладит по лицу. - Геее-рааа...Этааа..тыыы?... - ох, ну и голосок! Чего ж с ним сделали-то такое?! Явно, сделали. Водитель понимает это по обрывкам разговора парня с доктором. - А там... вихри... были... Страаашные... - Вихри? Какие вихри?...- парень внимательно всматривается в лицо мальчишки, почти профессионально осматривает глаза, руки, запястья, локтевые сгибы. - Да хрен с ними, я их прогнал. Ушли вихри. Испугались... Стеф, ты что-то помнишь?...Ты что-нибудь помнишь?...Ты где так обдолбался?!... Как ты на Хорошевке оказался? - Стакаааааан... - мальчишке трудно говорить, он почти скрипит, беззвучно. - Стакаааан...Быыыл... - Стакан?!Какой стакан?!...Где?!С чем?! - парень делает стойку на слово "стакан", даже встряхивает худенькое тело, которое держит в руках. Но мальчишка снова отключается, и роняет голову парню на плечо. - Напоили, что ли?... - водитель не может больше молчать, его распирают эмоции. За сорок три года своей жизни он многое повидал, человеком был образованным, начитанным. Разумеется, он знал, что бывает и случается, когда люди едят и пьют то, что не нужно - схлопотать можно от клофелина до отравы. Многие подобные истории проходят в криминальных сводках. И вот сейчас одна из таких историй едет на заднем сидении его машины. - Похоже, да... - бормочет парень, тиская в руке телефон. Он закусывает губы, нервничает. И через несколько минут - словно, боясь передумать - набирает номер. - Станислав Григоревич? Здравствуйте, это Герман Карташов. У вас пара минут будет?...Заняты? Просто это срочно... Кто пропал?...А я знаю, он со мной. Я говорю - Стеф со мной. Я его на Хорошевке встретил... Мы сейчас к вашему доктору едем, куда вы нас с Женькой отправляли... Не то с ним что-то, походу - напоили чем-то... Думаю, наркота. Да, я с ним побуду... И - через паузу, словно поперхнувшись воздухом: - Вы... приедете?... Хорошо... Мы вас ждем. И - дает отбой. А потом парень ткнул рукой в окно - не проскочите поворот! - и машина плавно вырулила к зданию, на торце которого красовалась небольшая вывеска "Травмпункт". Водитель вышел из машины, открыл дверь. Парень поднял мальчишку на руки... Из нагрудного крамана легкой куртки торчали две купюры по сто долларов... он развернулся к водителю: - Возьмите, пожалуйста... И - спасибо вам, что увезли. Ему плохо, вы видите... Нам быстро надо было. А пока бы я объяснялся... Водитель попробовал себе представить, как бы он "объяснялся". Крепкий парнишка. И кулаки неслабые. А мальчишка всё это время лежал бы на асфальте. Или - опять на дорогу полез... - Брат? - он кивнул на мальчишку, казалось, невесомо замершего на руках у парня. Он уже все для себя решил, просто немножко тянул время. Мечта о "родных" фирменных "дворниках" была такой красивой! - Друг... Хороший друг. - парень внимательно посмотрел на мальчишку, перехватил его поудобнее. - Вы деньги-то возьмите... - Ты, вот что... На эти деньги лучше лекарства ему купи, какие надо. И капельницы сейчас недешевые. Пусть поправляется. - и водитель, развернувшись, решительно зашагал к машине. Он шел уверенно и легко, его захватила радость соучастия. Он тоже помогал спасать этого мальчишку - вез его к врачу. Это так приятно - просто помочь кому-то. Хоть раз в жизни. И хрен с ними, с этими "дворниками"! А денег он заработает, не вопрос. за его спиной, Герман Карташов, прижимая к груди одурманенного Стефку, негромко сказал: - Спасибо. Водитель не услышал - он почувствовал. И, уже садясь за руль, радостно-уверенно сказал на весь салон: - Пожалуйста. Лишь бы - на здоровье... И - уехал. Уехал, уверенный, что парень, которого он привез сюда, старше своего друга - хорошего друга - лет на пять, не меньше. Ему даже в голову не могло прийти, что Герман старше Стефана всего-то на полтора года. Если бы он это знал - что Герману еще нет и двадцати - то зауважал бы его еще больше. А Герман начал подниматься по ступенькам туда, где Стефку ждала помощь. ***** Идея подарить подарок - пришла Герману в голову внезапно. Хотя он, всего лишь, старательно обманывал себя, что - внезапно. Подарить, ну, что-нибудь, думал он. Когда люди для тебя столько сделали - надо же их отблагодарить! Это так просто! Даже самому себе он не хотел признаваться, что, на самом деле, всё гораздо хуже, и дело, совершенно, не в подарке. Хотя - и в нем тоже. Очень хотелось оставить что-то на память о себе. А потом согреваться мыслью, что какая-нибудь безделушка - неважно, какая, любая! - вдруг, когда-нибудь, напомнит о нем. О Германе. Хоть один раз. С того момента, как с Женькой - его Женькой - случилось несчастье, Герман потерял покой. Сперва - покой. Потом - сон. Потом - перестал писать музыку. Ночи становились давяще-бессоными, гнетущими. Невыносимыми. Он осторожно выбирался из кровати, боясь разбудить Женьку, находил на ощупь сигареты на столике рядом и часами курил в кухне, у почерневшего окна, глядя в черноту. Потом он начал с вечера оставлять пачку и зажигалку на кухонном подоконнике. Потом он начал терять аппетит. Он мог часами смотреть в тарелку - и не понимать, что с ней надо делать. Мысль, что из нее надо есть - в голову не приходила. Понимая, что с ним происходит что-то неправильное, ненужное, опасное - он делал все, что в его силах, чтобы Женька, который только начал поправляться, встал, и даже рискнул выйти на первые тренировки, ни о чем не догадался. Ни о чем! За спокойствие и счастье Женьки Герман готов был сдохнуть - и сделал бы это не задумываясь, если бы тому понадобилось. Поэтому он завязывал себя в узел, выворачивал наизнанку, только, чтобы Женька, который тот еще "сенсор", не почувствовал, не ощутил, что у Германа внутри - выжженная пустыня, засыпанная желто-красным песком, то и дело взвивающимся ветряными вихрями. А посреди этого пустынно-выжженного беспредела стихии - фигура человека. Его лицо. Его глаза. Его улыбка, скорее даже усмешка. Стоя ночью, у кухонного окна, закрыв глаза, уйдя на несколько часов в свою желто-кровавую пустыню, Герман мысленно подходил к этому человеку, затаив дыхание, замирая от восторга и счастья. Склонял голову и через несколько секунд чувствовал, как сильная, решительная, а сейчас такая бережно-внимательная ладонь скользит по его голове, по волосам, по плечу. Скользит ласково, почти нежно. Понимающе. Дальше этого видения не шли, ничего больше не происходило. Но ему и не нужно было - дальше. Он стоял у окна, зажмурившись, каждой клеткой тела ощущая эту ладонь на своих волосах. Он не хотел, но слезы, все же, пробивались сквозь плотно стиснутые веки. Слезы радости и благодарности. А иногда он их даже не замечал. И, только накурившись до одурения, осторожными, неслышными шагами проходя мимо зеркала в коридоре, чтобы вернуться в кровать - Женька под утро мог проснуться в любую секунду - он с изумлением видел свое побелевшее, залитое слезами лицо. Приходилось возвращаться и идти в ванную, приводить глаза в порядок. Столько, сколько он плакал за эти ночи, он не плакал, кажется за всю свою жизнь. До этого он вообще не плакал. Ни тогда, когда вернулся из своей первой "экспедиции" - в шестнадцать лет. Ни тогда, когда ждал своего первого парня - Евгения Сергеевича - а тот все не приходил. Ни тогда, когда он узнал, что парень никогда больше не придет - потому что его убили. Он плакал тогда ночью, в той комнате, но это были другие слезы - это была невозможность справится с той лавиной чувств, ощущений и переживаний, и жутких, и прекрасных, которая затопила тогда семнадцатилетнего мальчишку. А чтобы вот так - от тоски и безысходности? Нет, не плакал. Но теперь он, казалось, задался целью наверстать упущенное. А когда он узнал, что, по устной временной договоренности между двумя главными тренерами клубов, Женька на свои первые тренировки, даже еще без партнерши, вышел не в "Кристалл", что вполне понятно, а в "Танцевальные надежды"... Вот тут он не просто плакал ночью. Он напился тем вечером в хлам, в лоскуты, не пожалев, ради такого дела, денег на хорошую бутылку коньяка. Прогулял свои занятия в консерватории. Пил один, пока Женька был на занятиях - его потом обещали подкинуть до дома на машине. Испытывая жуткий стыд, за то, что ничего не может с собой поделать, что нажрался до поросячьего визга, Герман в тот вечер вылизал всю квартиру, что собирался сделать уже давно - но все руки как-то не доходили. Пьяный, шатающийся, он, без остановки, мыл, чистил, убирал - вливая в себя стаканами коньяк. Вернувшийся с тренировки Женька с ужасом обнаружил у себя в квартире идеальный, стерильный порядок - даже продукты в вымытом холодильнике лежали в строгой очередности - и абсолютно пьяного Германа - сидящего в коридоре на полу, не в состоянии подняться, размазывающего пьяные слезы по лицу. По коридору валялись рассыпанные сигареты. Зажигалку Герман потерял, поэтому опасности пожара не было. Говорить, что случилось, он не желал. Вернее, не мог - его к тому времени уже совершенно не слушался язык. Гончаров от увиденного переполошился так, что, забыв моментально о своих еще не до конца заживших травмах, оттащил пьяного вдрызг любимого в ванную, сунул его головой под холодную воду, держал там, пока Герман не начал издавать хоть какие-то членораздельные звуки - а потом помогал совать голову в унитаз, вытирая несчастное, измученное, любимое лицо полотенцем. Перетащил на кровать. Пол-ночи отпаивал сладким чаем. Ухаживал за Германом ночью. Ухаживал утром. Днем - тоже ухаживал. Короче, всячески развлекался, дергаясь и бросаясь на каждый глухой, беспомощный стон с кровати. Надо сказать, что, вопреки ожиданиям, хуже ему от этого не стало. Наоборот. С той ночи Женька резко пошел на поправку, хотя несколько травм все еще беспокоили - и достаточно серьезно. Объяснять, что стало причиной индивидуальной попойки Герман отказался наотрез. Сказал, что купил "пузырь", решил попробовать - и втянулся. Женька несколько дней после этого иначе, как "мой алкоголик" Германа не называл. Но тянуться к Герману, когда они оказывались в кровати, обнимать его за плечи, ласково-вопросительно глядя в глаза - стал даже чаще... Герман сразу, мгновенно, откликался на призыв любимых глаз, целовал Женьку так, что у обоих срывалось дыхание, выдирал его из футболок и белья, позволял выдирать себя, захлебываясь от желания и чувствуя, как захлебывается Женька, позволял тому творить всё, что в голову придет, и сам делал то же самое. А потом, когда, обессиливший, задохнувшийся от пережитого восторга, Женька нежно улыбался ему и засыпал - вставал и шел на кухню. И курил, глядя в ночное окно. Курил - и плакал. Он не понимал - он не мог понять! - как могут в его голове, в его душе, уживаться два таких абсолютно разных чувства. Безумная любовь к Женьке, без которого он просто не представляет жизни. И затопляющий восторг при воспоминании о глазах человека, стоящего в пустыне. От которого ему, Герману, даже ничего не надо. Он сходит с ума от счастья, что этот человек - есть. Мысль о том, чтобы увидеться с ним - казалась кощунственной и невозможной. Но долго не спать и не есть, чтобы этого не увидел тот, с кем ты живешь рядом - нереально. Понимая, что, рано или поздно, Женька все почувствует, Герман пошел на сделку с самим собой - он позволит себе увидеться с этим человеком, подарит ему подарок - в благодарность, за то, что спасли Женьку! - и запретит себе думать о нем вообще. А в утешение останется мысль, что, может быть, иногда, глядя на сувенир, человек вспомнит о нем. Просто - вспомнит. Этого - достаточно. Поэтому вопрос подарка - на пару дней - затмил для Германа всё... Он излазил интернет, сломал голову, пытаясь понять, что может искренне порадовать человека, что не захочется засунуть на верхнюю полку шкафа, в надежде забыть, как можно скорее... Раскопал на Хорошевском шоссе маленький магазинчик антикварного холодного оружия. Сутки смотрел каталог, выбирал. Остановился на прекрасном кинжале работы петербургских мастеров девятнадцатого века с тонким лезвием и витой рукояткой. Оформил заказ, даже не задумавшись, что отдает за него почти все скопленные за три года "экстремальной работы" деньги. И - отправился на Хорошевку, выкупать заказ. Кинжал вблизи был прекрасен!. Поблескивающее в искусственном освещении лезвие завораживало высокомерно-презрительным сиянием, витая рукоять ласкала пальцы. Взяв его в руку, казалось, уже невозможно выпустить этот триумф литья и стали!. Вот такое точно не уберешь на верхнюю полку. Герман был счастлив. Он, не глядя, отвалил нужную сумму, отказался от подарочной коробки. Ему очень хотелось передать свой подарок из рук в руки. Один раз. Хоть один раз. Оставшиеся от прошлой жизни пять стодолларовых бумажек сиротливо покоились в нагрудном кармане куртки. Аккуратно уложив завернутую в несколько кусков папиросной бумаги реликвию во внутренний карман, он, сияющий, вышел из магазина. Остановился у края тротуара, закурил. Поднял глаза. На противоположной стороне шоссе, прямо напротив Германа, стоял... Стефка. Герман даже зажмурился и головой потряс - не может быть! Открыл глаза, пригляделся - нет, точно Стефка! Тот самый парень, который вместе с другом приезжал к нему в консерваторию, чтобы отвезти к Женьке, когда случилось несчастье. Женькины друзья, танцоры. Герман уже поднял было руку - чтобы помахать, попытаться докричаться. Он рад был увидеть здесь этого милого мальчишку, который тогда сделал все, чтобы Германа пустили к Женьке. А потом - медленно опустил. Что-то было не так... С этим самым Стефом что-то, явно, было не так. Он пошатывался, стоя на самом краю тротуара, странно двигал руками. У Германа было такое чувство, что он даже разговаривает - сам с собой. Опыт непростых ситуаций, знание жизни в любых ее проявлениях, тут же подкинули ответ. Стоящий напротив него - через шесть полос несущихся машин - мальчишка, явно, не в адеквате. Что угодно... Наркота, алкоголь. Слишком много он видел людей, одурманенных всякой дрянью, и сейчас Стефка вписывался в эту команду, как последний пазл - в собранную картинку. А еще он понял, что мальчишка собирается перейти дорогу, прямо тут - где нет ни "зебры", ни светофора. И вот-вот шагнет на мостовую. Что будет дальше - уже можно не беспокоиться. И вот тогда Герман - не задумываясь, даже не стараясь особо уворачиваться - побежал через дорогу. Лупя кулаком по капотам машин, не желавших останавливаться, посылая по матери и дальше ни в чем не виноватых водителей - но у него не было другого выхода. Он бежал к Стефке. Чтобы успеть перехватить его до того, как этот дурик полезет на дорогу... И он - успел. Блять, успел. У него получилось... Доктор, к которому он втащил на руках Стефку, минуя очередь, сперва наорал на взбудораженных посетителей, а потом орал на него, на Германа. Непрерывно. Сперва - отказываясь иметь дело с наркоманом. Потом - когда Герман бросил ему на стол последние пять стодолларовых бумажек. Потом - когда Герман встал на колени, а подняться уже не смог. Потому что, втащив в кабинет Стефку, он исчерпал предел своих возможностей, а столкновение с последней машиной, водитель которой выходил, чтоб с ним разобраться, нанесло его бедру гораздо более тяжелую травму, чем он сам думал. Доктор схватил его под руку и за воротник куртки, втащил на кушетку - и продолжал орать. И почему Герман сразу не сказал, что мальчик - ученик Стаса?! И почему Герман, идиот такой, шляется по городу с травмой бедра и таскает на руках несчастных, отравленных какой-то тварью, детей, вместо того, чтобы лечить свое гребаное бедро у него, у доктора? И почему это ты, сволочь, рассказываешь мне про свою очередь?! У меня тоже очередь, а мне нужна капельница! Я тебя часто прошу?! Вот попроси меня о чем-нибудь еще! Ну вот, другое дело!... Правда, это доктор орал не Герману, а в телефон, когда договаривался о необходимых для Стефки процедурах. Одновременно, не прерывая ора и разговора по телефону, он успел сделать несколько уколов лежащему на кушетке без движения Стефке, замерить ему давление. Подумать. Сделать еще один укол. Страшно крича и ругаясь, собственноручно расстегнул и сдернул джинсы с травмированного бедра, сделал пару уколов Герману, от которых ему сразу стало легче. Герману казалось, что, в состоянии такого ража, доктор сейчас начнет делать уколы себе, а потом и телефонной трубке. Так яростно и неумолимо тот размахивал шприцами и ампулами. Доктор умудрился наорать даже на возникшего на пороге кабинета главного тренера клуба "Танцевальные надежды" Станислава Григорьевича Кучуна, чуть не сорвавшего дверь с петель. Закаменевшее лицо, яростно прищуренные глаза. Стиснутые, побелевшие кулаки. Из-за его плеча к лежащему на кушетке Стефану метнулся красивый, черноволосый парень с побелевшим, как снег, лицом. Герман вспомнил, что он уже видел этого парня тут, в травмпункте. Игорь, кажется. Да! Точно. Стефкин брат... Пустившийся во все тяжкие, явно, задавшийся целью довести себя по апоплексического удара, доктор смачно орал на Стаса. Одновременно он тормошил Стефку, показывая затянутые маревом зрачки, записывал на бумажке адрес, куда они его сейчас отвезут - ставить капельницу. Отдельно - записал печатными буквами названия препаратов, которые должны быть в составе капельницы. И - проследите, а то эта сволочь догадается заменить! И - мне! Сразу мне на телефон! Я ему устрою!... Опять содрал с Германа джинсы - хватал жесткими, холодными пальцами бедро, демонстрировал Стасу степень повреждения... Заодно проинформировал его, что у нормального, воспитанного тренера по городу не бегают ученики с травмой тазобедренной области, таскающие на руках отравленных какой-то тварью детей... И что воспитанные тренеры таскают травмированных и отравленных учеников сами. На своих руках. А не подписывают под это дело тех своих учеников, кто, еще с трудом, но все же - держится на ногах. Хотя - о чем это он?!... Это же - о воспитанных тренерах!... Стас-то тут причем?! Доктор попытался прикрикнуть и на Игоря, стоявшего на коленях рядом с кушеткой, державшего Стефку за руки... Быстро спросил у Стаса одними губами - Кто? - и, услышав, что брат, махнул рукой, мол, бесполезно. И, словно почуяв второе дыхание, по новой схватился за Германа и Стаса. По очереди. Оба в тот час узнали о себе много нового. Стас с Игорем примчались на машине, а отпускать Германа одного - в любом виде, пусть даже на ковре-самолете - доктор запрещал категорически! Всадив Герману в бедро еще один укол, после которого тот вообще, похоже, потерял способность двигаться самостоятельно, доктор потребовал, чтобы они выметались все вместе - по указанному им на бумажке адресу...И чтобы Герман был доставлен до горизонтальной поверхности - диван, кровать, ему наплевать, что именно! - под личным контролем Стаса. На вопрос Стаса - Что?...Тяжелый день? - доктор проорал, что Стас идиот, день сегодня спокойный, даже тише, чем обычно, и что бы он в этом понимал! И по всем вопросам - сразу ему на трубку! Сразу же!... Кого там еще у Стаса отравят, порежут или отмордуют. Стас согласился, что он, конечно, ничего не понимает, отказался от предложенного по дружбе - лично ему - укола и подхватил Стефку на руки. Игорь, не сводивший глаз с брата, тем не менее, бережно и осторожно тащил до машины Германа. Стефку разместили сзади, Игорь сел с ним... Для Германа оставалось только пассажирское место. Усаживался он медленно... Стасу даже пришлось помочь ему втаскивать в машину несгибающуюся ногу. Во внутреннем кармане куртки, похрустывая папиросной бумагой, ждал своего часа великолепный старый кинжал. Пока ехали в клинику, Герман несколько раз старательно повторил, как увидел Стефку... Как побежал к нему через дорогу... Как они упали на тротуар, а мужик из "фолькса" согласился их подвезти сюда... Нет, он никого рядом не видел... Когда он бежал к Стефке - тот был один. Стас не отрывал взгляда от дороги, но Герману казалось, что все это время он прямо перед собой видит яростный прищур и небрежную усмешку. Вколотые препараты вызвали странную реакцию - его затрясло. Сзади на плечо легла узкая, но сильная ладонь: - Гера... Спасибо тебе. Я... я не знаю.Если бы... Стефка... - Игорь замолчал так внезапно, что Герман понял - тому сейчас лучше помолчать. - Да вы не переживайте. Сейчас главное - капельница и врачи... И все будет хорошо. - голос сел, напоминал ржавое крошево. Пульс шкалил в висках и в горле.- Всё будет хорошо... Правда. У меня и не такое было. И - ничего. Живой. Голос предал, ломанулся на последних словах... Герман молился про себя, чтобы этого никто не заметил... - А что у тебя было? Не расскажешь?... Пока едем. - ох, твою ж мать! Ну вот - зачем?! Зачем - такие вопросы?! И - таким голосом?! Стас - словно забыл о дороге. Он повернул голову и внимательно смотрел на своего пассажира. Герман - будто, шагая с крыши небоскреба в пустоту - медленно повернулся к нему. Взрыв! Огненный вихрь. Желто-кровавая пустыня встала на дыбы. Песчанные вихри, завывая и скуля, заметались палящим, иссущающим безумием. Пустыня, ставшая его убежищем - погибала. Герман смотрел в глаза человеку, который знал о нем всё! Всё! И знал еще тогда, с первой встречи, когда Карташов приехал в клуб, чтобы поблагодарить за спасение своего Женьки. Человек знал, что, увидев его, услышав его голос, поймав яростный прищур веселых глаз - Герман вдруг провалился по горло в желто-кровавый песок, пересыпаемый знойным пустынным ветром. И остался в этом песке. Не в силах что-либо изменить. И человек это понял. Сразу же. В ту же минуту. И этому человеку два с половиной часа назад он купил в подарок старинный кинжал. Ему, Станиславу Григорьевичу. Стасу. А вот теперь оставалось только умереть. Ну, на крайняк, можно открыть на полном ходу дверь - и рывком ломануться на асфальт. Они - в крайнем левом ряду, так что машин рядом - на выбор. И вот тогда - справедливость восторжествует. Потому что жить без Женьки - он не сможет. Но жить, зная, что Стас всё про него понял - не сможет тоже. Слишком уж это всё... позорно. На колено здоровой левой ноги легла широкая сильная ладонь. - Значит... Ты сейчас просто посиди. Спокойно...Ладно?...- Стас не отрывал взгляда от дороги. Ладонь правой руки по-хозяйски примяла джинсовую ткань. На безымянном пальце сверкнуло широкой полосой серебряное кольцо. - Стефку врачам передадим. А потом у меня к тебе разговор будет. Уделишь время? Герман попытался ответить. Ничего не получилось. Со второй попытки - тоже. Тогда он просто кивнул головой. Он хотел отказаться. Но не смог. Он уже ничего не решал. Всё решал человек, сидевший за рулем. - Игорек... Как он? - Стас пристально смотрел в зеркало заднего вида. Услышав сзади - "Терпимо..." - перевел дыхание. - Док сказал, капельница на четыре часа. Его, конечно, тут оставят на сутки. Ты - как?... Посидишь с ним?. Всё остальное обсудим позже... Главное, чтоб он проснулся побыстрей. Он смотрел в зеркало, ловя взгляд Игоря. У Германа было странное чувство, что они так разговаривают. Взглядами. Словно что-то безмолвно согласовав, Стас опять повернулся к Герману: - Съездишь со мной. Поможешь. Заодно и поговорим. - он не спрашивал, не предлагал... Просто сообщил - что будет дальше. Герман отвернулся к окну. Было стыдно. Было тяжело. И - радостно. Он уже ничего не решал. Он не чувствовал - болит ли нога... Наверное, болит. Кровь приливала к щекам. То ли у него жар, то ли он с ума сошел. В клинике их ждали. Выскочил встрепанный молодой врач. Каталка. Санитары. Стефку забрали за пару минут. Игорь пошел с ним. Перед этим они со Стасом о чем-то разговаривали, стоя в нескольких шагах от машины. Герман из машины не выходил... Стас попросил не тревожить больную ногу. Через несколько минут Стас сел за руль, взревел мотор, и они выехали с территории клиники... Герман понятия не имел, куда они едут. Ему было все равно. Когда, наконец, машина притормозила между домами, Карташов заозирался... Он не знал это место... - Выбирайся, болезный. - Стас улыбнулся, выключил зажигание. - Погоди, я тебе помогу. В гости пойдем. - К кому? - О! кажется, голос вернулся. Герман послушно начал вытаскивать из машины больную ногу. Стас, уже обошедший машину спереди, стоял рядом, помогал выбраться. Подхватив Германа подмышки, как маленького, выдернул его из машины, поставил на землю. На долю секунды прижал к себе. Герман пошатнулся от неожиданности. Травмированная правая нога поехала вбок. Сильные руки подхватили его за плечи, не дали упасть: - Ко мне... Думаю, нам есть о чем поговорить. В кармане куртки чуть слышно, шуршал папиросной бумагой старинный кинжал. ***** За сутки до этого... Макар еле сдержал желание судорожно сжать губы... Ближе... Еще ближе... Губы, находившиеся рядом в ним, в нескольких сантиметрах от него, приоткрылись в радостном ожидании - давай, не томи! Макар чуть слышно вздохнул - и потянулся к девушке, зажмурившей в нетерпении глаза в нескольких сантиметрах от его лица. Сладко... Черт, как же сладко! Главное - не спешить, и тогда всё получится. Губы девушки - пухлые, выразительные - были совсем рядом... Ждущие, готовые. Давай, родная! Ну!... Ещё чуть-чуть! Да! Получилось! Блин, оно того, действительно, стоило. - Получилось!...Получилось! - прямо за спиной, на диване, заскакал, как черт из табакерки, Данька. - Макарушка, получилось!... Ирка, погоди, у тебя крем на носу. Сейчас вытру. Данька схватил со стола салфетку и через плечо Машеры попытался аккуратно вытереть нос девушки, действительно, чуть запачканной кремом. Аккуратно не получилось. Если бы Макар не перехватил юного энтузиаста за руку, тот размазал бы крем по всему лицу сидевшей рядом с Макаром и старательно дожевывающей эклер Ирки Золотниковой. - Даник! Ну тя на фиг!.. Ой, спасибо, Макар, он мне, кажется, в глаз попал. Тьфу! Тут бумажка какая-то... - Ира, закашлявшаяся, чуть не подавившаяся остатками пирожного, яростно выплюнула в ладошку бумажный комочек. Она подставляла Макару лицо, чтобы тот уже другой - чистой - салфеткой ликвидировал следы данькиного и его, Макара, беспредела. - А кто вообще догадался взять эклер с этикеткой?!...Бумажку бы сняли, гады! Я же вам не шредер, я бумагу есть не подписывалась. - Мы выиграли! Наш фант... - довольный Макар развернулся к присутствующим. - и сейчас мы с Иркой оторвемся на ком-то... Ой, оторвемся. - Бешпошшадно... - поугрожала счастливая Золотникова, запивая сладкую пытку минеральной водой. - Я вам сейчас всем придумаю!...Вы у меня этот эклер долго вспоминать будете! Когда Макару выпал фант - скормить без рук Иришке эклер - единственное, что пришло ему в голову, взять пирожное губами и старательно тыкать его другим концом в рот Золотниковой. Правда, Данька - "король садистских развлечений", как с недавних пор именовал Краснова Леха - настаивал на том, что можно положить эклер на край стола и толкать его вперед носом, а Иришка будет откусывать... Желание именинника - всегда закон, особенно этого именинника и для Макара, но первая же попытка опробовать новый способ привела к тому, что Макар, лихо съездив эклером Иришке в глаз, носом столкнул пирожное на пол. Пришлось вернуться к старой, проверенной схеме. Безвинная жертва произвола, Ира Золотникова - потому что фант был не её, но не помочь Макару она не могла - в ходе операции была измазана кремом по всему лицу. Макар искренне недоумевал, как же можно, пытаясь попасть человеку пирожным в рот, то и дело, втыкаться ему этим пирожным в щеку, лоб или подбородок... Оказалось - можно. Для этого достаточно было иметь старание Макара и энтузиазм Иришки в попытке поймать это пирожное губами... Угоравшие от этого зрелища присутствующие подбадривали участников воплями, хохотом и аплодисментами... Веселился даже Лешка Сёмин, хотя Макар видел, с каким внутренним напряжением он наблюдал за ходом "сладкого" эксперимента. Вот дурной! Сам же загадал, и сам же - переживает. Машера мысленно посмеялся на приятелем, чья выдержка, явно, дала сбой. Во всем, что касалось Иришки, Сёмину мгновенно отказывало его хваленое чувство юмора. А Сёмин без чувства юмора - это такое уморительное зрелище!. Предоставив Иришке сводить счеты с остальными за них обоих, Макар вышел в коридор... Он в очередной - сотый, если не больше - раз набирал на мобильнике номер Эмы... Которого не мог найти уже сутки... И, привыкнув с весны относиться к жизни Градиевского с повышенным вниманием, Макар, честно говоря, уже впал бы в панику, но точно также он не мог дозвониться и до Стефки... Версия, что эти двое замутили что-то лично для себя, напару, не предупредив остальных, казалась убедительной и немного успокаивала... Но - вот так, без объяснений, просто пропасть неизвестно куда. Опять - тишина... Ни Эмы... Ни Стефки. За последние двадцать четыре часа судьба удивляла Макара так внезапно - загадочный "санитарный день"вчера в клубе, чего раньше не происходило никогда... Пропавший Эма... Пропавший Стефка.... - что Макар решил эту самую судьбу больше не искушать, и решительно набрал номер Игоря. Он просто спросит, как там Стефка... И, когда ему скажут, что с приятелями все в порядке, успокоится и - отстанет. Просто Данька переживает, что ни Эма ни Стефка не приехали. А он так хотел их видеть у себя на празднике!... С Эмой Градиевским его связывали высококультурные отношения... Эмка позволял Даниле - единственному! - разговаривать с ним так, как не позволял больше никому. И получал от этого искреннее удовольствие...Как и Данила. Ну, а со Стефкой они летом учудили напару такое, что роднит людей навсегда. Жизнь, видимо, решила, что Машера всё же мало поудивлялся за свои двадцать лет, и трубку Игоря решительно взял Стас. Услышав о данькином дне рождения, Стас чертыхнулся, что забыл - хотя Макар предупреждал его и даже отпросился на сегодня с вечерних занятий, как и Галка - сказал, что обязательно заедет, с Игорем, и даже привезет Эму со Стефкой... Загадочно сказал, что это - "отличный вариант". Значит, еще плюс четыре гостя. Макар с порога окинул взглядом комнату. Десять человек. Данька, Марина, Лешка с Ирой, Галка, Марьяна, он сам... Подруга Марины по работе Тамара и два симпатичных парня - Фил и Ник - которые сутки назад на удивление быстро вписались в их компанию. Он сам. А Марина говорила, что к вечеру хотел заглянуть и поздравить Даньку - Курицын. Если в итоге они не разорвут квартиру Красновых на части - это будет приятная неожиданность. Макар непроизвольно потер шею... Следов под пальцами уже не было, но ощущение, что они там есть - не проходило. Все же, когда тебя пытаются задушить - это неприятно. Это неприятно даже тогда, когда тебя душат любимые руки. Макар смотрел как в комнате Фил Морозов, с завязанными глазами, наощупь крепил на затаившем в ужасе дыхание Лехе двадцать пять бельевых пластмассовых прищепок. Приятель Фила, Ник, готовился эти прищепки - также наощупь - снимать. Леха - под общий хохот - робел и смущался. Мстительная фантазия Иришки Золотниковой была беспощадна.