Лузеры остаются лузерами

— Знаешь ли, между номером один и номером два огромная разница. Второй номер — только утешение. Чтобы проигравший не расстраивался. Но в то же время, лузер — он и есть лузер. Сражаться с Сасаки Хайсе увлекательно — словно ожесточенно вгрызаться в гранат, чувствуя, как алые капли окропляют лицо. Он подобен безмолвной тряпичной кукле — хватай, мни, дергай, бросай, бей. Говорить с такой куклой даже не то, что бы скучно — бесполезно. Ты ей твердишь о глубоком и почти гениальном, а она не понимает и молчит. Такизава раздражается все больше, вколачивая Хайсе в пол и ломая им стены, потому что Канеки Кен везде слыл легендой, а на деле оказался размокшей половой тряпкой. Такизаве до скрежета зубов хочется почувствовать, как он держит голову этого ублюдка в руках, но это было бы слишком просто и неинтересно. — ... Разница между ста баллами и девяноста девятью — вовсе не один балл. Что, по сути, значит этот самый «один балл»? Единица — целый набор мелких десятичных дробей, значит один балл — это слишком много. Один балл для глупца — ловушка, за которой скрывается целая пропасть. Такизава угодил в неё, а некто хитроумно её преодолел. Некто... В голове возникает образ Мадо. Ещё в те академические годы, когда она была его одногруппницей, носила распущенные волосы и одаривала каждого высокомерным пренебрежительным взглядом. Когда он был неудачником по сравнению с ней, потому что занимал «утешительное» второе место, а между ними была стена в виде одного балла. Тогда, когда он ещё не жаждал слышать под собой её молящие унизительные стоны. Такизава смеется безумно громко, и ему самому становится страшно. Немного. Такизаву оглушает крик, и представление идет трещинами, а затем рушится. Он протыкает Сасаки Хайсе насквозь, и теперь с удовольствием вспоминает, какая же это все-таки великолепная разрушительная боль. Как будто тебя нарезают на очень мелкие кусочки для мясного салата, а потом понимают, что лучше сделать фарш, и мнут, чтобы приготовить очень-очень вкусный пирог. Что лучше: мясной пирог или фруктовый? Раньше Такизава бы выбрал фруктовый, но сейчас ему больше по вкусу мясной. С кровью. Хотя, если для фруктовой начинки взять ананас или хотя бы грушу... Почему раньше он ел так мало фруктов? Кажется, они были вкусными. А ещё кажется, что Канеки Кен раньше не был таким слабым. Он был быстрым, ловким и пытался казаться сильным. Но Сасаки Хайсе избаловали, превратили его в неспособного инвалида, отобрали отточенные в боях способности. Под эгидой Аримы Кишо и Акиры Мадо он расслабился и утратил все свои навыки. Что уж говорить о собственной личности. Есть ли вообще у подобного существа с промытыми мозгами то, что зовется «Эго»? Акира Мадо. Такизава видит, как сжимает её бедра, вгрызается в белую кожу её шеи, глотает кровь, целует ее так, что голова идет кругом. Он представляет, что она принадлежит ему, как заставляет её прогибаться, кричать и плакать. Что Акира Мадо — его полная собственность. И в его реальности он — номер один, а она — не стоит того, чтобы занять хоть какое-то место. Потому что вещам не присуждаются места. Даже если это чертовски красивые вещи. Канеки-Сасаки-Кен-Хайсе кричит неистово, на весь мир, и каждый, абсолютно каждый, может услышать этот крик. Он не сопротивляется, не делает ничего, и это бесит Такизаву ещё больше: враг оказался во сто крат слабее, враг тот, кто не стоит потраченного времени. Почему этот скорчившийся на земле полугуль так важен в обоих мирах? Почему о нем так пекутся, хотят заполучить его? Товар же оказался бракованным, изуродованным, сломанным. Безделушка стоит неоправданно дорого для своего качества, поэтому должна быть выкинута кем-то на свалку. Легенда просрочена, её больше не передают из уст в уста, ей не восхищаются, о ней забыли, просто стерли из памяти. Легенда не заслужила стать увековеченной. Такизава зажмуривает глаза, и пестрая картина с Акирой снова не дает ему покоя. Насладившись сладкой, но холодной кровью, он начинает стаскивать с неё одежду. Акира сдалась, Акира опустела, но на мгновение в её глазах зажжется тот огонек, который он все время желал увидеть. Она пытается освободиться, отталкивает его, даже один раз ударяет в скулу. Такизава вырывает светлые волосы, пытаясь распустить прическу. Акира никогда не плачет от боли, но на этот раз роняет свою голову ему на плечо и заходится тихими рыданиями. — Ты мусор или же золото, Канеки Кен? Хайсе не отвечает и, раскрывая рот ещё шире, шепчет что-то о том, что не хочет исчезать. Его лицо и волосы в крови, в крови его одежда и весь он составлен из бурлящей, закипающей в жилах крови. Такизава хочет накачать его ещё литрами крови, чтобы он лопнул как шарик, а потом затопить, искупать себя и даже рискнуть поплавать в ней. Он желает смешать его внутренности с внутренностями Акиры, пропустить их через блендер, а потом выпить через соломинку получившийся коктейль. Боги, он никогда не пробовал подобный деликатес! В существовании Канеки Кена никогда не было смысла, как нет смысла в существовании Сасаки Хайсе. Именно поэтому Такизава покончит с обоими разом. — Ну что ты, Акира, не плачь, — Такизава наконец расправляется с волосами, распустив их. Они мягкими локонами ложатся на плечи, такие красивые, такие гладкие, такие... её. — Все мы имеем свойство меняться. Я просто столкнул тебя со ступеньки с номером «один» и сам поднялся на нее. Ты не простила меня за это, но можешь сделать вид, что ничего не произошло, договорились? Он сажает её себе на колени и шепчет на ухо: — А теперь просто потерпи. Такизава уклоняется от чьего-то кагуне. Хинами, эта бестолковая девка, поднимает его еду с земли так нежно и заботливо, что к горлу сразу подкатывает дурнота – то, что было съедено недавно и уже успело перевариться. Почему они все намерены помешать его трапезе? — Зачем ты мешаешь мне? Чан-Хина лепечет что-то о ценности Хайсе, но Такизава понимает, что за этими бессмысленными оправданиями скрываются личные чувства. Это злит его настолько, что он готов прибить Хинами на месте. Но нельзя, «Аогири» не простит подобное, потому что каждый член организации «неповторим». Хинами отрывает Такизаве кисть, она сильна, но недостаточно, чтобы побороть его в очках. Такизаву раздражает эта ситуация, его очень-очень сильно раздражает, что даже мнимые союзники мешают ему в достижении цели, и даже эта девчонка встала на защиту металлолома по имени Канеки Кен. Они все его рабы: поклоняются ему, обожают его, возносят, словно идола. Но если они лишь рабы, то и относиться к ним надо подобающе. Такизава одолевает строптивую, но насладиться успехом не может: он пытается контролировать себя, не дать безумию затуманить разум, но тот не слушается. Такизава бьется головой об стену и приказывает себе не есть, даже не думать о еде. Он закрывает глаза и смеется, тяжело дышит, вспоминая образ Акиры. — Как ты стал таким? — сквозь слезы спрашивает Акира и ежится от собственной наготы. Такизава с ухмылкой отстраняет её от себя и любуется результатом проделанной работы. Кожа у Акиры бледная, почти прозрачная, и она как белый жемчуг, который не станет грязнее, даже если уронишь его в сажу. И волосы длинные — она ещё не успела их обрезать. И не успеет. Потому что ему нравятся эти волосы. Акира Мадо совершенна и телом, и умом, а что уж говорить о душе. Вся она, все её существо являются единицей и занимают первое место. Такизава с вожделением облизывает свои черные потрескавшиеся губы, протягивает к Акире руки, поглаживает талию осторожно, почти не касаясь. — Потому что я неудачник. А неудачники мстительны. Когда Такизава раздвигает ноги Акиры, та готова сломаться. — Пожалуйста, уходи отсюда, — Хайсе поднимается, восстает из праха, смешно покачивается, словно его переехало бульдозером, весь в крови, жалкий, слабый, отвратительный. Несет Хинами какую-то околесицу, и Такизава разбирает только то, что он есть Сасаки Хайсе воплоти и никем другим быть не может. Это отродье отрицает себя настолько рьяно, что можно с уверенностью говорить о его трусости, о том, что он трусливее любого следователя или гуля. Такизава пытается заглушить безумие презрением, но не получается. Его распирает смехом: этот Канеки Кен даже трусливее, чем он сам в прошлом! Вместе с хрустом пальцев Сасаки Такизава чувствует, что сейчас будет самая интересная часть комедии. В опорожненной оболочке пробудилось то, что так долго дремало внутри. То, что она так упрямо подавляла в себе. Поддавшись безумию, Такизава уже ничего не разбирает, только слышит, как кровь бьет в висках и стучится об кожу, словно желая выбраться наружу. В голове теперь нет ни Мадо, ни Хайсе, ни кого-либо другого, есть только огромное желание съесть что-нибудь. Сасаки Хайсе решает сопротивляться и сражаться за свою никчемную жизнь — это все, что может понять Такизава, так как полукакуджа завладевает им, не дает рационально мыслить. Легенда внутри Канеки Кена взвилась и запротестовала. Такизава с предвкушением наблюдает за движениями противника, за его блоками и ударами, но особенно интересно любоваться изменившимся выражением лица. Сквозь запекшуюся кровь видны глаза другого человека, в которых играет яркая электрическая искра. Так кто он, мусор или же золото, черт побери? Все преобразовывается и превращается в разноцветную круговерть. В памяти мелькают фигуры, очень-очень много резко меняющихся фигур: все члены семьи, которых он съел без чувства сожаления, в слезах и крови, нынешние напарники из «Аогири», старые друзья и сотрудники из CCG, Амон Котаро, Арима Кишо, Акира... Мадо? Противник оставляет его одного: это Такизава не осознает, а скорее чувствует. Через звенящий шум в голове отдаляется шепот Канеки Кена, призывающий к чему-то. Его голос смешивается с чужими шагами. Одна.... две... четыре... нет, восемь пар ног приближаются к своей цели. — Та... ки... за... Ему не дают толком насладиться ни сражением, ни безумием: голуби налетают со всех сторон, Такизава видит, как они окружают Хинами, как к ней медленно приближается Арима. Но не это его поражает, совершенно не это. По ушам полощет слишком мягкий голос Акиры Мадо, которая шокировано смотрит на него сверху вниз, не веря своим глазам. Такизава нервно хихикает и закрывает лицо руками. Акире не надо повторять его имя дважды по слогам, чтобы он сгинул, исчез из поля зрения. Кажется, он снова остался в дураках? Ничего. Это ненадолго. — Первое место убило твою мать... — Такизава вырисовывает на груди Акиры замысловатую единицу её же кровью. Он резко вводит два пальца в вагину, заставляя Мадо подавиться воздухом от внезапной боли. — Первое место поглотило твоего отца... — Такизава с вожделением слизывает красивую цифру с молочной кожи. Наверное, он в жизни не изображал нигде такой аккуратной единицы. Кожа Акиры буквально подходит для письма лучше, чем бумага Ни единого стона, ни единого звука не слетает с губ Акиры. Даже в его воображении она упряма и строга, горда до скрежета зубов. Только единственный раз позволила себе расплакаться, и то, наверное, просто его представление не идеально. Впрочем, ничего нового. — Первое место уничтожило того, кого ты любила, — это Такизава произносит, переступая через себя. Что-то сродни боли колет в груди, но и она исчезает, как только ногти впиваются в участок кожи под левой грудью. Такизава надавливает на это место, рукой пробираясь прямиком к сердцу. Акира прикусывает губу и зажмуривает глаза, но не кричит, не молит о пощаде. Она привыкла выносить любую боль. — Это чертово лидерство прикончит и тебя! — одним рывком Такизава вырывает сердце из груди и прислушивается к его стихающему биению. Акира обмякает, глаза у неё становятся стеклянными и потухают. Она падает рядом с ним прямо лицом в землю: нагая, окровавленная, грязная и осрамленная. Такизава поднимается, тихо посмеиваясь, с напущенной брезгливостью бросает под ноги сердце и раздавливает его. В конце концов, первое место всегда было гибельным, а лузеры остаются лузерами.