Другие драконы

— Насколько ты мне доверяешь? — спрашивает Фили. Голос его тихий, но отчетливый. Кили лежит на спине, смотрит вверх. Ему кажется, с ним разговаривает небо. Повернуть голову невозможно, дышать — больно. Кили думает, что ниже сердца он уже мертвый. — Абсолютно, — отвечает Кили. Если брат сказал бы, что Кили — крылатый волк, он, наверное, пошел бы в горы вить гнездо. Вся прелесть в том, что Фили никогда не предавал доверия Кили. Говорить больно. Битва плещется где-то в отдалении, накатывает волнами лязга, криков. Небо висит, выгнувшись гигантской желтоватой аркой, словно брезгуя дотронуться до изгаженной земли. Летучие мыши кажутся яркими, размытыми силуэтами. — Слушай, — шепчет Фили. Кажется, он держит Кили за руку. Тот не уверен. — Жила-была принцесса… — голос у Фили тихий-тихий. — Как мама? — Нет, просто принцесса. — Человеческая? Из Рохана из какого-нибудь… — Просто принцесса, — повторяет Фили. — Из какого-то неизвестного королевства, в котором королю нравятся красные цветы и летом, когда зацветают маки, он ездит любоваться на поля… Кили настолько притерпелся к шуму боя, что тишина падает на него, как мягкое душащее одеяло. — Как раз в пору цветения маков принцесса и родилась, — продолжает Фили. Голос его крепнет, исчезают долгие паузы между словами, — шестнадцать лет она смотрела на красные летние цветы, на разноцветные осенние листья и белый снег. На свою семнадцатую весну она захотела завести дракона… Кили хихикает. Ему не больно. — Дракона? Как Смога? И зачем бы Смогу принцесса? — Смогу она и не была бы нужна, но речь идет о совсем других драконах. О тех драконах, которые вышли из моря, потому что их позвала земля. Видишь ли, в те времена вредное небо давило на нее, как давит ладонь, прижатая к мечу, самодовольное небо ползало по земле, то и дело попадая то в море, то в озеро. Приятно ли, когда по тебе ползает что-то мокрое и не дает ни вдохнуть, ни выдохнуть? У земли не получалось ничего вырастить — вся трава гибла, задавленная небом. Тогда появились драконы. Кили моргает. Когда он открывает глаза, летучих мышей уже нет, белое марево над его головой густеет, набухает, в вышине зарождается медовое спелое солнце — огромный душный шар, раза в два больше привычного солнца, гораздо темнее и совсем не такой пронзительно-яркий. — … Сначала драконы были как ящерицы, маленькие, юркие, они щекотали небо, оно темнело, закатывало оба своих ярких глаза — янтарный и белый — и покрывалось мурашками звезд. Драконы были неугомонны: сновали туда-сюда. Небо терпеть не могло щекотки, так оно поднималось все выше и выше, вслед за ним росли и драконы. Когда они не могли больше расти (а останавливаться на достигнутом было нельзя, небо гневалось, между ним и землей стало душно, в воздухе то и дело загорались молнии, янтарный глаз превратился в жгучую точку), у драконов появились крылья. Кили видит, как вокруг его головы растет трава. Стебельки выстреливают вверх, густо-зеленые, свежие. — Небо поднималось все выше, земля свободно вздохнула и начала цвести. На ней выросли трава и деревья, потом — холмы и горы. И тогда небо увидело, какая земля красивая, и устыдилось, и поднялось еще выше, чтобы увидеть ее всю целиком: все поляны, леса и озера. Небо любовалось на землю, но характер у него как был дурным, таким и остался. Небо хотело видеть всю землю, любоваться на нее постоянно, потому оно растянулось, стало большое-большое, такое широкое, что ему перестало хватать света. И тогда оно впервые по собственному желанию сделалось темным, в мурашках звезд, чтобы передохнуть. Но не глядеть на землю оказалось выше его сил. Тогда небо, такое большое, что два его глаза навсегда расстались, решило, что белый глаз будет дремать ночью, а рыжий глаз - смотреть на землю светлым днем. Так стала ночь и стал день. Кили видит, как над травой вырастает дерево: сначала темный шершавый ствол (Кили не повернуть головы, поэтому дерево сначала кажется только тенью, маячащей где-то на краю его крошечного мира, состоящего из небесного колодца с ободком из травы), потом длинные ветки. Они стремительно переплетаются в вышине, похожие на потеки чернил, расплывающиеся по влажной бумаге. Листья на дереве продолговатые и глянцево блестят. — … Со временем небо так отдалилось от земли, что драконы стали свободны. У них были крылья и ветер. От них пахло морем и раскаленным песком. Они любили сокровища. В их пещерах находили приют забытые письма, полные любви, чьи-то потерявшиеся воспоминания о чудесном солнечном дне, бумажные цветы, которые собирала старушка с кожевенной улицы и ее же кошка, оставшаяся одинокой, когда старушка умерла, кусочки вечернего ветра и отражение луны в лесном озере. Цену сокровища всегда определяет его хозяин, набор разноцветных стеклышек для какого-нибудь мальчишки может быть дороже половины королевства со всеми королевскими ирисками из патоки, которые король тайком ест по ночам над королевской книгой сказок. Когда хозяева перестают нуждаться в сокровищах, их забирают драконы, прячут в солнечных светлых пещерах, укутывая в мягкое время, и оставляют дремать… Кили не больно. Отсутствие боли похоже на отсутствие шума. Во всем мире существуют лишь шелест листвы и голос брата. Фили держит его за руку, Кили удивляется тому, насколько это прикосновение живое и теплое, а потом понимает, что у него на руке нет больше кольчужной перчатки. — А принцесса? — тихо спрашивает он. — Если есть сокровища, особенные лишь для хозяев, — с готовностью отзывает Фили, — то бывают и сокровища, драгоценные сами по себе. Как принцессы. Красивые и веселые. Очарованным драконам кажется, что короны растут у принцесс на головах. Драконы не могут устоять. Их пещеры полны сокровищ, которым хозяева отдали часть души, которые берегли, как очи в собственных глазницах. Драконы думают, что сами они так не умеют. А потом встречают принцесс. Не каждому дракону подойдет любая принцесса. То же самое и наоборот. Одно верно: на пути у дракона обязательно рано или поздно окажется та самая роковая принцесса, дракон потеряет голову и похитит ее. Кили садится рывком. Голова у него восхитительно кружится от легкости. Фили улыбается. Его улыбка такая, словно он прожил триста лет и еще три жизни в придачу. Кили почему-то теряется. — А эта принцесса решила похитить дракона сама, — заканчивает Фили. Кили оглядывается. Мир вокруг тихий, уютный и почему-то кажется удивительно маленьким. Его словно бы целиком можно разглядеть из конца в конец, все его леса, похожие на большие смирные рощи, лишенные тьмы, все холмы и низенькие горы. Над ближайшим холмом летает дракон. У дракона длинное тело, как у угря, будто бы лишенное костей, из-за размытых движений кажется, словно над травой вьется большое чешуйчатое кольцо. Принцесса на спине у дракона восхищенно кричит, корона ее съехала набок, глаза горят, из-под белого подола с вышитыми маками бесстыже торчат ободранные коленки. Принцесса смеется, запрокидывая голову в ореоле летящих локонов, пришпоривает дракона, сдавливая бока загорелыми ногами. Счастливый дракон прядает большими ушами, костяными и гладкими, по форме похожими на кошачьи, и летит еще быстрей. С чешуи падают капли пойманного дождя, над холмом цветет радуга. В кольце сухой травы сидит компаньонка принцессы, кругленькая и румяная, и смотрит только на вышивку, стесняясь поднять глаза на принцессины голые пятки. Кили удивленно смаргивает: ему кажется, он может разглядеть каждую драконью чешуйку, каждый волосок на голове у принцессы, каждую травинку, даже слепой узор, который вышивает служанка белыми нитками по белому шелку. Он смотрит дальше. Между холмами вьется дорога, по ней едет волшебник на ослике. Ослик маленький, волшебник длинный и нескладный, с большим носом и большим же посохом, как это обычно водится у волшебников. Ноги его растопырены и вытянуты вперед, чтобы не задевать дорогу. — Что это? — тихо спрашивает Кили. Поднимает руку, подносит ее к лицу. Тело его такое невесомое, что он не чувствует движения, только видит его. Рука будто чужая. Фили тоже кажется неуловимо другим: волосы его темнее и ярче, глаза словно не могут определиться, какого они цвета. На нем светлая рубашка и нет мечей, только за спиной стоит прислоненное к дереву копье. Темный рослый конь неподалеку объедает куст. Кили не то что бы страшно, скорее зябко. По спине ползет холодок. Вопрос его бессмысленный, зародыш тысячи вопросов: «Где мы? Что происходит? Почему мы здесь?» Фили все понимает правильно. Как и всегда. Плащ, на котором он сидит, по краям обтрепался, древко у копья вытертое, но на нем нет следов крови. Фили подтягивает к себе Кили одним сильным движением, усаживает к себе на колени, целует. Крепко целует, глубоко, не по-братски. Кили выдыхает ему в рот. Он знает, что так нельзя, но не помнит почему. Ничем не обоснованный запрет кажется поразительной чушью. Кили приникает к Фили, обнимает его. От брата терпко пахнет табаком и лесом, волосы под рукой горячие, словно только что по волоску отлитые из золота, щекочутся усы. Кили рвано выдыхает в поцелуй, ерзает у Фили на коленях. На одном из холмов растет яблоня, волшебник под ней плетет шляпу из соломки и шепчет, не поднимая глаз: «Смотри, смотри». Яблоня трепещет, яблоки на ветках краснеют от смущения. Фили укладывает Кили на плащ, гладит колени, трогает живот и плечи. Глаза у него темнеют, губы становятся мягче и припухают. Кили смеется, дергает брата на себя, говорит: «Хватит нежничать». Взгляд Фили беззащитный и укоряющий. Кили гладит его пяткой по бедру и улыбается, целует в ладонь. Все это время он что-то теряет и не может понять что. Стыд? Совесть? Умение чувствовать боль? Солнце стекает по небосклону гигантской медовой каплей, воздух пропитан вечерней сладостью, плечи Фили гладко блестят, на лбу выступил пот. Он стремительно облизывает верхнюю губу и движение это кажется Кили куда непристойней, чем одновременное медленное проникновение Фили в него. Он стонет и сглатывает. Фили улыбается почти задорно, но в глазах у него глухая жадная темнота. Он ложится на Кили, притискивает его к себе целиком, двигается в нем, размеренно и сильно. Кили утыкается в соленое плечо, лижет, а потом целует. Потревоженная трава пахнет сочно и густо, тяжелое сытое солнце обвивает лучами Фили, вцепляется ему в волосы, стекает по плечам Кили на грудь, проникает в него весомыми теплыми каплями, постепенно наполняет его изнутри, исподволь и понемногу. Кили стонет почти беспрерывно, Фили рвано дышит над ним, часто целует — то ли уговаривает, то ли шепчет осанну. Кили давится солнцем, Фили весь золотой, жаркий и нежный. Кили смотрит, и света в нем вдруг столько, что ему кажется, будто он вдруг вспыхивает изнутри и горит, горит несколько долгих бездумных мгновений, куда ярче вечернего старого солнца. Фили горит вместе с ним, выгнувшись, вцепившись Кили в бедро. Потом они сколько-то лежат, обнявшись, пустое небо глядит на них нежным призраком луны, дерево мирно шелестит, сумрачный ветерок теребит его ветки. Кили будто плывет в тишине, задремавший брат сопит ему в ухо. Голова у Кили легкая-легкая, словно после стрижки, но лишился он не волос, а воспоминаний. Он какое-то время лениво шарит в мыслях, отыскивая имя брата, а потом перестает об этом думать. Какая разница? Имя ничего не изменит. Если Кили позовет его: «Брат», разве тот не откликнется? Кили очень спокойно. Он поворачивает голову, на груди у брата длинная тень, похожая на шрам, и непонятно, что ее отбрасывает. Кили подумав, ведет по ней пальцем, и она послушно исчезает, будто истаивает. Брат, сонно вздохнув, накрывает Кили полой плаща. Тот широченный, на синем полотнище вышит золотой лев с червонным кругом в лапах. Плащ уже поношенный, золотое шитье растрепалось, кажется, что у льва морда в кучеряшках. По краю идет надпись «Горький рыцарь». Кили улыбается, закрывая глаза. Последним из памяти стирается его собственное имя. Неподалеку спит дракон, плотно свернувшись кольцами, принцесса во сне прижимается к его морде. Луна такая яркая, что служанка продолжает вышивать, торопится — белый кролик на белом шелке все никак не дождется, когда она закончит, щекочет пальцы кончиками ушей. Волшебник на поляне угощает лесную деву яблоками из соломенной шляпы. Яблоки такие сочные, что можно прокусить кожицу и просто выпить мякоть. В оставшиеся скорлупки дева собирает землянику. Светлячки летают по поляне, волосы девы в их свете рыжие-рыжие, на синем платье вышиты звезды. Волшебник улыбается ей, поглаживая ежа, свернувшегося клубком у него на коленях. Под дальним холмом стрекот — там лесной черт ткет утренние туманы. Днем он отсыпается, а вечера проводит за ткацким станком. Туман должен быть готов к исходу ночи. Как только бледный шар луны, похожий на полное блюдо сахарной помадки, укатывается за горизонт, черт открывает холм. Туман течет из-под земли густыми полупрозрачными языками, укутывает холмы, захлестывает деревья. Дракон во сне приоткрывает пасть и нежно дышит теплом на принцессу, чтобы не озябла. Двое на холме сплетаются еще плотнее, укутываясь в плащ, один на двоих. Черт любуются на дело рук своих. Рядом с соседним склоном кто-то стоит, склонив голову. В здешних холмах некого бояться, черт тихо подходит. Незнакомец задумчиво смотрит в землю — трава обрамляет светлое полотно каменной двери. Та неровная, с щербинами и странными темными пятнами вокруг замочной скважины (черту они не нравятся). Незнакомец становится на колени, достает ключ, вставляет в скважину, поворачивает. Ключ сухо скребет по камню, дверь неподвижна. Незнакомец, яростно искривив рот в беззвучном крике, стучит по камню, темные волосы, в которых соли куда больше чем перца, хлещут по спине. — Господин, — начинает черт, неприятно пораженный увиденной сценой, и осекается: незнакомец сморит на него яркими светлыми глазами на усталом лице, взгляд его отчаянный, но какой-то бессмысленный. — Как вас зовут? — спрашивает черт, не придумавший ничего лучше. Незнакомец растерянно моргает, словно только что проснувшись, смотрит по сторонам. Солнце еще не взошло, но небо уже посветлело, молочный туман пахнет дождем. — Я не знаю, — беспомощно отвечает незнакомец, трет лицо и только потом выдергивает ключ из двери. Из скважины вытекает песок, растекается тонкой струйкой по поверхности двери, упоительно чистый и светлый, тихо шурша, скрывает трещины и пятна. Незнакомец смотрит как зачарованный, черт прячет зевок в ладонь, скоро день, ему уже хочется спать. — Давайте я напою вас чаем? — дружелюбно предлагает он. — В городе еще спят, ворота закрыты. Безымянные не редкость в этих холмах, черт привык. Имена во многом кажутся ему бессмысленными — суть все равно остается неизменной. А новое имя со временем отыщется — на полдороге между городом и лесом, в шкатулке на витрине антикварного магазинчика или в толще утреннего тумана. Незнакомец робко кивает. Черт улыбается и приглашающе кивает на распахнутый холм. Как только безымянный отворачивается, дверь полностью тонет в песке.