Рубашки

Все вокруг уже давно и прочно привыкли к тому, что Саймон и Кирен вместе, неразлучны. Даже слепому видно, что эти двое становятся ближе с каждым днем, каждой минутой. И тот факт, что Кирен так открыто смотрит только на Саймона тоже не удивляет никого…разве что, кроме самого Кирена, который ловит взгляд Монро через отражение в зеркале. Белые глаза с рваным узором зрачка следят за ним из-за спины, за тем, как Рен застегивает отглаженную рубашку пуговица за пуговицей своими длинными тонкими пальцами, как затягивает на шее галстук, аккуратно, даже как-то нежно, проводя по нему, не отрываясь от своего собственного отражения. Саймону, в отличие от Рена, совершенно точно наплевать на все праздники Роартона разом и он точно не собирается рядиться во что-то вычурное просто, чтобы порадовать этих снобов. Он не собирается надевать линзы, красить лицо тональным кремом и делать вид, что он виноват перед обществом тем, что он такой как есть. Свитер Саймона растянут, его брюки как будто в пыли и это очень контрастирует с элегантным костюмом Кирена, который частично находится на нем и частично еще висит на спинке стула, будучи пиджаком, который можно надеть в самый последний момент перед выходом. Кир смотрит на Саймона не осуждающе, но так, что Монро начинает казаться, будто он видит все самые грязные мысли. А мысли имеют места быть. И ловкие пальцы, теребящие отвороты на запястьях вовсе не помогают, особенно когда эти карие глаза смотрят прямо в душу. Кирен улыбается, немного неловко, как и всегда, когда чувствует себя отчего-то виноватым перед ним, и в этот момент становится похожим на, в лучшем случае, школьника, заставляя Саймона чувствовать себя педофилом, потому что эмоции он испытывает при этом совсем неправильные. — Как тебе? — Спрашивает Кирен, глядя в его глаза этим щенячьим взглядом, от которого не скрыться, в котором читается настоящее восхищение, как будто если бы Саймон сказал, что он выглядит ужасно, то Кир снял бы всю одежду и сменил на что угодно, хоть на пару пальмовых листьев. Но Саймон не может обманывать, как и решиться на ответ, а потому просто кивает, вызывая у Кирена самую широкую из улыбок. Глупый мальчик, как будто бы перед ним сидит эксперт, а не человек, который провел бы всю вечность в свитерах, прикрывая старые шрамы. А у Кира даже его шрамы кажутся элегантными, как будто бы вовсе не являются следами смерти, и Саймон никак не может решить для себя есть ли в этом мальчишке хоть что-то не идеальное. Кроме, пожалуй, его способности влюбляться не в тех парней. Взять хотя бы самого Саймона. Саймон, пророк пророка, что глупо само по себе, бывший наркоман, этого уже могло бы быть достаточно, чтобы считать его неподходящей парой, но он, кроме того, еще и остается просто Саймоном, которого почти никто не знает. Например, никто не знает, что Саймон просто с ума сходит, когда видит это очаровательное создание перед собой, особенно когда он надевает рубашки, так трепетно ухаживая за каждой мелочью. Когда воротник так привлекает внимание к его бледной шее, на которой можно проследить ход каждой мышцы, а раньше, наверное, можно было проследить каждую вену, пульсирующую изо всех сил, гоняя кровь к этому горячему сердцу. Раньше, наверное, Кирен бы покраснел от того, каким внимательным взглядом на него смотрит Саймон. И сам образ так живо рисуется в сознании Саймона, что он позволяет своим мыслям хоть немного вольности. Он живо представляет себе как мог бы сорвать рубашку с этого невинного на вид мальчишки, так, чтобы пуговицы перламутровыми каплями разлетелись по полу. Нет, Саймон не стал бы снимать рубашку полностью, она могла бы отлично удержать руки Кирена, словно матерчатые наручники за спиной. Есть что-то в ощущении полной власти над этим мальчишкой, способным сделать и первый шаг, и второй, и любой из последующих сам. Тогда, когда Кирен чувствовал бы каждое прикосновение, Саймон мог бы оставить на этой шее, с отчаянно пульсирующими венами, следы поцелуев, может быть даже укусов. Безусловно, Кирен заслуживает всего самого нежного и ласкового, но это не значит, что выступающие ключицы и весь этот облик ангела во плоти не вызывают у Саймона других эмоций. Не менее живо Саймон может представить себе то, как стонал бы Кирен, подаваясь навстречу его прикосновениям, как он пытался бы поймать своими губами губы Саймона и как сходил бы с ума от невозможности коснуться иначе, но Саймон бы все равно наслаждался властью над ним сколько только может. Саймон помог бы Кирену избавиться от одежды и взял бы его прямо так, у стены, сперва аккуратно подготовив, потому что едва ли этот ангел выглядит таковым без причины, навряд ли у него так уж много опыта, а причинять мальчишке боль просто так не доставило бы Саймону никакого удовольствия, ни малейшего. И это был бы самый шикарный секс в его жизни. Не потому, что это было бы так экстремально, или из-за этой власти о которой он думал уже немало, но из-за того, что это Кирен — мальчик с глазами в половину лица, который смотрит в самую душу, волосы которого кажется даже пахнут клубникой, настолько солнечный, что почти обжигает. Вообще-то, Саймон мог бы позволить себе все что угодно, и в этот момент он благодарен всем неживым силам за то, что на мертвом лице никак не отражаются его мысли, за то что вообще ничего в организме не может его выдать. Хотя, если честно, он бы с удовольствием променял все спокойствие мира на один безумный момент с Киреном.