По наклонной в безумие

Матвею хочется выть - на луну, на людей, на свою судьбу, на мир в целом. Заунывно так, раздирая глотку. Или грызть гранит, ломая зубы и отплевывая каменную крошку, давясь и все равно продолжая. Багров завидовал Буслаеву. Тому, что самым бессовестным образом раскинулся на животе и посапывает, подмяв под себя подушку. И ведь ничто этого гада не беспокоит, лежит себе - довольный сытый тигр, был бы у него хвост, он бы еще и лениво покачивал бы им. Матвей убеждался, что мир давно сошел с ума, и ко всем странностям нужно относится философски. Нынешнее поколение решило оторваться по полной, станцевав кадриль на всех канонах света и мрака. Варсус - светлый страж с дархом и по совместительству оруженосец Брунгильды. Бывшая повелительница мрака - новая валькирия ледяного копья. У бывшего посыльного света, лишившегося крыльев, есть свой ручной грифон. Ирка бессмертна. Ну что, вопрос о том, когда Буслаев и некромаг начнут трахаться на складном диване на съемных "неудачных" квартирах, видимо, всегда был лишь делом времени. Нужно было просто ждать, когда беспощадная ладонь всеобщего фарса доберется и до них. И сложнее всего было признать, что это медленное, но верное погружение в хаос приносит ему удовольствие, граничащее с иступленной болью в легких. Во время поцелуя проводить языком по сколотому зубу - это почти гипнотизировало, иногда Багров думал, что может делать это пару часов напролет. Но пары часов на это ему никто не дает. Мефодий нетерпеливый. У него шершавые ладони от дружбы с турником, и от него пахнет жвачкой. Матвей и сам прекрасно знает за собой черту непреклонного собственника. Но права не качает, потому что сам еще не может разобраться, кто кому принадлежит. Стоит Буслаеву сказать, что ему нужно к Дафне, у некромага начинает скручивать живот и желваки начинают ходить по лицу. После светлой от Мефодия пахнет яблоками. Багров всегда любил яблоки, но теперь от их запаха его начинает мутить и подташнивать. Бывает, что они неделями не разговаривают. Их встречи сопровождаются лишь звуками сбившегося дыхания, стонами и криками. В редкие дни безмятежности они делят не только кровать, но и трапезу с разговором. Чаще всего их беседы - это споры. Про себя порой Матвей усмехается, что хоть что-то остается неизменным. Они даже во время секса участвуют в негласном поединке - кто дольше продержится до разрядки. Буслаев облизывает пальцы, по которому стекает кетчуп, и причавкивает, вгрызаясь в свой гамбургер. - Фу, где твои манеры? - У тефя в фопе, - отвечает Мефодий с набитым ртом и показывает некромагу средний палец. Багров ухмыляется, повторяет этот же жест, и думает о том, что белобрысая бестолочь, в принципе, права. Всё это никак не сказывается на Ирке. Он любит Ирку. Любит в самом лучшем смысле этого понятия, на которое только способен. Не будет её - не будет и Матвея. Мир сотрет его ластиком со своего полотна, не оставив даже контура. Без этой девушки всё потеряет смысл, пустота сомкнется над его головой. С Буслаевым всё не так. Когда он с ним, Багров чувствует, словно стоит на краю пропасти, ведущей в огонь Тартара. Языки пламени лижут его лицо, оставляя ожоги не снаружи, а под кожей. Он иногда ловит себя на том, что у него дрожат руки. Но если Мефодия нет, Матвей словно опускается на дно океана, толща воды давит сверху, а где-то внизу, в темных глубинах, его ожидает страшный монстр, который облизывается в нетерпении сожрать непутевого некромага. Какое имя у этого монстра? Похоть? Зависимость? Страх? Кто-то может подумать, что любовь. Но Багров, знакомый со светом, знает, что любовь не может быть столь чудовищно разрушительной. Это чувство исключительно созидательное, самопожертвованное, спасительное - если что-то под эти критерии не попадает, то это уже любовью назвать нельзя. Матвей уверен, что рано или поздно всё проходит. Он закрывает глаза и готовится считать до миллиона, пока этот театр абсурда не закончит свою работу. Ему приходит в голову, что конец света - не такой уж плохой вариант.