ГЛОКАЯ КУЗДРА...

***** - Подцепил вчера себе по пья-а-ни это чудо, А с похмелья разглядел – и за-а-бухал, бля буду! Целый год уже в запое, пью, как два верблюда, Шоб не снилась рожа мне твоя… –выразительно мурлыкал себе под нос в абсолютной тишине на заднем сидении маленького серебристого автомобильчика худенький черноухий мальчик. При этом в такт пению он бодро дирижировал сам себе кисточкой на хвосте, к которой, страшно сказать, начинал понемногу привыкать. Не, ну а чо – считайте, третья рука, если, конечно, использовать с умом. Ум сляпавшегося обратно из ледяных осколков Маевского, как взъерепененный конь, скакнул на дыбы, смачно поржал, похабно виляя копытом, и понесся галопом вдаль, в дебри мыслей, подтверждая старую народную истину – «что русскому хорошо, то немцу смерть». Или, перефразируя согласно текущему моменту: что гибельно для ушасто-хвостатых аборигенов, изгнанных из местной дурки ввиду повышенного уровня идиотизма в крови, то для московского прораба - так, легкая разминка, тупой вызов комплексующему в детском теле самолюбию. Заморозить он Серегу решил, упырок педофильский! Ну, не долбоёб, а?! Уржаться можно… Если бы у мразотного пупусечного директора, помимо очков на морде, была бы хоть одна извилина в башке, он знал бы классику – самую, блять, классическую классику! «Зима. Бразилия. Температура + 4 градуса. Замерзли 15 человек. Зима. Россия. Температура – 40 градусов. Замерз автобус. Иду пешком…». Это же очевидно… Да, Маевский, конечно, не автобус! И да, он слегонца побился об пол, как какая-нибудь сраная поделльная китайская ваза, что уж кривить душой-то! Но даже к хуям замерзший, Серега Маевский всегда БУДЕТ «ИДТИ ПЕШКОМ»! Именно поэтому он оперативненько воскрес, очухался, просморкался и живенько приступил к своим местным рабочим обязанностям – спасать подростковый и молодежный пидорский контингент от откровенно подсевшего на педофилию пидорского же контингента более зрелого возраста. Ну, в смысле, что очкастая Минама уже просто откровенно нарывается, чтоб его выебали домкратом! Осталось найти какой-нибудь зачуханный левый домкрат. Ну, а пока домкрата нет, Серега будет петь – потому что, блять, культура облагораживает, это вам любой нормальный чел скажет – и дирижировать самому себе кисточкой хвоста. Потому что всё нужно использовать с умом. Умение использовать с умом всё, что есть вокруг, для решения нужной задачи – оно ведь, знаете, даже не прорабское. Оно чисто русское. И прораб Серега Маевский сам не раз кромсал резаком пустые обувные коробки, чтобы филигранно вытесать «такую ма-а-а-ленькую плотную картоночку», которую потом аккуратно совал, как дополнительный фиксатор, в гнездо вынутой розетки, чтобы патрон не ерзал, а встал намертво. А подвешенные на «схватывающем насмерть» герметике к люстре плафоны, если вокруг лампочек полетела резьба? Не выбрасывать же человеку хорошую люстру только потому, что какая-то пластмассовая хрень сломалась? Другой вопрос, что если в доме есть дети, им под такой люстрой точно лучше не ночевать, мало ли что… Ну, а если у вас есть дополнительная веревкообразная конечность, модель типа «хвост»… Допустим, сцапают вас враги за грабки, грубо, нелюбезно, а вы развернулись жопой и с размаху хвостом – по харе! По харе! А, конкретно, кисточкой – по глазам! Потом сразу в пах – и по яйцам! И еще можно постараться запихать этот комок шерсти во вражеский рот… Нелюбезные враги в ахуе, давятся, плюются, отворачиваются, потому, как веревкой по роже и по самому дорогому - никому не нравится. И пол-победы у вас уже в кармане! Надо будет обязательно научить мелкого шустрика этому народному приему! Серега пел, а сам в душе демонически хохотал, представляя, как в ближайшем будущем маленький задохлик Рицка – настоящий, ясное дело – с присвистом лупит хвостом по мордасам очкастого трахальщика Минаму, научную тетку, прочих заинтересованных лиц, раскатавших губешки что на него, что на блондинку, распевая при этом, как положено, с завываниями «За цыгана выйду замуж, хоть родная мать убей! Карты в руки, шаль на плечи, и – обманывать людей!»… Ну, чтоб не расслаблялись, твари, не теряли бдительности – а вдруг сам Маевский никуда и не делся, а? Вдруг он одним глазом бдит за происходящим и, если что – горячая порция люлей обеспечена всем и каждому? Чтоб эти гнусные упыри до самого своего смертного часа так и не понимали – свалил уже Маевский, к херам, отсюда, или так просто, дурака валяет? Если мелкого ушастика после такого принудительно не свезут в психушку, а уж наученный четыремя прошедшими днями томный гламур этого теперь точно не позволит – считай, пацанята отобьются и сами. А вот, что касается хвоста… Ведь еще можно попытаться этим девственным огрызком придушить – ну, если хорошо зацепиться за нужную шею. Надо будет обязательно на ком-нибудь попробовать, потренироваться, так сказать. И, по-хорошему, Маевский уже даже знает, на ком. И ведь как только Сереге пришла в голову мысль об еще одной «нетрадиционной» функции хвоста, ну, помимо связывания в «бублик», и сексуального самообслуживания, свисающий сзади до колен ублюдочный шнурок реально перестал его выбешивать до трясучки, вот же что интересно. Ну, если тебе к заднице привязали саперную лопатку на веревочке, то вид у тебя будет, конечно, как у законченного шизофреника, это ясно, но, с другой стороны, это же – оружие. А хорошее оружие в этом уёбском мирке пусть хоть между ног позорно свисает, лишь бы оно было! Особенно для таких, как мелкий шкет, живущий на унитазной крышке в отеле, и для таких, как он. А если вообще всю местную школоту этому обучить? Пред глазами размечтавшегося Маевского вдруг встал сияющий разноцветными огнями огромный рекламный плакат, по которому, перехлестывая друг друга, игриво бежали сияющие надписи: «Забить, к хуям, хвостом насмерть – и остаться невинной!» - курс для девочек младшего школьного возраста. (Ну, чтоб родители не ругались за драчливые беспорядочные сексуальные связи. Если тут, предположительно, хоть у кого-нибудь есть хоть какие-нибудь родители. Пока Серега никого из них даже в глаза не видел). «Заебём врагов хвостом! Как стать настоящим мужчиной в неравном сексуальном бою!» - курс для мальчиков младшей и средней школы. И самым первым он отправит на эти курсы – на оба сразу! - свое малолетнее беспомощное альтер-эго! Чтоб учился уже бить морды и жопы всем, чем можно – руками, ногами, хвостом! Ушами, в конце-то концов! За хером они без дела на башке торчат, пусть работают! Шерстяным ухом внезапно в глаз – тоже, знаете ли, радости мало. А если по-хорошему – Серега ведь и сам мог бы вести такие курсы самообороны. Блять, и что только не делает посещение местного школьного садо-мазо бардака с адекватным взрослым мужиком! Он уже сам собирается тут в педагоги подаваться… Усталый и взмокший, как ворующая на хлебном поле зерно полевая мышь, ощущавший себя в данную секунду гениальным министром образования в изгнании, дирижирующий себе кисточкой хвоста, Маевский пел «в характере» и жестко отбивал тонким детскими пальцами по спинке переднего кресла ритм известного народного блатняка «Бля буду!». На пассажирском кресле перед ним тихо, как покоцанный капканом заяц, скособенился убитый караваем в мозг гопнический родич, получавший теперь еще прямо в позвоночник точную музыкальную структуру классического городского шансона. Ну, чтоб пацанчик тоже не грустил, а то досталось ему сегодня… Серега Маевский привык присматривать за подопечными и делал это уже на автопилоте, независимо от состава контингента, что армейского, что строительного. Что ушасто-пидорского. Сама песня, понятное дело, торжественно посвящалась очкастой педофильной Минаме лично и в данном контексте, явно, исполнялась впервые. То есть, по отмороженному виду подельников Серега сделал вывод, что никто раньше песен о том, что он – чмо, очкарику не пел. Особенно – таких, «с интересом». Согласно теории знатока собак Павлова об условном рефлексе, все трое сперва по привычке молча на Серегу таращились. Улыбнувшийся Маевскому блондинка любовно и нежно тискал к груди крылатый каравай с отбитой уточкой (поднятую с асфальта уточку Маевский по доброте душевной велел сожрать «зефирке»-Нисею, когда они все грузились в автомобильчик. Аргументировал тем, что водилу надо кормить всегда, мало ли, придется уходить зигзагами по бездорожью, а водила – голодный). Брательник, выпросивший разрешение снять уже с башки превратившийся в тряпочку лист подорожника, косился на Рицку через плечо и усиленно изображал активную мозговую деятельность. А чуть не подавившийся каравайной уточкой «зефирка» (понятное дело, тяжело всухомятку жрать столько тугой хлебобулочной массы) смачно жамкал рулевое колесо, явно стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, похоже, вообще неубиваемого Аояги-младшего. Причем, Серега именно так им на весь автомобильчик и заявил, что, мол, песня посвящается «Минаме-педофилу – шоб рыл себе могилу», потому как он, ну, в смысле, Рицка, крайне возмущен и недоволен бездарным ходом уже третьего раунда переговоров. Суслик-альбинос никак не сформулирует, что ему, по-хорошему, надо, за каким хером он доё… доматывается до их скромной мальчаковой компании, в каком именно месте у очкастого свербит, и что им всем коллективно надо сделать, чтоб уже довести педагогического обмылка до оргазма – ну, в смысле, чтоб тот уже удовлетворился и заткнулся, к хуям. Возмущение и недовольство дрыгающего хвостом мальчика, как показала практика, спокойно мог пережить один лишь гламурный блондинка, потому как видел и знал намного больше, чем черноухие кореша, и явно своими тайными знаниями ни с кем из них не делился. Оставшиеся члены экипажа ощутимо задумались, потому, как Рицка задал им вопрос. Что, мол, нужно этой очкастой твари? Поймав пару напряженных взглядов братской гопоты и «зефирки»-водилы в сторону сидевшего рядом с ним, как невеста на выданье, со свадебным караваем, блондинистого гламура, маленький Рицка выразительно цыкнул зубом, доброжелательно ощерился, качнул бандитски подрезанным ухом – и в машине мгновенно наступили мир и покой. Все же Рицка – великий оратор и переговорщик! То есть, он, Серега, оратор. А мелкого этому еще учить и учить. Нет, то, что очкастой педофиле позарез нужен блондинистый Соби (в личных целях), а также лично он, Серега, или, говоря по-научному, «Аояги Рицка» (для препарирования в морге в целях уже исследовательских), Маевский понимал лучше всех, набившихся в машину, вместе взятых. Особенно после того, что произошло за два последних похода в «семилунное» учебное заведение. Конечно, понимал! А то бы стал он рисковать ежедневно головой и жопой, а также хилым тельцем Рицки-младшего (самому себе Серега самовольно присвоил звание «Рицка-старший», и даже уже начинал им гордиться!), если бы не осознавал реальную степень очкастой опасности и для мелкого, и для томного гламура. Еще как осознавал! Ему просто нравилось поддразнивать парней, у которых от всего недавно пережитого начался конкретный отходняк. Так, а если серьезно… Часы с явно вхераченным туда «маячком» он с блондинки упёр и закопал в фикус, к полуночи педофильный очкарик явно попрётся во двор школы вопить про каравай. Однозначно попрётся… А что вы хотите, граждане? Практический опыт так просто не дается. Опыт, он, знаете ли, такая сука – тут или караваем по башке, или в полночь выть на луну в школьном дворике, по-другому не бывает. Тут как теоретически понимать, что такое стекловата – и один раз, сдуру, схватить её голыми руками. И во втором случае печально зализывать порезы на ладонях и потом никогда уже не браться за режущий материал без строительных перчаток. Вот строительные перчатки – это опыт. И чтобы пупусечный педофил понял, что никто к нему в полночь, ясен пень, не прилетит, он должен будет выйти во двор. Значит, до утра есть маленькая передышка. А ещё нужно как-то пережить сегодняшнюю ночь в отеле, куда они, собственно и катили, чтобы без посторонних глаз разобраться с летающей вороньей хлебобулкой… Ну, и раз никто из парней так и не рискнул ответить Рицке на риторический вопрос – какого хера нужно от них педофильному упырю? – Маевский пел. Пел душевно, «в характере», на ходу чуть меняя слова: - Ну, а если рот откроет, мухи до-о-о-хнуть будут, Целовать его не буду! Бля! Песня оказалась к месту. Именно она дала Сереге силы меньше, чем через час, морда к морде столкнуться со своим, явно, не позитивным прошлым. Ну, с прошлым мелкого унитазного задохлика, в хлам напуганного жизнью Аояги Рицки. А ведь всё произошло из-за пижамы… ***** В том, что произошло дальше, Маевского подвели две вещи – слух и пижама, причем, пижама – раньше. Пижаму Серега захотел внезапно – и до зубовного скрежета. Самую простую детскую теплую пижамку – из такой мягкой приятной тряпочки, кажется, её называют «байка», если он хоть что-то помнит из своего нежного детства в садике, или как-то так. Ну, во-первых, он все же немного замерз в походном холодильнике очкарика-альбиноса. И хоть давно уже пришел в норму, согрелся, и даже пел, мысленное ощущение холода осталось. И пижамка была бы очень кстати. А, во-вторых… И если уж совсем честно… С какого-то перепугу Сереге тюкнуло в мозг, что для того, чтобы еще раз нормально переночевать в номере отеля, в одной постели со сволочным блондинкой, при одном взгляде на которого у маленького Рицки начинались неконтролируемые спазмы желудка, ему нужно хоть чем-то от гламурной сволочи отгородиться. Например, детскими пижамными штанишками. Когда мальчик, оборвав какую-то вульгарную песню, которую он мурлыкал себе под нос, вдруг категорически заявил, что ему срочно нужны ночные штаны «из такой мягкой тряпочки, ну, в которую мелкие любят ссаться, ну, вы-то должны знать», в машине повисло гробовое молчание. Брательник с «зефиркой» косились на Маевского смурными, подозрительными взглядами, словно опасались, что маленький Рицка собирается «ссаться» прямо здесь и сейчас, в «пыжике», в их присутствии. Похоже, наблюдать этот процесс ни один, ни другой совсем не рвались. Любовно обнимавший каравай томный гламур знал уже Серегу намного лучше, и понимал, что желаемое – неизбежно. В противном случае с Рицки станется превратить машину Сеймея в какую-нибудь сковородку и ею же, приплясывая, вопреки всем законам пространства, разъебошить мозги всем окружающим. Не факт, что кто-то уцелеет. Рицка удивительный ребенок. И очень непростой. Обо всем остальном, что происходило в Лабиринте, Агацума Соби запретил себе думать до возвращения в отель. Он просто повернул голову к скорчившемуся на переднем сидении «пыжика» Сеймею и негромко сказал: - Надо забрать из дома пижаму. - Надо, – понимающе не стал кривляться братский гопник и кивнул водителю на приближающийся светофор. – Здесь – направо. К уже хорошо знакомому Сереге небольшому домику с пока еще целой дверью подъехали быстро. Маевский с нежностью и ностальгией смотрел на место своей первой «высадки» в блядский мир говорящих двуногих котов– как на утопающую в чахлых ромашках «малую родину». Только трое суток назад он был за этой самой дверью - напуганный, офигевший, злющий, ничего не понимающий в происходящем, с полуотрезанным ухом. А потом вынес на хуй дверь и первый раз попытался сбежать от пидорской бригады… Какие родные, прекрасные воспоминания! Засмотревшись на пейзаж, ностальгирующий Маевский упустил главное. Трое парней в машинке, притормозившей у тротуара, напряженно таращились на дом и выходить, явно, не торопились. Даже отмороженный гопнический братец. Даже смявший нервным движением каравай и, похоже, окончательно удавивший блядскую ворону блондинистый гламур. Даже с силой сжавший руль «зефирка»-Нисей. Потом все трое развернулись и странно посмотрели на Рицку. Боковым зрением Маевский уловил какую-то возню – кто-то вошкался у самой двери, то ли открывая, то ли запирая дом. - Мама… - беззвучно выдохнул Сеймей. Мама? Мама гопника? А если гопник в настоящий момент его, Маевского, типа старший брат, то, значит… МАМА?! Серега почувствовал, как его детские глаза полезли из его же детских орбит, а черная челочка на лбу встала дыбом. Может, ну его, на хуй, эту пижаму?! Но, вот если подумать… Раз у пацаненка есть мамаша, вон, же, шароёбится у двери, как к себе домой пришла… А, может, и к себе, он же не знает… То чего ж у неё сынишка-то такой, прямо скажем, не в товарном виде, а? Бэушный, мягко говоря, пацаненок у вас, дамочка, и Сереге даже далеко ходить не надо, достаточно на собственные тощие ручонки посмотреть. В синяках, а в отдельных местах вообще порезанные. Может, стоит задать тетеньке пару вопросов? А мелкий – сам маленький Рицка – потом отбрешется как-нибудь, типа «был пьян – не помню». Очень уж хочется с мадамой пообщаться, вот просто душа горит! Рицка решительно вылез из машины и пошел по направлению к дому. За ним, молча, вывалились из «пыжика» на асфальт парни, шли за спиной, не обгоняя. Серега только дал себе слово, что маму ушастого щенка бить не будет – что бы ни произошло. Один фильм, содержание которого Маевский не запомнил, и на который очень давно попал в Москве в веселой компании и по пьяни, назывался «Когда боги смеются». До этой минуты Маевский особо не понимал, что это могло бы значить. Серега остановился в нескольких шагах от дома. Женщина подошла к нему сама. Она улыбнулась Сеймею, а потом остановила взгляд на младшем сыне. Маевскому абсолютно не понравилось выражение её лица. Какая-то неподвижная мутная маска с вращающимися глазами. Если бы эта мадама не была матерью маленького хвостатика, Маевский точно бы решил, что тетка слегка не в себе. - Ты не мой Рицка… - негромко, зло сказала женщина, пристально глядя на мальчика. Что за нахуй?! Он же даже рта раскрыть не успел. Он еще нигде не прокололся. Нигде не ошибся. Просто стоял. Значит, она говорит о чем-то другом… Логика никогда не подводила прораба Серегу Маевского. - Ты не мой Рицка… - повторила женщина, на лице промелькнула откровенная злоба. - Чего? – искренне опешил Маевский. – Вы, это… как вас… мама… Вы о чем? - Ты не мой Рицка… - женщина повысила голос, нервно оглядываясь на гопнического пидора. Тот за спиной брата откровенно прикидывался ветошью, закатывал глаза, рассматривал облака на быстро темнеющем небе. Типа, я не я, лошадь не моя, разбирайтесь сами, милые родственники. - А чего так сразу «немой»?! – Серега привычно начал заводиться. – А если очень даже говорящий? - Не мой! – женщина топнула ногой. - Бля, да почему «немой»-то?! Говорящий! – Рицка по очереди потопал обеими ногами и также недобро уставился на заполошную мадам, претендующую на кровное родство. Желание задать тетке пару вопросов быстро сошло на «нет». – Что у вас со слухом, мама? - Не мой! – озадаченная женщина снова топнула ногой, на лице проступила неприятная гримаса. - Говорящий! - Не мой! - тетка была настойчивой, как зимняя муха, рвущаяся в тепло. - Говорящий! - Не мой! - Да хорош уже меня зомбировать! Говорящий! Бе-бе-бе! – не шуточно психанул Маевский, еще минуту назад клявшийся себе, что тетку-«мать», не смотря ни на что, бить не будет. – Говорил, говорю и буду говорить! Зато теперь Сереге в очередной раз стало понятно, почему при вопросе о семье в ходе ночных дискуссий черноухий крысеныш на унитазе мгновенно замолкал, начинал вращать башкой, таращить глаза, занавешиваться длинной черной челкой и под любым предлогом переводил разговор на другую тему. Как правило, этим предлогом был и оставался блондинистый Агацума Соби. Блять, да при таком отношении дома странно, что мелкий не пришился к томному гламуру суровой ниткой и не жил у того на хребте, иногда слезая на землю, чтобы плюнуть больной родне прямо в рожу. Не, ну серьезно! Приходит такой хвостатый ушастик из школы, утирает облезлой кисточкой хвоста трудовой пот со лба, а ему с порога между глаз – «Ты немой, сучий потрох! Заткнись и молчи!». Ну, что за тетка психованная, а?! Маевский не понимал другого: как мелкий не вскрылся до сих пор, с таким вот семейным «наследием»? Хотя, если учесть, что сам Серега пребывает именно здесь, и как раз по инициативе ушастого крысеныша, размечтавшегося исчезнуть в пространстве… Можно считать, что вскрылся. Просто крови не было. Вот никто и не заметил. Никто не заметил, говорите?! Озвереть вдруг и в долю секунды уже становилось фирменной «фишкой» московского прораба Сереги Маевского. Да что ж вы всей толпой над пацаном-то издеваетесь, твари неадекватные?! Особенно эта, которая «мама». Он же, блять, ребенок ещё, сука! Женщина быстрым шагом подошла к мальчику и резко выбросила в его сторону руку, явно, не с самыми добрыми намерениями. Ударенный караваем брательник ощутимо напрягся… Блондинистый гламур дернулся к мальчику, намереваясь загородить его собой… Вскинулся даже «зефирка»-Нисей… Маевский подпрыгнул на месте, клацнул зубами, оскалился и принял боксерскую стойку, откровенно готовясь встретить «материнские объятия» хуком справа. - Мадам! В смысле, это… как тебя… Мама! Мы же цивилизованные люди! – готовый защищать чужие детские руки-ноги мордобоем, Серега даже в последнюю секунду еще пытался договориться с этой «мамой»-ведьмой. Ради ушастика на унитазе. – Я здесь с коротким визитом, я ночую у друга. Отдайте, по-хорошему, мою пижаму, в которой я сплю - Вам самой она, по-любому, мала. А я, так и быть, готов помолчать, если Вам от этого будет легче жить. Побуду немым, мне не жалко. - Ты не мой Рицка… - женщина, похоже, оценила подготовительные действия «сына» и явно решила к прямому нападению пока не переходить. - Не немой, а говорящий, - в очередной раз сварливо наябедничал сам на себя Маевский, сплюнул сквозь зубы и оглянулся на стоявшего в шаге от него томного гламура, внимательно наблюдавшего за намечавшимся детско-родительским конфликтом. – У неё там, чо, заело? - Рицка-кун в последние дни много… нервничал, - Агацума Соби непроницаемо посмотрел на Мисаки-сан и снова перевел взгляд на мальчика. – Он может… ударить. Или укусить. Блять, вот можно подумать, он фокстерьера на поводке расхваливает, блондин гламурный! В глазах женщины мелькнуло недоумение. - Сеймей, кто это? – подозрительно спросила она старшего сына, неприязненно глядя на худенького мальчика. - Кто-кто, конь в кожаном пальто. Ваш «немой» говорящий Рицка, собственной персоной, - давясь неприязнью, выплюнул Серега и, не меняя боксерской стойки, попытался шаркнуть ножкой. Получилось вызывающе. – Здрасьте, мама, давно не виделись. Пижаму отдайте, и разойдемся нежно, как в море корабли. Тетка-«мать» насупилась и отвернулась. Над всем происходящим летал ощутимый в воздухе призрак прогрессирующей паранойи и крайне портил Сереге и без того поганое настроение. За пижамой, в итоге, смотался гопнический братец. Его не было минуты полторы, во время которых висела давящая тишина. Мутную тетку-«мать» набычившийся брательник принудительно уволок с собой. - Рицка, раньше, когда твоя мать тебя била, ты не сопротивлялся, - понизив голос, чтоб слышал только мальчик, буквально прошептал томный гламур. – Хорошо, что ты больше не будешь этого позволять. - Даже так? – сцепивший зубы Маевский из самых последних сил сдерживался, чтобы не ворваться в дом и не высказать гнусной бабе в лицо всё, что шквально бурлило на сердце. – То есть, даже била? Ничего не путаешь? Блондинка молча отвел глаза. Стоял, скотина, и таращился на тропинку у дома, песочек разглядывал. И молчал. В ту секунду Серега Маевский, московский трахальщик-виртуоз со стажем, ненавидел баб – всех, вообще всех существующих, как вид. Ненавидел до багровой пелены на глазах. Впервые в жизни. Сперва нарожают вторых, как поганок под забором, материнский капитал под матрац, а потом, блять, начинают! «Рицка немой»! «Рицка косой»! «Рицка кривой»! Вон, старшего уже вырастила, на хуй, гопника пидорского! Только и умеет, что гадить да с парнями дрочить. Да как он ваще с такой мамашей пёсикотов трахать не пошел?! Блять, ну что ж ушастику-то так не везет?! Даже с матерью. И никого больше вокруг. Вообще никого. Кроме томного гламура. Кроме Соби. И кроме него, Сереги Маевского. У которого при одном только взгляде на гламурного блондинку сводит челюсти… И блондинистая сволочь это прекрасно понимает. И похоже, что тоже не сильно против. Ну, кто-нибудь еще сомневается, что маленький хвостатый чмошник влип, по самое «не могу»? Серега яростно скрипнул зубами. Он же реально не понимал, насколько всё, действительно, погано. Вот пока мамашу единоутробную не увидел – и не понимал. А теперь… Сигаретку бы, что ли… Но нельзя. Пока он ещё ребенок. Пока. И у этого, у Соби – такие глаза… Бляяя… Бедный маленький ушастик. Братский пидор снова возник на улице, протянул гламурному блондинке самую обычную, чуть мятую, детскую пижаму. Соби взял мягкий сверток и прижал его локтем к боку. Все трое посмотрели на напряженного, задумавшегося о чем-то Рицку. Секунда, другая… - Ладно, погнали, нам ещё ворону хоронить. – Мальчик решительно развернулся к дороге, ощутимо ткнул кулаком в плечо Нисея. – Давай, за руль. А то провозимся, и каравай будем уже не жрать, а закапывать. Начнет изнутри разлагаться, или еще чего. Уже в машине блондинистый гламур в очередной раз покосился на Серегу. - Запомни, Соби. Хорошо запомни. - Рицка, отвернувшись от Агацумы Соби, мрачно смотрел в окно. - Потакание психически больным не делает их психически здоровыми. Оно делает психически больными всех остальных, догоняешь? - Рицка, о чем ты? - А ты подумай. Я – о себе. И о тебе. Понимаешь? Это важно. – Серега повернулся и прямо взглянул в глаза сидевшего рядом с ним парня. – Это очень важно, Соби. Мне очень важно, чтобы ты осознал это сам. И смог потом объяснить… другим. - Рицка… - Чтобы ты потом смог объяснить это… мне. Ну, если я вдруг забуду. Что, потакая психу, ты не делаешь лучше ему – ему наплевать, он уже псих. Ты рушишь самого себя. Ни одна здоровая башка не устоит против сорванной, никогда. Это закон жизни, понимаешь? Паранойя всегда подомнет под себя норму. Это погано, но это так. Просто запомни это… И перестань уже мурыжить каравай. Ты там ворону, по ходу, в труху с концами стер… Пару лет назад Маевский сам руководил бригадой, получившей заказ на ремонт квартиры мужика в годах, который оказался психологом, сотрудником какой-то научной кафедры. И пока Серега лично клал плитку в ванной, мужик рассказывал ему много забавного и интересного. До отеля доехали в полной тишине – Маевскому вдруг показалось, что каждому в «пыжике» было, о чем подумать. ***** Похороны вороны, как и опасался Серега, не состоялись. Но совсем по другой причине. Когда три взрослых обмылка под чутким руководством мальчика расковыряли в номере уже потерявший форму, сплющенный руками томного гламура каравай, закатанная в белый мякиш, как в гипс, птица внезапно дернулась, разинула клюв и заорала так, что парней буквально разметало по стенам. Когда кто-то дохлый вдруг утробно орёт из булки – это, оказывается, страшно. Ворона рывком отлепилась от ломтя хлеба, взмыла к люстре, злобно отряхнулась, заорала «Ка-а-а-ррр!» и потом прицельно охотилась с потолка на пидорского братца и его кореша, стараясь долбануть их клювом, явно приняв знойную парочку за мышей-переростков, чему крайне способствовали хвосты и уши. Выгнать летучего монстра в распахнутое настежь окно удалось только минут через двадцать. Потом все дружно жрали остатки расколупанного каравая, стараясь не сильно задумываться, откуда, собственно, этот ужин взялся. Потом Рицка выставил на хер из номера пидорского братца и братского подельника – под предлогом, что тем пора спать… За окном резко, как бывает только в теплом климате, стемнело, на чернильно-черном небе зажглись звезды… Серега Маевский и Агацума Соби остались один на один. И в этот раз каждый из двоих понимал, что ему на самом деле нужно…