ГЛОКАЯ КУЗДРА...

- Веревку... И мыло... Мыло... И веревку... И мыло... И веревку... Тьфу, блять! Опять пошла. Мыло... Да! И ещё веревку!... - тупо глядя прямо перед собой, на дорожку, покрытую песком вперемешку с мельчайшим гравием, Маевский сплюнул набежавшую во рту кровь от выбитого зуба и снова отупело уставился на черно-кровавое пятнышко, возникшее от плевка на желтом песочке. Кисло-железный привкус во рту никуда не делся. Кровь шла и останавливаться не желала. Хорошо приложил, гад! "Братец", то есть. И губа кровит... М-да. Погуляли... Охереть - повеселились! Маевскому было стыдно. Если тот ужас, в котором он торчит - все же город, то этого зрелища городишко долго не забудет. Можно сказать - никогда! Всего-то ничего, тридцать минут на новом месте, а адреналина - как за шесть месяцев на подводной лодке! Без всплытия. И кровь по-прежнему идет. Стекает тоненькой струйкой по подбородку - как будто он жрал кого-то живьем. Ну, тут давайте честно - собственно, почти так и было. Он же сам до сих пор слегка заикается. Но они сами все виноваты! Все! Нехера было доматываться! Видят, человек в расстроенных чувствах - вот чо было лезть?! Вот не приставали бы, дали бы ему время успокоиться - он бы сам вернулся! Может быть. Если бы дорогу нашел. Хотя тут, в этих то зарослях, то улицах - ведь хрен найдешь! Да он, по хорошему, и не знает, как эта самая улица называется. А с другой стороны - идти-то ему больше, как бы, и некуда, кроме как - к этим... Троим. Они-то его хоть знают. Ну, что он, типа - какая-то Рицка. Кажется, так. А он ещё такой шухер поднял... Бля-я-я-я, стыдно-то как! Маевский с раннего детства мечтал быть путешественником. Открывать новые земли и планеты. Бороздить по морским волнам и пронизать просторы галактик. На тридцать первой минуте своего пребывания хрен знает где, Маевский знал точно - как дважды два! Без него! Вот бороздить, открывать, входить, там, в контакт - без него! На хер вперлось! Потому что, дай ему волю, и Маевский разосрётся со всеми открываемыми землями и планетами - ровно в порядке открывания! И понадобится ему для этого - не более тридцати минут в каждом отдельном случае. Хреновый из него дипломат. Теперь - только туристом! В уже кем-то открытое! Через турагентство! В составе группы! Чтоб было кому за руки удержать, если что. Ну, если он когда-нибудь всё же вернется... А сколько там Робинзон со своей Пятницей отколотил? Два максимальных? Или - поменьше? Ну, пятнашку-то точно... Не хотелось бы... Тьфу, блять! Опять полный рот крови! И подбородок мокрый... Да и башку проверить надо, опять жжет. Со стороны, наверное, вид - зашибись! И "блондинка" сидит рядом, молчит. Таращится - то на него, то на лист подорожника в тонких, изящных руках. Хоть дрожать перестал, уже хорошо. В себя приходит. Все же, с подорожником Серега, наверное, погорячился. Блять, а что у него еще под рукой было?! Он и так колени сбил, пока его нашел! И он же говорил! Говорил! И не хер было им всем задираться! Паникующий Маевский - зрелище не для всех! Его в такие минуты сам прораб боится! Тут смотреть-то не всем можно, а уж на пути вставать... Ну, а уж если встали! Как говорят? "Видели глазки, что покупали, теперь жрите, хоть повылазьте?!" Ну вот, все и нажрались. И разбежались - расползлись, раны зализывать. И моральное потрясение лечить. Интересно, а гламурная блондинистая киса уже очухалась? Говорить может? Платок бы у нее попросить... Маевский смущенно чуть покосился вправо, не поднимая головы, и, видя боковым зрением расплывчатый контур сидящего рядом человека. Гламурный "блондинка", точно также чуть косясь в сторону соседа, стараясь делать это незаметно, осторожно вертел в пальцах бархатистый зеленый лист с прочными зелеными прожилками. Хвостики точно таких же листьев, облепивших его шею, выглядывали из-под жестко фиксирующей повязки, иногда щекотали подбородок... А еще Рицка грозился наложить ему "шапочку Гиппократа". Которую, как он сказал, применяют при открытых черепно-мозговых и осколочных. Ему просто бинтов не хватило. И откуда он только это знает?! То, что было на этой аллее совсем недавно... Это... Это... - Слышь... А можно...Это... Платок попросить?... - Маевский, преодолев смущение, открыто любовался качественно наложенной повязкой "первой помощи". С подорожником. Придурку горло раскурочили, а он... А Маевский еще в армии сам бинтовал свою "зелень" - выньте-нате! Без всяких врачей и медчасти!И скакали - как новенькие! И этот заскачет, куда денется! Маевский прокашлялся, чуть прибавил громкости. - И это... Башку у меня посмотри, а?... Я сам не вижу. Ну, если тебе не в лом, конечно. "Блондинка" дернулся, на мгновение прижал ладони к лицу - вместе с подорожником. Казалось, он сейчас зарыдает и заржет одновременно... - Рицка... Я прошу тебя... - он отнял руки от лица, достал из кармана пальто когда-то белый - а теперь уже в пятнах крови - платок... Одновременно внимательно рассматривал черное кошачье ушко на доверчиво склоненной к нему детской голове... Ранка еще видна. Главное, чтоб заражения не было. И не беспокоить мальчика! Ничем не беспокоить! Так они договорились - втроем. Даже странно. А в ту минуту он, действительно, подумал, что мальчик сошел с ума. - Рицка... пообещай мне. - ласковые сиреневые глаза панически-тревожно смотрели на Маевского. Ну, блин! Вот только не хер рыдать! - Да не буду! Не буду!...Я уже ж сказал...- Маевскому снова стало стыдно за учиненный погром. И ведь трезвый, что особенно противно! А уж с этими ушами! Просто пиздец! А этот "блондинка" еще так убивается. Но при этом, гад, чуть не ржет... Маевский и сам бы поржал - если бы у него были силы. - Предупреждать надо!... Вовремя!... У меня это... Как его... Гормональная перестройка... Я неустойчивый... И со склерозом... Ты мне, давай, напоминай... Что тут у вас... У нас... Вообще происходит... На изящной, словно кукольной, лавочке, расположившейся в отдаленной аллее пышно раскинувшегося парка, сидел стройный молодой человек двадцати с небольшим лет в очках с длинными серебрянными волосами. Он старательно вытирал платком кровь с подбородка сидящего рядом худенького черноволосого мальчика лет двенадцати. Одновременно он очень внимательно рассматривал его ушко. Которое меньше получаса назад этот самый мальчик в собственном доме, с помощью хорошо заточенных ножниц, попытался, по его собственным словам, "отхерачить к бениной маме!". Потому что "он не кот"! А "очень даже мужик!". Соби не был готов анализировать то, что происходило у него на глазах последние тридцать минут. Достаточным потрясением было уже то, что Сеймей, Нисей и он - Агацума Соби - кажется, впервые в жизни пришли к согласию... Рицка сошел с ума! И нуждался в их помощи. Маевский, рожу которого бережно промокал платком озадаченный по жизни "блондинка", прикрыл глаза. Блять, как он вообще уцелел-то в этом кошмаре?! А частушки надо вспомнить, хоть какие-нибудь... Ох, не помешает. И он же сразу понимал, что далеко его не отпустят! Гламурный "блондинка", вывалившийся вслед за ним из комнаты, где Маевский так душевно отделал "братика", повел его не на улицу, на что Серега в душе очень рассчитывал. Помещение, куда он его приволок, располагалось на первом этаже и напоминало кухню. Собственно, это и была кухня. Чтобы успокоиться и продышаться, Маевский с умным видом походил кругами, рассматривая малоадекватную мебель, чашечки, плошечки. Котов они тут, что ли, разводят? Или сами из этого едят? Увидев над раковиной "карман", выложенный кафельной плиткой, и обрадовавшись ему, как старому другу, Маевский подошел к нему, с видом знатока щелкнул ногтем по плитке, провел пальцем по затирке шва.... - Частник плитку клал?... Или бригаду брали?... - с интересом спросил он "блондинку", колдовавшего над какими-то мисочками... "Блондинка" вздрогнул, уронил какую-то фиговину, больными глазами смотрел на Маевского. Да ну вас на хер! Нервные все такие! Маевский опять тоскливо забродил по кухне, спотыкаясь о приступочки и выступы... Добродился до того, что, споткнувшись, рухнул на жопу в углу, у столика. И, как оказалось, правильно сделал! Ввалившиеся в ту же секунду в кухню черноголовые гопники с ушами сделали то же самое. Ну, в смысле, повалились на задницы по обоим бокам от Маевского и замерли, чинно задрав морды - как два памятника героям Плевны. "Зефирка" даже успел лихо подмигнуть Маевскому и за спиной "братика" показать ему большой палец. Зауважал, сволочь. Отмордованный родственник делал вид, что Серегу не видит, сидел спокойно, супил брови. Маевский на всякий случай приготовился бить - он не знал, как "братик" пережил процесс получения лоюлей, не полезет ли драться. Но "братец" был тих и загадочен. То, что он задумал какое-то уёбство - Серега не сомневался. В помещении висела давящая тишина. Наблюдая, как "блондинка" лихо управляется с приготовлением, явно, еды, Маевский подумал. Ну, то есть, когда он увидел тесаки в деревянной подставке, ножницы для разрезания мяса и рыбы - ему в голову пришла мысль. Даже - идея! Уж больно его угнетало понимание, на что сейчас похожа его голова... С этими блядскими ушами... А для этого нужно было стырить хоть один нож, а лучше ножницы, и вернуться в комнату с зеркалом... И видит бог, это были последние минуты тишины и спокойствия в этом "доме с привидениями"!... Но вот тут уже Маевский не при чем!... В итоге за столом они оказались вчетвером... "Блондинка" скорострельно пометал на низенький столик плошечки и блюдца, рухнул на пол напротив Сереги, а "зефирка", восторженно глядя на Маевского, как ребенок на фокусника в ожидании чуда, интригующе сказал: - Рицка, почему ты ничего не ешь?... Сеймей велел Агацуме приготовить всё, что ты любишь... Давай!... Маевскому поплохело... Из того, что он "любил", он с трудом узнал рис. Да, кажется, все же, рис... А еще - красная капуста с острым запахом, зеленая горчица, водоросли. Водоросли. Водоросли... Что-то похожее на яйцо. Что-то непохожее на яйцо - но рядом с яйцом. Любившему до судорог борщ, вареники, шашлык и пироги с грибами Маевскому от созерцания каждой новой плошки становилось хуже и хуже. А еще - чем жрать-то?! Руками?! Ну не ходок он по японским ресторанам! Не любитель! Баловство все это! Совать в рот две палки, когда можно ложкой наворачивать окрошечку со сметаной?! Он же не идиот! - Агацума, Рицке не нравится твоя стряпня... - о, "братик" ожил!... Сидит, башкой крутит - то на "блондинку", то на Серегу... И глаза добрые-добрые!... А мог бы сразу, бритвой... - Нравится... - из вредности и желания досадить пробурчал Маевский, поднимая голову. Все равно, все трое смотрят на него, как на олигофрена! Он же видит. Наплевав на правила приличия, он протянул руку, сграбастал горсть каких-то водорослей и, мысленно перекрестившись, засунул их в рот. И - оцепенел. Проглотить это было невозможно! Ну, то есть, никак! Серега так и сидел - с оттопыренной щекой, побелевший, замерший. С уголка рта свисала, чуть подрагивая, длинная, зеленая нитка водоросли. - Сеймей, мне кажется, твоему брату точно не нравится обед... - сволочь-"зефирка" подал-таки голос... Довольный, гнида, ухмыляется. - Агацума, явно, не приложил стараний... Ничо, гопник!...На отстрел пойдешь вторым номером!... После "братика". Маевский чувствовал, как в глазах у него закипают слезы - так жгло дерьмо во рту. - Агацума! ты будешь наказан... - холодно бросил "братик", явно, взбешенный происходящим... "Блондинка" покорно опустил голову. И в этот миг... Вот в этот самый миг Маевскому вдруг показалось, что водоросли у него во рту - шевелятся. Как живые. Воображением Серега обделен не был. Увидев - покадрово! - картинку, как живые неизвестные ему водоросли сами ползут по горлу к нему в желудок и устраивают там коллективный "праздник урожая" из беззащитных внутренних органов, он сделал единственно возможное в этой ситуации. - Пфуууууууууууууууфффффф!... - басом рявкнул Маевский, тряхнув головой справа налево и отправляя в свободный полет всё, чем был набит его рот. Он умудрился заплевать всё. И всех. На столе не осталось ни одной посудины, из которой не виднелась бы зеленая масса. Зеленые дорожки свисали с лица "зефирки". Одна, особо изощренная водоросль, зацепилась за черное кошачье ухо, что Маевского порадовало отдельно. Он искренне любил авангард и модернизм. Заплеванный зелеными водорослями "братик" - позеленел. Явно, не от радости. А "блондинка"... "Блондинка" смотрел на него своими фиолетовыми глазами - ласково и понимающе. Смотрел - и вытаскивал зеленеющие нити из прядей серебряных волос. - Ну вот... как-то так... - жизнерадостно сказал Серега и полез из-за стола, к раковине. Типа, рожу умыть. Ножницы с синими ручами, лежавшие рядом, он приметил еще в самом начале неудавшегося обеда. В ту минуту его просто, блять, замкнуло на этих ушах. Он почему-то был уверен, что стоит избавиться от ушей - и он проснется... Или - поедет домой. Но так или иначе - все станет, как было. Короче, он эти ножницы спер. Пока три придурка спорили - что с ним, с Серегой, делать, что все это значит, и как убедить Рицку прекратить строить из себя идиота. Маевский свалил из кухни тихо - как бабочка. Он рванул по уже знакомой лестнице наверх, снова забурился в комнату с зеркалом. Подошел к нему, крепко сжимая рукой ножницы. Внимательно осмотрел худосочного, печального придурка, в которого превратился по чьей-то злой воле, подмигнул сам себе. - Ну что?... Резать?... - спросил он у своего отражения. - Резать к чертовой матери?! Не дожидаясь перитонита?... И, прихватив себя за правое ухо, примерился, отбрасывая волосы - и щелкнул ножницами. Два вопля, потрясшие домик до основания, слились в один. - АААААААААААААААААААААААААА! - орал от порога двери "зефирка", догадавшийся куда мог свалить из кухни ополоумевший пацан и пришедший, чтобы злорадно сообщить ему очень неприятную новость. И увидел Рицку, отрезающего себе ухо. - БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ! - выл Маевский на одной ноте и, держась за ухо, скакал по комнате от боли, выносившей мозг. Но ножницы при этом не уронил. Сжимал в руке и, то и дело, отмахивался ими неизвестно от кого, не переставая орать. Больно было до охуения! По виску побежала тонкая струйка крови. -Ты что?!... Идиот!... Придурок!... - "зефирка" метнулся было к Маевскому, но тут же отскочил, опасаясь попасть под ножницы. - Ты что творишь, идиот?!... Сей!... Сей! Скорее сюда!... Он ополоумел!... - Я занят... - донесся снизу сдержанный холодный голос. - Отхерачу к бениной маме!... Суки!...Задолбитесь вашими ушами! - вопил бегавший по комнате Маевский, чуть не плакавший от боли и отчаяния. Не получилось! не отрезались! - Я вам, блять, не кот!...Я вам, блять, мужик!... И мочил, мочил неведомого врага стальными лезвиями. - Сей!... - взвыл "зефирка", пытаясь подскочить к мальчишке поближе, и вынужденный каждый раз отбегать из-за яростных взмахов ножницами. - Плевать на Агацуму! Скорее!... Он уши режет!... Ошалевший от боли Маевский страшно взмахнул своим орудием, вынуждая "зефирку" метнуться к стене и освободить дверной проём. Сам он этого не понял, а просто подгоняемый болью, вылетел из комнаты и рванул по лестнице на первый этаж... В нескольких шагах от него замерли два человека. В достаточно странных позах. Ну, во-первых, они, конечно, охерели от вида Сереги... С ножницами в руке, с перепачканной кровью мордой, с невротическим тремором правого уха и открытой раной у самой головы, Маевский был... убедителен... За ним по лестнице с грохотом скатился "зефирка". А, во-вторых, трудно сказать, что они все трое от Маевского ждал - смотрели они на него очень странно - но когда он, уже чуть попривыкнув к боли, разглядел, что происходит перед ним. Когда осознал... Когда понял, что вот прямо перед ним, у него на глазах, его кошкообразный "братик"-гопник зачем-то одной рукой стаскивает с гламурной "блондинки" джинсы, а другой держит его за длинные серебряные волосы... А фиолетовые глаза "блондинки" словно заледенели от горя. Вот тут Маевский ВПЕРВЫЕ за все это время понял, что лично ему в новой жизни - двенадцать лет. И что это пиздец, граждане! Потому что он прекрасно понял, что он увидел... А от троих парней он в двенадцать лет - хер отобьется! То, что следующий именно он - Серега был уверен. А, значит - спасайся, кто может! - Хе-хе... - проблеял Маевский каким-то козлиным голосом. Он двумя руками прижал к груди ножницы - страстно, с любовью. У него даже ухо прошло! Улыбался обоим до ушей, чуть рот не треснул. - Хе-хе... А потом, осознав, где все же в этом вертепе дверь, вдруг подпрыгнул на месте, как взводимый мотоцикл, и с диким ревом: - Ата-а-а-а-а-а-а-с!...Пидоры-ы-ы-ы-ы-ы!... - метнулся мимо сладкой парочки в запертую дверь... И - вышел, вернее, вылетел. Ну, то есть, вместе с дверью. Она упала наружу, а Маевский с ножницами на дикой скорости погнал по улице. Как он бежал! Все ямайские олимпийские чемпионы по бегу на дальние и ближние дистанции нервно курят в подворотне - как бежал Серега Маевский, спасающий свою задницу! Конечно, они бросились за ним - все втроем! Еще вопили что-то сзади. А Маевский, со своим коронным воплем - Ата-а-а-а-а-а-а-с!...Пидоры-ы-ы-ы-ы-ы!... - летел стрелой по улице, не видя ничего и никого. Еще он орал - "Помогите!". Сказать, что прохожие разбегались в стороны - ничего не сказать. Они выпархивали из-под ног Маевского, как переполошенные курицы. Вид несущегося на всех парах мальчишки с окровавленным лицом, прижимающего к груди ножницы и зовущего на помощь, за которым хорошей рысью мчались три взрослых парня, заставил кого-то из перепуганных свидетелей позвонить в полицию. Как Серега перебежал оживленную дорогу, за которой начинался парк, как его не сбила ни одна машина, как машины не переколотились между собой, пропуская их гоп-компанию - он искренне не понимал. А еще - его очень подставило тело. Организм подростка не был готов выдерживать такие нагрузки и потрясения, и Маевский почувствовал, что у него заплетаются ноги. Он начал спотыкаться и задыхаться. Погоня приближалась. Все трое - даже враз оживший "блондинка" - были уже почти рядом, за спиной. Маевский на секунду замер на месте, выбирая... Вот это дерево, вроде, ничего. - Рицка!... Да остановись ты!... Не кричи!... - "братец", кажется, проникся, что Маевский не шутит... Запыхался, еле стоит, но смотрит на Серегу с искренним беспокойством. - Давай поговорим... Можно я подойду к тебе? - Ни фа фто! - гордо пискнул Маевский, сжимая ножницы в зубах, и в пару секунд, перебирая руками, как обезьяна, оказался почти в самой кроне дерева. Оседлал удобную ветку, вынул ножницы изо рта, оперся спиной о ствол... И решительно прояснил диспозицию. - Живым не дамся!... - Сей...Я тебя предупреждал... Он не шутит... - "зефирка", опершийся рукой о дерево, внимательно разглядывал снизу Маевского, угрожающе клацавшего на них сверху ножницами. - Он пытался отрезать себе ухо. У меня на глазах. Пока ты собирался воспитывать своего Агацуму. А потом вышиб входную дверь. ВХОДНУЮ ДВЕРЬ ДОМА!... Сеймей, осознай это, пожалуйста. Мы должны что-то сделать. Там, кажется, кто-то полицию побежал вызывать. Лишний шум опасен для всех. - Рицка... Слезай. Прошу тебя... - "Блондинка" смотрел прямо в глаза Маевскому, и тому даже стало неудобно - столько он увидел в фиолетовом взгляде искреннего отчаяния и готовности помочь. - Мы не сделаем ничего, что тебя расстроит. Сеймей пообещал, клянусь тебе! Блять! Вот и когда только они успели сговориться?! Маевский ощутил дикую, нечеловеческую усталость. То, что нормально для мужика в тридцать два года - иногда физически запредельно для мелкого в двенадцать лет. Ему вдруг стало тоскливо и страшно - что он останется здесь навсегда. А эти все гомонят и гомонят. Блять, да заткнитесь вы там, уроды?!. И так реветь хочется. - Рицка... - неугомонный "блондинка" затыкаться не желал. Наоборот, похоже, сам вот-вот на дерево полезет. - Что тебя так напугало? Почему ты расстроился? Маевский шмыгнул носом. Блять. Все равно же, без этих трех извращенцев - никуда. Он здесь - чужой. Всем - чужой. Он задел веткой ухо, и ранка снова закровила. Больно... - Мой брат... - Маевский обнял ствол дерева и горестно, со всхлипом, вздохнул. - Мой брат... - Что - твой брат?... - "Блондинка" был невозмутим и настойчив. Как лейтенант детской комнаты милиции, в которую Маевский попал как-то раз, лет в тринадцать. - Тебя чем-то расстроил Сеймей? "Братик" нервно фыркнул, мотнул головой - но промолчал. - Мой брат... - Маевский чувствовал, что еще немного - и он сорвется. И с дерева, и с катушек. Совсем! Опять кровь во рту, кровит выбитый зуб. И ухо это блятское болит! - Что - твой брат?!... - о, и "зефирка" до кучи! Тоже, подпрыгивает. - Мой брат... пи-и-и-и-и-дор... - и Маевский горестно зарыдал, сидя в трех метрах над землей, раскачиваясь на ветке и прижимаясь к стволу дерева, как к единственному родичу на этой земле. - Мой бра-а-а-а-т... Пи-и-и-и-и-дор.... АААААААААААА!....Я убьюсь апстену!... И в эту секунду Серега, действительно, рыдал по своему не своему брату, вдруг оказавшемуся пидором. И хрена-то, что он его знает меньше часа. Жалко пацана. Плакал он громко и с чувством. - И... что?... - осторожно поинтересовался "зефирка", искренне не понимавший, что в этом трагичного. А окосорылевший малец рыдает так, словно Сей - каннибал. И жрет людей живьем. Он же сразу понял, что ситуация с мальчишкой опасная, и надо что-то делать. Хорошо хоть Сей, наконец, соизволил это осознать. Маевский мог бы на три буквы ему объяснить - что?! - но не стал. Сейчас он уже сам не понимал - чего бежал, чего орал... На хера распугал пол-улицы и разогнал своими воплями чинно гуляющих в парке граждан. Идти-то ему некуда. "Блондинка", задумавшийся о чем-то своем, мягко улыбнулся. Может быть, Маевский сидел и рыдал бы на этом дереве до вечера... Или до Нового года... Или до старости... Но он устал, и рыдать устал тоже. Пришлось быстро наводить порядок. Новоявленный родственник с ушами, потрясенный до поросячьего визга той страстью, с которой Маевский обрыдывал его погибшую участь, безропотно согласился вернуться домой, прихватив с собой за компанию "зефирку". Ровно после того, как Маевский на вопрос - С кем из нас ты готов остаться в парке и слезть с дерева? - ткнул пальцем в "блондинку". Почему в него - сам не знал. Три "красавца" под деревом о чем-то шушушкались, тихо орали друг на друга. "Блондинка" не орал, вздыхал, то и дело посмтривал на Маевского. Серегу успокаивала только одна мысль - по одиночке он справится с каждым! А "блондинка" - самый безопасный. Так они остались на аллее вдвоем. Маевский отсидел задницу на ветке и с огромным удовольствием полез вниз. Прошедшая истерика словно прибавила сил и энергии. Но расслабиться ему не дали. Этих двух придурков в конце аллеи Маевский заприметил еще в процессе безутешного рева, на ветке, и ему сразу не понравились ни их морды, ни их прикиды, ни их активный интерес к рыдающему в кроне дерева маломерку и топтавшимся на земле парням. Но сразу они подходить не стали. Грамотно дали "зефирке" с "кошкодавом" свалить, и нарисовались только тогда, когда "блондинка", не жалея своего вычурного пальто, бережно снимал с дерева заплаканного, но весьма ожившегося Серегу. Подвалили резко, внезапно... По гопнической манере сразу пошел наезд. Обоим лет по восемнадцать, какие-то одинаковые, наглые, похожие на панков. И задираться-то полезли - к "блондинке"!. Что-то втирали ему про то, что он слабый, хилый, квелый. Никому не нужный. Пару раз Маевский услышал имя "Сеймей". Обрадовался - просто тому, что различил хоть какие-то знакомые звуки. Пока шла предъява, Маевский старательно делал вид, что он тут случайно - рядом проходил. Потом пацаны обернулись к нему - и наглые улыбочки-то у них с морд потекли, как займы Валютного Фонда. А чо?! Маевский - с окровавленным ухом, шерсть на котором слиплась и засохла, с перепачканным кровью лицом, цыкающий, по привычке, зубом и щерящийся в недоброй улыбке абсолютно не располагал к веселому времяпрепровождению. - Ты Аояги Рицка? - спросил парень, стоявший слева. Улыбался он нагло и вызывающе. - Стой и жди, когда мы тебя заберем. - Нет, блять!... Я - президент Обама!... - рявкнул Маевский и слегка переместился, выбирая более удобное расположение для драки. - Начнем? Но драки не было. - Рицка, прошу тебя, не вмешивайся. Я справлюсь с ними сам... - "Блондинка" отрешенно мазнул взгядом по Маевскому и снова развернулся к гопоте. Его очертания вдруг начали словно подтаивать в наступающих вечерних сумерках. - Ой, посмотрите на него! Он - сам!... Ха-ха-ха! - залился издевательским смехом парень, стоявший справа. - Агацума, ты - никто! У тебя нет пары, твоя Жертва от тебя отказалась! Все знают, что творил с тобой Сеймей - и выкинул, как собаку! Ты никому не нужен! И ничего не можешь! И мы тебе сейчас это докажем. Нам нужен Аояги Рицка - и мы заберем его с собой... И издевательский смех двух глоток снова прорезал тишину... Та-а-а-к, пацаны. А вот с этого места - поподробнее! Следующие пару минут Маевский просто тупо пытался подобрать эпитет к тому, что происходило на его глазах... Дурдом?! Кащенко? День открытых дверей в местном паталогоанатомическом театре?! Всё происходило очень быстро, Серега не успевал реагировать. Все трое выставились друг напротив друга, и чо-то начали друг другу вещать. При этом Маевский видел их отлично, а вот понять, что они говорили смог не сразу. "Левый" гопник прочел вслух - хреново, кстати, прочел, без выражения! - какой-то идиотский стишок, и все бы ничего. Ну, даун и даун! Но почему-то "блондинка" вдруг пошатнулся, словно, получил сильнейший удар. Медленно опустился на одно колено. На шее, перехваченной бинтами, выступили кровавые разводы. Маевский чувствовал, что охуевает на месте! После второго стишка, прочитанного "Левым", "блондинка", похоже, совсем сник. Так. Стишки, значит? Декламация с выражением?! А как насчет - поплясать?! Маевский решительно пошел к "блондинке", почти растянувшемуся на земле. Крови уже было много, очень много... Что-то словно сдерживало его, не пускало к лежавшему человеку... Не позволяло подойти к нему... Да говно вопрос! Можем и так! - Хэть!... Хэть!... - Маевский пару раз хэкнул, взмахнув ножницами и метя в пустое пространство перед собой... Ему показалось, что он пробил фанерный лист...0,3 - не шире. Он подошел к "блондинке", прикинул на глаз, что тот еще какое-то время проддержится сам - и развернулся к оцепенело глядящим на него гопникам. - Что он творит?!... Это же... Невозможно... - Я не понимаю... Что-то он, видимо, опять не то сделал... Как обычно... - Ну чо, пацаны, отожжем?! Маевский улыбался... Наверное, это было его самое страшное для окружающих состояние - когда он улыбался... Значит, стишки, говорите?! А если так?! - Эх, яблочко! Да с голубикою! Подходи, буржуй, глазик выколю! Глазик выколю, другой останется, Чтобы знал, говно, кому кланяться! Маевский провопил частушку из хорошего фильма "Собачье сердце" на всю аллею - учитесь, мудаки, как надо! - а сам при этом, лихо притоптывая, пошел на парней самыми настоящими "русскими дробушками". На траве это было не так убедительно, как на полу - звук не тот! - но у аудитории он имел настоящий успех!... Да такой, что сам прифигел. На глазах потрясенного Сереги лицо "Левого" заметно изменилось. Его правый глаз вдруг затянулся фингалом, пошел отек... Через мгновение на глаз, непонятно откуда, легла черная нашлепка на резинке - как у Кутузова. Второй гопник шарахнулся в сторону, с ужасом глядя на приятеля. Маевский услышал, как за его спиной завозился, шумно дыша, разлегшийся на траве "блондинка". Живой, зараза! Что стукнуло ему в голову, с какого перепугу он вдруг вспомнил строки, прочитанные еще в школе, и с тех пор ни разу им не виденные - Маевский не знал. Но он повернулся к "Правому", нехорошо улыбнулся, и глядя ему прямо в глаза, с чувством прочитал: - Мой дядя, самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Он так своей кобыле вставил, Что дворник вытащить не мог! Его пример - другим наука... Но, боже мой! Какая ж сука!... А потом - резко отвернулся. И смотрел только на "блондинку" - уже поднявшегося на ноги, развозившего, как дурак, кровь по шее. Топот убегающих ног, истерические крики в другом конце парка и жалобное конское ржание Маевский проигнорировал. "Блондинка" - тоже. Похоже, лошади пришлось непросто. Серега промчался по траве рядом с лавкой, как газонокосилка, надрал листьев подорожника... Сделал "блондинке" нормальную перевязку - смачно плевал на каждый лист и лепил к кровящим ранам на шее. Пациент пытался дергаться, не даваться, но Маевский пригрозил "шапочкой Гиппократа" - и тот утих. Серега бы и сделал - бинтов не хватило. Потом - сидели на лавке, рядом, молчали. Маевский тихо причитал, сожалея, что у него нет веревки. И мыла. На вопрос "блондинки" - а зачем тебе? - сочувственно посмотрел, вздохнул... Честно сказал: - Как - зачем?... Ясен пень, помоюсь, блять... И - в горы!... И опять молчали. Сил не было даже думать. Кровило ухо, рот, губа. "Блондинка", вроде, продышался. Маевскому было стыдно. Похоже, полгорода распугал - вон, два полицейских патруля стрательно прочесывают парк... Да устал он просто, устал! Неужели непонятно?! Столько всего на него рухнуло - а он ведь здесь меньше часа... Такими темпами - ему не то что домой вернуться - до завтра дожить бы. "Блондинка" осторожно промокал ему лицо платком... Спросил, гад, о чем это "Рицка хочет вспомнить в первую очередь". Ну, ясное дело, об ушах. Кто бы сомневался! Что за хрень, и почему "блондинка" - без ушей. И, закрыв глаза, слушал. Оказалось так прикольно! Уши-то отпадают! Сами! И хвост тоже! А он, идиот, чуть себя не изудородовал. А отпадают после первого секса, сами, и резать не надо. И у "блондинки" их поэтому нет. А у него, Маевского - вот они, есть. И хвост, мать вашу, есть. И это значит... Это значит... Значит - что?! От невыносимой мысли, что он опять - опять! - девственник, Маевский гламурно хихикнул. Закатил глаза. И - потерял сознание. По-настоящему.