Seven sins

Ритмичные звуки музыки льются из колонок, занимая весь объем небольшого зала и заглушая шум мерно стучавших по рельсам колес проходящих электричек и шум деревьев, доносившихся из распахнутого напрочь окна. Удары пяток и скольжение носков по паркету. Плавные, а потом резкие, страстные движения, растворяющиеся в музыке, как масло в горячем рисе, так, что и не понятно человек это движется или его тень. Три шага назад. Выпад. Поворот на носке. Все точно под музыку. Движение в звук, дыхание в звук. Музыка все убыстряет темп, становиться жестче, настойчивее, требует больше усердия, больше пота, который и так уже течет ручьем со лба, попадая в глаза и вызывая легкое щипание. Прохладный ветер, дующий из окна, не помогает, лишь заносит пыльцу и пыль с улицы. Одно неуверенное движение, и ритм потерян, все сбито, все наперекосяк. Движения уже не растворяются в музыке, они мажут неточностями, черными полосами по идеальному натюрморту. Слышится хохот где-то сзади, и Александр ругается сквозь зубы и сгибается пополам, пытаясь отдышаться. С досады бьет кулаком по колену и морщится от боли. Опять он сбился. — Да, Ксандер, похоже, ты теряешь свою сноровку, — тянет Сухен и кладет руку на плечо еле стоявшего на ногах парня. — Стареешь что ли? Может, тебе стоит взять пару уроков у Джуна? Он просто красавчик в этом деле, настоящая машина. Снова слышится смех и радостное улюлюканье. Ксандер скидывает чужую руку с плеча и злобно смотрит на Джуна, сидящего на полу в компании хохочущих парней, которые уже начинают вставать и потихоньку собирать свои вещи. Тот смущенно улыбается то ли от лестного комплимента хена, то ли от того, что ему смешно над шуткой, которая, кажется, обидела его согруппника, и виновато смотрит на Александра, словно извиняясь. Ксандера это бесит. Он читает в этих глазах жалость. Жалость к себе, к тому, что он уже выдохся, что он — слабое звено, которое тянет весь коллектив на дно. Он изношенный. Он балласт. Ненужный и бесполезный. А этот без двух дней новичок уже звезда всего коллектива. Новое достояние. Глоток свежего воздуха в душном подвале. Как же. Александр вытирает пот со лба, начинающий подсыхать и неприятно стягивать кожу, вырывает протянутую бутылку из рук Джуна и жадно пьет, громко и тяжело глотая. Теплые капли (видимо, вода долго стояла на солнце) стекают по его подбородку и щекочут кожу. Репетиция закончилась, Ксандер достает наушники из сумки и весит их на шею, уже собираясь уходить, когда Сухен вдруг говорит: — Стойте-ка. И напоследок мастер-класс. Давай, Джунни, жги! Музыка вновь гремит по всему помещению, и названный парень, опять смущенно улыбаясь, под шквал криков и аплодисментов выходит в центр зала. Ксандер фыркает, но, когда парень начинает двигаться, замирает и не может отвести взгляд. Плавность и изящность подкупают. Точеные изгибы, словно эту фигуру выплавили из меди, на мгновение застывают во времени и вновь меняются, стирая границы между телом и окружающим миром. Неловкость сменяется нежностью и сосредоточенностью в глазах. Александр видит, как легко подрагивают ресницы танцора, завораживающе и волшебно, как взмахивает крыльями мотылек над костром, рискую каждую секунду обжечься. Конца не может быть этому танцу, он безмятежно течет рекой из-под ног, волнистой линией, бегущей без остановки, ведет по листу. Ксандер очарован, хотя и не хочет этого признавать. — Ну, что, Ксандер? Новичок-то тебя уделал. Это был предел точки кипения, туманность, до этого витавшую в мыслях, снимает как рукой. — Да пошли вы все, придурки, — выплевывает Александр и ударяет по дверному стеклу так, что то жалобно дребезжит, после разворачивается и выходит из зала. _____ В теплой ванне ему удается расслабиться и на мгновение забыться. В общежитие тихо и пусто: он бежал изо всех сил, самыми короткими путями, чтобы как можно быстрее добраться до дома и насладится одиночеством. Ксандер все еще злится, но уже больше на себя, ведь он набросился на ребенка, а Джун действительно был еще ребенком, невинным и робким. Он совсем недавно пришел в их танцевальную группу и сразу же покорил всех своим талантом. Джун был лучшим, а Ксандер становился предметом насмешек, не злобных, конечно, а дружеских, но все равно задевающих за живое. Дружелюбность к новенькому испарилась, превратилась в постоянные нападки и недовольство. Его съедала зависть. Ксандер злился, когда другие восхищались Джуном, хвалили его, когда тот смотрел на него со своей глупой робостью в глазах, когда таскался за ним по пятам, как влюбленная девчонка, всегда смущенно улыбаясь, протягивал воду или предлагал помощь. Он злился, даже когда Джун пытался подбодрить его после очередной провальной репетиции или перед выступлением, потому что в каждом слове он видел скрытую насмешку или откровенную жалость. Такое поведение было совершенно не свойственно Александру, всегда чересчур позитивно смотревшего на жизнь, переживающего все неудачи сквозь улыбку и относящегося к другим с любовью и заботой. Эти неожиданные перемены заметили все и совершенно не понимали, что же происходит с их Александром. А он просто завидовал. Жутко. И эта зависть поглощала его. Он медленно гнил, как гниет яблоко, пораженное грибком изнутри. «Неужели это я?» Ксандер неподвижно лежит, и остывающая вода обволакивает его тело. Капли стекают с волос, по лбу, щеке и бесследно пропадают в ушной раковине. Гладкая настенная плитка, отражение в зеркале, даже вода — все вокруг такое зеленое, как болотная трясина, как его зависть. Слишком тошно. Он слышит звук открывающейся двери, шумные разговоры и смех ввалившихся в прихожую танцоров и погружается в воду с головой, отделяясь от внешнего мира плотной стеной из молекул. Ксандер не видит, как тысячи прозрачных пузырьков вырываются из ноздрей и стремятся вверх, но представляет это в голове. Почему-то сейчас пузырьки важны. Им легко, они невесомы и свободны в своем полете, а на сердце тяжело и паршиво. И свербит в груди. В уши заливается вода, и внешние звуки не так слышны. Ксандер все еще обижен на всех и не хочет никого видеть, особенно Джуна. Вода щекочет нос, ласкает волосы, которые, извиваясь, мажут по шее. Все словно в другой реальности, и ничего нет вокруг — только бескрайний океан и дрейфующее, расслабленное тело. — Где он? — взволнованный голос совсем рядом с дверью. — Не трогай его, пусть перебесится. Ксандер не может разобрать, чьи это голоса. Он с трудом понимает слова, в ушах только шум воды. Он вновь, словно сквозь вакуум, слышит звук захлопнувшейся двери, снова один. Все ушли. Океан, по которому он плывет, ласкающий и теплый, солнце палит над головой, и на расстоянии тысяч миль ни одной живой души. Это то, чего бы он хотел в данный момент. Побыть одному, наедине со своими мыслями, чтобы вытащить из глубины своей души настоящего Александра, не покрытого мерзкой коркой зависти. Вырвать его из-под кожи, как кусок сырого мяса, чтобы кровоточил, вопил от дикой боли, но жил. Ксандеру не удается. Она находит его раньше. Голубизна безоблачного неба исчезает, заменяясь буро-синими кляксами, расплывающимися в разные стороны и закрывающими солнце. Света больше нет. Вода мутнеет, зеленеет от всплывающей на поверхность тины, которая вязнет между пальцев, и покрывает каждый сантиметр кожи, подобно ожившим червям, заползающим в ноздри и глазницы. Бирюзовой воды тоже нет. Теперь это болотная трясина, огромная воронка, засасывающая внутрь, на самое дно. Ксандер пытается выбраться, хватается руками за воздух, пропуская его сквозь пальцы, и погружаясь все глубже. Бурая мерзкая дрянь прилипает к коже, забивает уши. От нее невозможно избавится. Она уже проникла под кожу, до самого мяса, и там, внутри, как паразит, заражает все до основания, не оставляя ничего, что могло бы бороться. Помогите! Кто-нибудь помогите! Она пожирает меня! Александр чувствует, что воздух выходит из легких, заменяясь мутной водой. Ему нечем дышать. Перед глазами черная пелена из грязи, стекающей по лицу, по щекам, словно слезы. Черные слезы умирающего света. Еще секунда и его утянет на самое дно. Последний вдох. Губы жадно глотают кислород, пропуская влажные комья земли и болотную воду внутрь. Уже не выбраться. Чьи-то руки хватают его и тянут на поверхность. Трясина исчезает, остается зеленая, остывшая вода в ванной и чужие горячие пальцы, мертвой хваткой сжимающие плечи. Он давится водой, судорожно дышит, глотая спертый воздух ванной комнаты, и видит перед собой бледное и испуганное до смерти лицо с раскосыми глазами, в которых безумный страх смешивается с отчаянной мольбой, пухлыми, слегка приоткрытыми и дрожащими губами, испещренными множеством тонких трещинок и покрытых налетом слоящейся кожи. — Ты жив, жив! Я так испугался. Бледный…совсем… И не двигаешься. Я думал, что ты… что ты… — лепечет Джун, кажется, готовый вот-вот зарыдать, а потом прижимает к груди. Близко, до хруста ребер, потому что хочет чувствовать сквозь намокшую от прикосновения футболку, как стучит чужое сердце, как щекочет кожу теплое дыхание. И целует, жадно, с отчаянием. Веки, глаза, щеки и, наконец, губы. Остывшие, влажные губы с привкусом болотной тины и сырости. Ксандер сильнее прижимается к Джуну, как потерявшийся ребенок прижимается к матери, унимает дрожь и пытается забыть вкус болотной земли на языке, ее цвет и запах, схожий с запахом разлагающегося тела. Он бы хотел содрать с себя кожу, потому что чувствует скользкие пальцы тины и дыхание плесени, пытающихся завладеть им. И только светлое лицо Джуна, его нежные руки, как якорь, держат на поверхности. Ксандер хватается за ласку и отвечает на поцелуй, жадно впиваясь в чужие губы, как припадает умирающий от жажды к горлышку бутылки. Шепчет: Спаси, спаси меня. Я погряз в своем грехе. Джун слышит. Джун понимает. Джун, как ребенок, наивно верит в храбрых рыцарей, отрубающих головы скользким змеям и спасающих прекрасных принцесс. Джун хочет стать рыцарем для Александра, потому что любит, несмотря на враждебность, потому что хочет заботиться, хочет защитить. Потому что знает другого Александра. Вечно улыбающегося, заводного и восторженного. Не исчезнувшего бесследно. И Джун найдет его. Спасу, спасу. Я не позволю ей забрать тебя. Никогда, никогда. Как маяк, буду освещать путь. Я вытащу тебя из этой болотной трясины.