***
Год назад
Опять у нас в школе этот дурацкий вечер танцев. Что за радость каждый раз ходить сюда, при том, что я терпеть не могу эти сборища, громкую музыку и ненормальных одноклассников. Зачем я сюда хожу? Ответ прост. Моя мама. Каждый раз она отправляет меня на эту дискотеку, наряжая при этом как куклу. И каждый раз я иду, как овца на заклание. Вот и в этот раз все было точно так же. Меня раздражало все. Короткое платье болотно-зеленого цвета, узкие и жутко неудобные бежевые туфли, непослушные рыжие локоны, которые лезли в глаза и в рот. Безумно хотелось потереть глаза, зудевшие от теней и туши. А еще стереть эту противную алую помаду. Такое чувство, будто тебе губы жиром намазали. Фу, гадость. Но нет же. Нельзя. Я же девочка. Я должна быть красивой. Мамины слова. Как я все это не люблю. Скорее бы все это закончилось. Кое-как поднявшись по лестнице на этих долбаных каблуках, я перевела дух. Дурацкое платье впивалось в ребра и сдавливало грудь. При всем при этом оно еще умудрялось сползать с груди и подниматься снизу. Недовольным жестом подтянув лиф и потянув вниз скользящую юбку, я вошла в класс. Ирина Георгиевна, моя любимая классная, тут же кинулась ко мне. — А, Лисицына, как хорошо, что ты пришла. Я ее оптимизма по этому поводу не разделяла. Что-то мне подсказывает, что для меня это ничем хорошим не кончится. — Кирсанов отвечает за музыку. Он обещал мне флэшку принести. Найди его, он где-то здесь по школе болтается, а то у меня все девчонки заняты, — ну кто бы сомневался. Отлично! Они, видите ли, заняты, а я теперь должна бегать по всей школе и искать этого придурка. Замечательно просто! Добрый Дедушка Мороз, наверное, постарался. Фыркая от возмущения, я обошла весь второй этаж, поднялась на третий, потом спустилась на первый. Его нигде не было. Ну где ещё он может быть? В мужской туалет я точно не пойду, даже не просите. Оставался последний шанс. Столовка. Хоть бы он был там. Не то чтобы я прям уж так сильно хочу его видеть, но нежелание получить нагоняй от Ирины Георгиевны было сильнее нежелания лицезреть его сиятельную персону. Мы столкнулись с ним на повороте к столовой. Ну наконец-то. Я уже все ноги себе натерла. — Кирсанов, наконец я тебя нашла. — Ты меня искала? Как неожиданно приятно, — и снова эта его самодовольная физиономия. — И чего же хочет от меня сама Евгения Лисицына? — Не обольщайся, пупсик, — эту фразу я позаимствовала у нашей учительницы по биологии Марины Александровны. И сказана она была самым язвительным тоном. — Ты мне триста лет не снился. Тебя Ирина Георгиевна ищет. Ты ей должен флэшку какую-то отдать. Выполнив свою миссию, я повернулась и уже хотела уйти, как вдруг он схватил меня за руку, крутанул на себя, и я врезалась в его грудь. — Кирсанов, больной, блин. Тебе лечиться надо, — сказала я, потирая ушибленный локоть и как бы невзначай наступая шпилькой ему на ботинок. — Лисицына, смотри куда ноги ставишь, — прошипел он, убирая отдавленную ногу. — Без очков совсем ничего не видишь? — Если бы были такие очки, чтобы в них можно было тебя не видеть, я бы носила их не снимая, — парировала я. — Ха-ха-ха, как смешно, — он фальшиво засмеялся, хватаясь за живот. Клоун. — Никто и не шутил. Это ты что делаешь? Какого лешего ты меня за руки хватаешь? Вопрос был задан без особой надежды на вменяемый ответ. Таких ответов у него в принципе никогда не было. Он либо отшутится, либо вообще ничего не скажет. — Потанцевать с тобой хочу. — Чего? — Кирсанов сошел с ума, пора звонить в дурку. — Ничего, — он опять дернул меня на себя, крепко держа за талию и вцепившись мне в руку. Ничего себе, наглость. — Кирсанов, ты ненормальный, отпусти мою руку, сейчас же. Ну да, как же, так он меня и послушал. Вместо этого он начал вальсировать. Кирсанов — вальсировать! Я в шоке. — Стас, что ты делаешь? — Танцую, разве не видно? — с невозмутимым видом отвечал этот нахал, продолжая вести меня. Я, к слову, танцевать вальс никогда не умела и с радостью отдавила ему все ноги. Я вырывалась, он не отпускал. В итоге мы обтерли все стенки в коридоре. Коридор был довольно узкий, а танец наш был больше похож на хоровод пьяных бегемотов, чем на вальс. Мы то и дело спотыкались и пытались прижать друг друга к стенке. Я — чтобы он отстал от меня, он — из чистого упрямства. Наконец мы остановились. — И что это сейчас было? — отдышавшись, спросила я. — Вальс, Лисицына, вальс. Ты что, совсем в танцах не разбираешься? Не успела я ничего ответить, как он уже скрылся из виду. А я осталась стоять посреди одинокого коридора, стараясь отогнать от себя мысли о том, что танец с Кирсановым мне понравился.***
В тот день я впервые почувствовала отголоски симпатии к Кирсанову, шевельнувшиеся во мне во время танца с ним. Я долго думала, что это могло значить, но Кирсанов давать мне объяснения не спешил, и на следующий день вел себя как обычно, в своей издевательской манере. И я быстро об этом забыла. И вот сейчас, вспомнив об этом, я улыбнулась и невольно закусила губу. Кто бы мог подумать, что я снова буду танцевать вальс с Кирсановым. Стас, заметив мою улыбку, чуть наклонился ко мне и прошептал на ухо: — Почему ты улыбаешься? — Вспомнила наш первый танец. — Наш первый танец? — он слегка приподнял левую бровь в недоумении. — Тот, в коридоре, помнишь? Почему ты тогда это сделал? Он наклонился еще ниже, и наши носы соприкоснулись. — Потому что, Лисицына, — улыбаясь, ответил он, — ты мне нравилась, неужели непонятно? — Мог бы просто сказать, а не вести себя как раздолбай. — Не мог. И я не скажу тебе, почему. И прежде, чем я успела ему возразить, он поцеловал меня так, как тогда, в лифте. Обвив руками его шею, я подумала, что новогодние вечеринки не так уж и плохи.