Liar

МАЯКОВСКИЙ – Прости Digital Daggers – Surrender (Piano Version)

Когда Юнги видит спрятавшийся за ухом Чимина засос, он даже не удивляется сильно этому. Он наблюдает, как его парень стоит к нему спиной, заваривая чай, и тихо напевает что-то незатейливое себе под нос. А его ли парень? По кухне разносится до одури приятный запах яблок, корицы и – совсем немного – меда. На улице февраль, и заболеть проще простого, поэтому Чимин подслащает чай в своей чашке именно им. Чимин у Юнги ассоциируется именно с этими запахами: сладкими, жаркими, сочными, как спелые летние фрукты. Чимин – лето, беззаботное, звонкое и неугомонное. У него внутри моторчик, который заводится с самого утра пораньше и работает до вечера, не делая перерывов. Юнги всегда интересно было, откуда в нем столько энергии, но причину он не мог понять, сколько бы ни размышлял об этом. Потому что в отличие от него, Юнги засыпал только ближе к утру и часто спал до самого обеда, если утром не возникало планов. У Чимина вытравленные осветлителем и краской волосы до блекло-апельсинового цвета и теплые добрые глаза с искорками на самом-самом дне. А еще у него задорная искренняя улыбка и звонкий высокий смех. Если Чимин – лето, Юнги – унылая серая зима, без снега даже. У Юнги хроническая бессонница, пол-литровые чашки с дешевым растворимым кофе, от которого уже тошнит, а на нормальный тратиться - жалко. На эти деньги лучше купить лишнюю пару упаковок рамена. У Юнги бледная кожа, в дурацком порыве выжженные осветлителем до платинового блонда волосы и тонкие пальцы пианиста, провонявшие дешевыми сигаретами. Чимину никогда не нравился этот запах, но он все равно упрямо ластился под руки и зарывался носом в жесткие волосы, словно это не имело значения вовсе. Чимин лезет в холодильник, доставая сладости к чаю и продукты, чтобы приготовить Юнги пару сэндвичей. А сам Юнги гипнотизирует взглядом аккуратный засос за ухом Чимина, и не может отвести от него взгляд. В желудке скользким клубком сворачивается что-то, смутно напоминающее комок скользких червей. Юнги немного мутит, и аппетит пропадает вовсе. Он встает с насиженного места и отходит к подоконнику, устроившись задницей на стопке старых журналов и газет там же, открыв форточку и прикурив. Горло чуть обжигает горьковато-терпким дымом, и Юнги прикрывает глаза, задерживая сизый дым внутри, заполняя им легкие до краев, а после выдыхает устало. Не то, чтобы между ними была безумная любовь, или они клялись друг другу в вечной верности, но паршиво все равно было. Они никогда не признавались друг другу, не говорили, что любят. Просто вместе им было комфортно и уютно, а еще привычно. Привычно было разминать плечо с утра, которое всю ночь Чимин использовал вместо подушки, привычно было вытаскивать какую-нибудь футболку из общей кучи вещей, привычно было видеть голубую зубную щетку в стакане в ванной рядом со своей, привычно было наблюдать за пританцовывающим возле плиты Чимином. Бывало, Юнги снова уйдет в себя, вдохновленно строча и черкая что-то в блокноте, а Чимин мог подойти со спины спокойно и обнять за плечи, уткнувшись в чужие жесткие от осветлителя волосы, кося одним глазом на ложащиеся на разлинованную бумагу иероглифы. Юнги любит стабильность. Юнги не любит перемены. Они были скорее этакими друзьями с привилегиями, чем парой. Но все равно противное липкое, как смола, чувство предательства разливается в груди, заполняя клетку ребер и не давая нормально дышать. Потому что он думал, что Чимин принадлежит только ему, что Чимин не позволит себе и своей совести пойти на такое. Юнги прижимается затылком к холодной стене, не открывая глаз. Это была даже не измена. Это было предательство, самое настоящее. Потому что Чимин растоптал его доверие своими любимыми уже слегка заношенными кроссовками с высокой подошвой, из которых он практически не вылезал уже второй год, но внимательно ухаживал за ними. Им было хорошо вместе, Чимин считал так же, Юнги был в этом уверен. Тогда почему же он позволил этому карточному домику, оказавшемуся слишком хлипким и хрупким, развалиться? Пришедшая на ум мысль больно саданула по самолюбию. Чимин просто нашел кого-то лучше. Сигарета, оставленная без внимания и занесенная над пепельницей догорает до фильтра, чуть обжигая кончики пальцев, и Юнги вздрагивает, позволив окурку упасть, и тут же поджигает следующую. Сбоку от Юнги повеяло теплом, и плечи обхватывают согревающие руки – от открытой форточки тянет холодом. - Хен, все в порядке? – Чимин привычно зарывается носом в его волосы, легко касаясь кончика уха губами. Внутри него есть что-то, что согревает и самого Чимина, и окружающих его людей. Всех, кроме самого Юнги, которому это тепло, вероятно, нужнее всех. Только вот ему уже совершенно точно с Чимином не согреться. Чимин, не дождавшись ответа, отлипает от его волос. Он внимательно смотрит Юнги в глаза и тихо выдыхает, осторожно целуя. Наверняка у этих поцелуев вкус, как у пепельницы, но Чимин все равно часто лез к нему, а Юнги и не был особо против. Он и сейчас не против, но и не отвечает, позволяя, но не делая ни одного движения навстречу. В руке зря тлеет уже вторая сигарета, и Чимин почти незаметно немного морщит нос. И непонятно, то ли это от запаха, то ли от отсутствия реакции у Юнги. - На вкус эти сигареты ужас просто, - он чуть улыбается, поправив отросшую светлую челку, лезущую Юнги в глаза. – Жаль, что закончились те вишневые, которые я тебе на Новый Год подарил, вместе с зажигалкой. Юнги слушает его голос и пытается понять, что же он сделал не так, в какой момент он сделал что-то, что позволило Чимину пойти на такое. Юнги не знает, как и не знает, что с ними будет дальше, хотя варианты есть. Они могли бы просто разойтись по своим дорогам, стать параллельными и никогда не пересекаться. А могли оставить все как есть, но какой в этом смысл? У Юнги в груди легкие словно раздирают в кровавые лоскуты чем-то острым, смутно напоминающим когти. Наверное, это и называется «на душе кошки скребутся». Совершенно некстати вспоминается, как летом, когда на жаркий Сеул опускалась спасительная ночная прохлада, они просто гуляли недалеко от пристани. Они жгли бенгальские огни, и в глазах Чимина Юнги видел почти детский восторг и отражающиеся в них огоньки, похожие на звезды. Все это было совершенно непохоже на обычно циничного и до ужаса прагматичного Юнги, но он ничего не мог с собой поделать. Если кто-то спросит у Юнги, любит ли он Чимина… Юнги не ответит ничего, потому что он не чувствует себя отдельно от него. Вы же не говорите своим ногам или рукам, что вы их любите, но любите же. - Хен, что с тобой? – чиминовские теплые ладони с короткими пальцами ложатся на бледные щеки, а Юнги тушит вторую впустую сожженную сигарету. – Ты какой-то сам не свой. Юнги только сейчас начинает понимать – он давно уже не свой. Он Чимину принадлежит, с того самого дня, как они вместе. Но вслух этого он не говорит, а говорит лишь тихое, но очень твердое: - Чимин, прекрати этот спектакль, давай расстанемся. Те самые огоньки-звезды до сих пор жившие на дне чиминовских глаз с самого лета гаснут.