I was never meant to fight on my own

Один, два, три, четыре. Этих шагов всегда ровно четыре. Конечно же, в реальности их гораздо больше. Сколько? Сто? Двести? Может быть, даже триста? Признаться, он никогда не полагал, что вдруг захочет их посчитать. Однако сейчас эта идея вовсе и не кажется ему такой уж сумасбродной. Один, два, три, четыре. Ровно четыре шага и ровно четыре секунды на то, чтобы закрыть глаза и разом запретить себе все то, что можно было бы позволить, если бы не масса всяческих «но». Кто вообще придумал эти «но»? Рен начинает злиться, понимая, что ведет себя как избалованный мальчишка, хотя отнюдь не является таковым. Четыре шага. Почему он слышит именно четыре? Возможно, предыдущие попросту растворяются в стенах просторного холла, что ведет сюда, или металлическое покрытие настлано лишь вблизи кабины системы управления, либо же генерал нарочито наступает на пол чуть менее аккуратно, словно оповещая о своем приходе заранее. Этого Рену хотелось бы сильнее всего. Он знает, что всякий раз, едва затихает гул шагов, нужно подождать. Секунду, две или целых три. Ему кажется, что количество подаренных ему секунд словно бы растет день ото дня. Или же он так хорошо изучил своего генерала, что теперь способен нарисовать его портрет перед своими глазами значительно быстрее. Глаза. Он помнит, что у Хакса удивительного цвета глаза, зеленовато-карие и бесконечно теплые. Как бы странно это ни звучало. Помнит, что тот всегда зачесывает короткие рыжие волосы назад, помнит, что у него выправка военного, а нижняя губа чуть пухлее верхней. Пальцы касаются железной двери. Рен не беспокоится о том, что подумают его подчиненные, если увидят его здесь. Ведь руку можно быстро отдернуть. А еще этой рукой можно коснуться собственных губ. И иногда даже помечтать о том, что было бы, если бы их касались губы Хакса. И если бы руки генерала нервно разматывали шарф на его шее, сжимали его плечи, а после касались везде, где это только возможно. Черт. Рен замирает. Металл, из которого сделана дверь, холодный, настолько холодный, что может и обжечь. Один, два, три, четыре. Этих шагов всегда ровно четыре. Тех шагов, которые Рен слышит, наверняка слышит, если их не глушит эхо стен, которые начинают давить на него ровно в тот самый момент, когда он думает о том, что у Рена красивые руки. И тонкие пальцы. А еще его темные волосы вечно взъерошены и волнами опускаются на его шею. И наверняка они мягкие. Очень мягкие. Как, должно быть, приятно зарываться в них руками. Генерал не умет вздыхать. Генерал лишь замедляет ход своих шагов, чтобы дать себе лишнюю пару секунд перед тем, как открыть дверь. Ладонь опускается на холодную сталь. Тот самый редкий случай, когда механизм совсем не реагирует на человеческое тепло. Его не засекут, не заметят. А если и да, то как не обвинить во всем эти самые устаревшие технологии. Но пока можно представить каково это, целовать губы императора, а после избавлять его от всей этой ненужной ему одежды и поражаться тому, какими осторожными и нежными бывают ласки того, кто привык уничтожать одним лишь словом. Рен устал. Он бесконечно устал от той судьбы, которую сам себе выбрал. Императорам позволено гораздо меньше, чем простым смертным. Императорам не позволено любить. Их задача управлять. Даже если очень хочется стать управляемым. Хакс устал. Он бесконечно устал от той судьбы, которую сам себе выбрал. Генералам позволено гораздо меньше, чем простым смертным. Генералам позволено воевать, подчиняясь приказам. Даже если очень хочется подчинить того, кто их отдает. Ладони синхронно ложатся на стальной каркас. И так же синхронно опускаются ниже. Хакс вздрагивает, ему кажется, что он стоит здесь слишком долго. Его драгоценные секунды давно истекли. Рен поднимает голову, отходя от двери. Ведь уже пора? Громкий скрежет разносится по помещению, ознаменовав собой начало нового дня. - Доброе утро, - он произносит это как всегда по-военному четко и быстро, не удостоив императора даже взглядом. - Доброе утро, генерал Хакс, - расстояние, отделяющее его от двери, пересекается так быстро, что рука, затянутая в черную перчатку, случайно касается пальцев генерала. Легко, почти невесомо. Однако и этого Рену вполне достаточно для того, чтобы ощутить то, насколько они ледяные. Он может почувствовать это даже сквозь плотную ткань. Рен затворяет дверь с другой стороны, а затем вдруг поднимает на нее взгляд. Металл, из которого она сделана. «Холодный, настолько холодный, что может и обжечь». И он вдруг улыбается. Первый раз за миллионы секунд, проведенных в ожидании. - Когда-нибудь, - губы императора шепчут почти беззвучно. - Когда-нибудь, - вторит ему Хакс.