Выходной

— Сколько можно заниматься подобной ерундой? — категорично скрестив руки на груди, поинтересовался Макаров, хмуро наблюдавший за однокурсником, который уже полчаса выводил что-то на мольберте. Тот что-то тихо пробубнил себе под нос, но не обратил никакого внимания на недовольного гостя, продолжая водить толстой кистью по белой бумаге, оставляя длинные и неровные линии, аккуратно вырисовывая очертания чего-то. Что это этим чем-то было Макаров не знал, но был уверен, что это что-то значительное, что-то удивительное, иначе бы Соболь не потратил столько времени на подобную чепуху, а если бы и потратил, то сильно об этом пожалел. Макс любил видеть его сосредоточенным и серьезным, смотреть, как тот сердито поджимает губы, пытаясь что-то доказать, напоминая маленького ребенка, которого хочется постоянно оберегать и охранять от опасностей, но вот когда на него не обращают внимания он терпеть не мог. Вот и сейчас он злился на Кира, уставившегося в свой бесполезный рисунок, хотя и не мог не признать, что тот сейчас выглядит намного лучше, чем обычно. Спутанные волосы, сильно растрепавшиеся в стороны и напоминавшие птичье гнездо, щеки и подбородок, вымазанные краской и чем-то черным, чуть хмурый взгляд и складки на лбу — все делало суворовца похожим на маленького, грязного ребенка, вернувшегося домой с долгой прогулки во дворе. И это умиляло Максима, немного туша возникшую в груди злость, которую он порой не мог контролировать. Вздохнув, он устало опустился на кровать и прикрыл глаза, понимая, что в ближайший час на него никто даже не посмотрит, но в то же время мысленно разрабатывая план. Тихое шуршание бумаги, тихое бульканье мутной воды в стакане навели его на кое-какие мысли, но пока Макаров решил дать возможность однокурснику заняться всякой ерундой, благо сегодня было увольнение с ночевкой, а родители Соболева очень вовремя уехали обратно в Москву. — Макс, ты не проголодался? — неожиданно спросил Кирилл, наконец оборачиваясь к удивленному таким поворотом сокурснику и мягко улыбаясь. — А то я мог бы что-нибудь нам приготовить, все равно никого дома кроме нас до завтрашнего вечера точно не будет. Как же все-таки здорово… — плечи опустились, больше не вздрагивая в напряжении, а в карих глазах блеснуло что-то чертовски знакомое им обоим, что безумно нравится Макарову и веселит самого Соболева. Перспектива снова остаться без общения совсем не радовала третьекурсника, поэтому Макс легко спрыгнул с кровати, вставая на ноги, сделал несколько шагов и резко схватил Кирилла за талию, толкая его к стене. Макаров несильно наклонил голову, встретившись взглядом с темно-карими глазами, и коснулся своими губами чужих, пальцами зарываясь в непослушные, темные волосы. Яростно, грубо, жадно целуя Соболя, который и не слишком сопротивлялся, Макс явно давал понять, что не позволит провести еще полдня за приготовлением пищи, но также наслаждался драгоценным уединением, приятной тишиной, касаясь того, без чего теперь не мог жить, о чем не мог не думать. В училище остаться вдвоем было весьма проблематично, учитывая друзей и офицеров, постоянно шатавшихся рядом, поэтому каждый такой шанс каждый из них воспринимал редким подарком судьбы и великолепной возможностью отдохнуть. Оторвавшись от сухих губ однокурсника, Максим устало упал на пол и почти тут же схватил Кирилла за руку, резко притягивая к себе, заставляя упасть следом. Послышался звон каких-то склянок, и по полу потекла вода мутно-красного цвета, но парни уже не обращали внимания на то, что происходило вокруг, наслаждаясь беглыми взглядами, едва ощутимыми, случайными прикосновениями и тихим чужим дыханием, опаляющим кожу, срывающим крышу. Макаров, окончательно решив, что вся эта чепуха с красками и кистями может подождать, уткнулся носом в шею своего парня и вдохнул приятный запах одеколона. Пальцами перебирая кое-где спутавшиеся, темные пряди волосы, он приподнял голову и осторожно, несильно прикусил мочку уха, с животным удовольствием вслушиваясь в долгий стон, сорвавшийся с губ однокурсника. — Макс… Но все слова тонут в новых, более глубоких и жадных поцелуях, в которых можно было почувствовать то, о чем никто и никогда не догадается, в которых они оба забываются, которые сносят им крышу. Соболев сильнее притягивает Макарова к себе и, тяжело дыша, касается пальцами его лба, подбородка, носа, царапины на щеке, пухлых губ, а после медленно опускает руки на ягодицы и несильно сжимает, чувствуя, как дрожит Макс. Тот несколько секунд медлит и одним резким рывком укладывает парня на мокрый пол, касаясь губами его шеи, приоткрытых ключиц, наслаждаясь новыми стонами, хрипами, разрывающими тишину. Скользнув языком под тонкую майку, коснувшись чуть соленой кожи, Максим приподнял голову и хитро улыбнулся, несильно ударяя сокурсника в плечо. — По-моему это намного лучше, чем рисование, как ты думаешь? — издевательски спрашивает Максим и через несколько секунд наклоняется так близко, что их лбы несильно ударяются, но ни один из них не пытается отстраниться, все также глядя в глаза другому. — Еще раз променяешь меня на это, — он указал на мольберт и краски и сильнее сжал плечи лежавшего под ним Кирилла. — Ты очень сильно об этом пожалеешь, но пока ты мне нужен живым. Кирилл тихо рассмеялся, а Макаров упал рядом, прижал юношу к своей груди и расслабленно улыбнулся, почувствовав, как холодные пальцы пробираются под тонкую ткань футболки, надетой вместо льняной рубашки. Пальцы чертили что-то на его груди, наверняка какой-нибудь глупый и непонятный никому, кроме Кирилла, рисунок, но против такого «рисунка» Макаров точно не был против. Ласково потрепав Кира по голове, Макс медленно провел рукой по его дрожащей спине, касаясь пальцами выступающих позвонков, и несильно ущипнул за бедро, ощущая прерывистое дыхание парня у себя на шее. Чуть склонив голову на бок, Макаров легко, невесомо коснулся губами чужой щеки и сильнее прижал Кирилла к себе, наслаждаясь теплом другого тела. Соболев довольно улыбнулся и положил ладони на грудь парня, чувствуя, как быстро бьется чужое сердце, разрушая повисшую хрупкую тишину негромким стуком. Смяв пальцами холодную ткань футболки, он чуть опустил подбородок, чтобы случайно не ударить Макса, и осторожно, чуть медля, коснулся губами длинной шеи своего парня, оставляя едва заметный след. Тот выгнулся, с силой врезаясь спиной в пол, уже пропитавшийся растекшейся водой, и тихо простонал, но Кирилл, напрочь позабывший о своем занятии и о том, что они рисковали остаться голодными, резко поцеловал его, заглушая стон. Грубые, жадные поцелуи не могли насытить, успокоить бурлившее в крови желание, но ни один из них не спешил переходить к активным действиям, просто радуясь свободным минутам, которые не надо проводить за уборкой территории или заучиванием формул, или еще какой-нибудь ерундой, присущей воспитанникам суворовского училища. Спустя несколько минут Макаров наконец неохотно отстранился, тяжело дыша и безумным взглядом вперившись в белый потолок. Его пальцы рассеянно перебирали темные пряди, касавшиеся его плеча, а мысли бегали в голове, не давая покоя. Он невольно вспомнил про то, как начинались их отношения… Все их постоянные ссоры, драки из-за Ритки… Переглядывания во время построения… Слова, выброшенные на ветер… Макс не мог понять, почему сложилось так, что человек, которого он когда-то ненавидел, теперь заменил ему всех, стал ближе, чем кто-либо, но почему-то это незнание его больше не расстраивало. Может он повзрослел, и детское любопытство больше не давило с такой силой, как раньше. А может просто все настолько изменилось, что про его жизнь теперь смело можно было снимать какой-нибудь сериальчик, что он теперь не мог вспомнить то, с чего все начиналось. И если честно не особо и хотел. Иногда лучше забыть прошлое, чтобы дать настоящему унести тебя вперед, чтобы не омрачать жизнь воспоминаниями, которые не всегда бывают приятными и светлыми. Макаров усмехнулся и откинул голову назад, прикрывая глаза. — Ты чего? Но прежде чем Максим успел ответить, что-то прогрохотало над суворовцами, развалившимися на холодном полу, и те едва успели отскочить в стороны за несколько секунд до того, как на пол упала последняя кружка со стола. Вода почти мгновенно разлилась по полу, смешавшись с другой, более грязной, и Макаров уже ожидал, что его обвинят во всех человеческих грехах, но этого не произошло. Кирилл, даже не думая о том, чтобы отругать нерадивого сокурсника, откинул голову и громко расхохотался, сжимая и разжимая кулаки. Чуть покачнувшись, вице-сержант с грохотом упал прямо в центр получившейся грязной лужи, но даже после этого ничуть не разозлился, продолжая громко, заливисто смеяться, глядя на Макса из-под полуопущенных ресниц. — Вот что значит единственные выходные, — покачав головой, произнес Кирилл спустя несколько минут, оглядывая комнату, будто расценивая сколько им придется наводить порядок. — которые нам, сударь, придется провести за уборкой. Соболев начал подниматься на ноги, чтобы сходить за тряпкой и вытереть это безобразие с пола, но Макаров ловко схватил его за ногу и потянул в свою сторону, заставив его кувыркнуться и снова распластаться на полу. Довольно усмехнувшись, Макар подполз к однокурснику и ласково потрепал по голове, не обращая внимания на сердитый взгляд. Обиженно фыркнув, Кирилл предпринял еще одну попытку подняться, но тоже, увы, неудачную: Макс, не желая снова валяться на кровати и дожидаться, пока на него обратят внимание, прижал его к себе и уткнулся носом в шею. Его сильные руки медленно поглаживали чужой торс и не давали возможности парню освободиться из цепких объятий, хотя тот и предпринимал попытки. Сдавшись, вице-сержант прикрыл глаза, положил голову на плечо Макарову и тяжело вздохнул, когда губы коснулись его виска и переместились чуть ниже. — Знаешь… Уборка может немного подождать. — пробормотал Макс, невесомо касаясь губами губ Соболева и замирая, чтобы посмотреть тому в глаза. Каждый из них в этот момент был готов продать душу дьяволу, чтобы эти выходные длились вечность, чтобы понедельник никогда не наступал, чтобы эти глаза вечно смотрели только на него, не обращая внимания на остальной мир. Они были такими разными, но в тоже время составляли часть чего-то целого, чего-то значимого, что совсем не хотелось забывать, что хотелось хранить в душе вечность, и это было важнее предрассудков, важнее мнения других и, возможно, важнее даже экзаменов. Никто не смог бы понять их, никто бы не смог разглядеть искренность в их общении, пусть и чаще всего заключающемся в молчании и беглых взглядах, но это их совсем не волновало… Главное, что они оба понимали друг друга, что видели в друг друге что-то недоступное для окружающих, а остальное было фактором, который с легкостью можно назвать неважным, незначимым. И это незначимое не могло для них ничего изменить, потому что менять что-либо было уже поздно.