Проиграй меня

Больше всего Савамуру раздражали постоянные подколы и насмешки, которыми Миюки пытался доказать свое превосходство. Эйджун ничего не мог с собой поделать и выходил из себя каждый раз, но как же он удивился, когда понял, что в каком-то смысле это ему и нравится больше всего. Это произошло в тот момент, когда он понял смысл фразы, которую кетчер произнес со всей присущей ему ненавистью: «Савамура, заткнись». Именно тогда, когда питчер понял ее смысл, а не когда Миюки сказал это. Когда Савамура понял, что единственное, что могла значить эта фраза, — это желание обладать им, ему безумно захотелось продать себя Кадзуе в рабство до конца дней. Тогда он испуганно выдохнул: «Миюки Кадзуя, Миюки Кадзуя, Миюки Кадзуя…», не в силах оторваться от лица кетчера, которое было так близко и в то же время так недоступно. Савамура хотел, чтобы Миюки продолжал показывать и доказывать свои права на него, он хотел быть его шавкой, беспомощным преданным щенком, но в то же время не хотел, чтобы кетчер догадался об этом. Каждый акт неповиновения вызывал в нем взрыв адреналина и утягивал в темные пучины еще глубже, еще дальше. Савамура злился на Миюки и вызывающе улыбался, будто говоря: «Я не твой», а сам знал, что он никогда не перестанет быть «его», и испытывал от этого осознания непередаваемое удовольствие. Удивительно, как легко отобрать все права у рабовладельца, если он не знает, что ты его раб. Но такая игра Эйджуну быстро наскучила, потому что на самом деле ему нравилось чувствовать себя подчиненным, прикованным, рабом. Он хотел, чтобы Миюки относился к нему по-собственнически, чтобы не спрашивал мнения, чтобы делал все, что ему вздумается. И когда Миюки признался, что по-другому поступать и не собирается, Эйджун ненадолго потерял способность дышать. Ему стало страшно, потому что он понял, что уже никуда не сбежит, но по этой же причине его глаза горели восхищением. Очки в черной оправе выделялись громоздким механическим элементом в экспрессивной картине тела, совершенно не нуждающегося в украшениях подобного рода. Савамура протянул руку и стянул их, беззвучно опустив на пол. — Дурак, я же тебя не вижу, — несмотря на слова, Миюки нашел его губы и руками прикоснулся именно там, где хотел прикоснуться. Эйджун притянул его ближе, рукой провел по прессу снизу вверх, обнимая кетчера за плечи, и заставляя отвлечься от самих мыслей. «Тебе нужно меня видеть?» — будто спрашивал он, лукаво улыбаясь. Миюки нужно было, и в этом заключалось лукавство. Он нащупал очки и снова надел их, а Савамура снова их стянул и положил на пол. Миюки терпеливо надел их в третий раз, а Савамура нетерпеливо снял их и вернул на прежнее место. Так неторопливые ласки медленно перелились в драку. На шестой раз кетчер больно укусил его в шею, а Эйджун только рассмеялся, довольный, что рассердил. «Вот так-то, Миюки Кадзуя, я тебе не принадлежу», — будто утверждал Савамура. Но его взгляд говорил: «Ты ведь думаешь по-другому? Так покажи мне мое место». В очередной раз надев очки, Миюки схватил его за запястья, прижав к кровати. — Не хочешь по-хорошему? — Но они тебе не идут, — обиженно пробурчал Эйджун, гадая, как на это отреагирует кетчер. — Ничего, потерпишь, — огрызнулся тот, кусая питчера за ухо, потом целуя его. Савамура сжал губы, устремив на партнера вызывающий взгляд, и с наслаждением раздумывал: «А что ты с этим сделаешь, Миюки Кадзуя?» Раздосадованный кетчер отстранился, пару секунд хмуро смотря на него, потом сдался. — Не хочешь их видеть на мне? — спросил он, снимая очки. — Хочешь, чтобы я сделал то, для чего они не нужны? — в этом вопросе, прозвучавшем пониженным голосом, Эйджун почувствовал тайную опасность, которую любил больше всего. Заставив его чуть шире раздвинуть ноги, Миюки мимолетно поцеловал питчера и спустился к возбужденному члену. Провел по нему пару раз рукой, потом медленно поднялся по нему языком и обхватил губами головку, вызвав у Савамуры улыбку, которую уж точно не должен был видеть. Это была самодовольная ухмылка новоявленного убийцы, вдруг осознавшего, что может одним щелчком прекратить человеческую жизнь. Он знал, что не имел на это права, но так же отчетливо понимал, что может сделать это в любой момент, если пожелает. Он был рабом, ощутившим власть вседозволенности, солдатом, убивающим ради удовольствия, а не долга, чиновником, крадущим, потому что никто не наказывает. Но Савамуре нужен был тот, кто покажет, какой на самом деле властью он обладает, тот, кто покажет ему, что его жизнь ничего не стоит, что она точно так же, как и тысячи остальных, не стоит ни цента. Кажется, Миюки еще слабо понимал, что должен стать этим человеком, поэтому Эйджун дружелюбно ему подсказывал. — Миюки, — это заставило кетчера отвлечься и приподняться, хотя рассредоточенный взгляд все равно не мог уловить точного выражения лица. Питчер приподнял ногу, линией стопы медленно провел по щеке Кадзуи, обнимая его за шею и притягивая к себе. — Миюки Кадзуя, — так же интимно продолжил он, словно в этом словосочетании было что-то волшебное, что заставит Миюки понять весь смысл несказанных слов. Чувствуя на своих губах легкую тень улыбки, Миюки про себя заключил, что еще никогда его имя не звучало, как сексуальный призыв. Он нащупал на полу свои очки и пообещал себе, что пока Эйджун не кончит ни за что их не снимет. Савамура смотрел на него спокойно и уверенно, тихо ожидая его действий и всем своим видом показывая, что не собирается сопротивляться. Это вызвало в кетчере мимолетное ощущение вседозволенности, но он одернул себя, потому что знал, что этот идиот, каким бы ни был идиотом, никогда не бывает так прост. Савамура просто смеялся над ним. Смеялся, потому что Миюки был слишком умным, чтобы признать, что Савамура действительно — всего лишь идиот, и у него никогда нет сложного плана. Он делает только то, что сам Кадзуя позволяет ему делать. Вот и все. Аккуратно растягивая его, Миюки все гадал, когда Эйджун выкинет очередную глупость, когда снова расстроит все планы, когда попытается выбить его из колеи и получить от этого удовольствие. Миюки совершенно точно знал, что питчер каждый раз делает это специально. — Прикажи мне. Но такого он точно не ожидал. Кетчер застыл на месте, а потом покраснел до ушей, проклиная тот момент, когда снова надел очки. Глаза Савамуры так открыто молили его об этом, что Кадзуя еле успел скрыть удивление. Ему всегда казалось, что Эйджуну хочется противиться ему, и, увидев такую преданную покорность, он не на шутку завелся. — Прикажи мне, Миюки, — проговорил питчер, так осторожно и неуверенно обнимая за плечи, что Миюки скорее поверил бы, что это блеф, чем правда. Он наклонился и перед поцелуем с самодовольной улыбкой прошептал: — Кадзуя, — а потом впился в губы, настойчиво и страстно, но в то же время неторопливо растягивая каждое мгновение. Он все еще ожидал подвоха, но когда отстранился услышал, как Эйджун покорным полушепотом повторил: — Кадзуя, — и через паузу снова попросил, — прикажи мне. — Эйджун, ты меня дразнишь, — почти обиженно пробормотал кетчер, кусая его за шею. — Нет, я хочу, — уверил его питчер, опуская на спину теплые руки, — прикажи мне, пожалуйста. Боже, как же давно он хотел себе такого Савамуру. Как давно он мечтал о такой безграничной власти над ним, и даже не надеялся, что этот первогодка когда-нибудь ему такое позволит. От одного «пожалуйста» по телу пронеслись тысячи и миллионы коротких замыканий, и Миюки понял: если Эйджун продолжит, он совсем потеряет контроль. — Ты… — начал кетчер, и по губам пронеслась нервная усмешка. -…сделаешь все, что я попрошу? — спросил он, едва касаясь губами уха. — Да, — ответил питчер. — Даже сделаешь себе больно, если я захочу этого? — продолжил настаивать он. — Сделаю, — кивнул Эйджун. — Даже… бросишь бейсбол? На этот вопрос он не дал ответа сразу, застыв в нерешительности. — Все, кроме бейсбола, — ответил он, посмотрев на Миюки. Глаза Кадзуи улыбались точно так же, как и губы. — Я люблю тебя, — это было единственное, что он смог придумать для ответа в данной ситуации. — А теперь раздвинь ноги, — продолжил он, встав на коленях и самодовольно улыбаясь. Впервые он в полной степени осознал, что эта игра на грани между чистотой и грязью заводит Савамуру больше, чем его самого. То, что другой бы посчитал оскорблением, Эйджун воспринимал, как подарок. В постели он не хотел бунтовать, здесь ему нравилось вечное рабство, где он не смеет сказать ни слова без разрешения своего хозяина. Если Миюки сказал ему раздвинуть ноги, он сделает это, если Миюки говорит, что любит его, он воспримет это, как любовь к вещи, — насколько бы ты ее ни любил, выкинешь, как только она станет ненужной. Здесь был один единственный хозяин, который управляет всем, точно так же, как на поле может быть только один кетчер, который управляет питчером. Он подчиняется ему без слов и пререканий, и тогда игра идет так, как надо. И все же, питчеры — существа ранимые, поэтому с ними нужно быть очень осторожным. В этом и проблема безграничной власти: ты можешь продать в рабство тело, но не можешь сделать того же с душой, которую всегда нужно покорять другими способами. С дьявольским наслаждением Миюки понимал, что завладел ею, но с первородным страхом боялся ее потерять, потому что даже покоренная душа могла в любой момент заявить, что уходит. Душа — единственное, что навсегда остается свободным, что бы с ней не делали. Савамура чувствовал эту заботу, которую проявлял кетчер, входя в него, и чувствовал страх Кадзуи, ощущение которого приносило Эйджуну истинное удовольствие. Потому что он знал, что никуда не собирается сбегать, что давно продал в рабство дьяволу в дурацких очках и свою душу, но осторожно скрывал это до самого конца. Он мог открыться в любой момент, а до этого издеваться над кетчером, пока не надоест, постоянно запутывая и обманывая его, стараясь убедить, что «Прикажи мне» говорит его тело, хотя на самом деле это говорит его душа. — Нормально? — уточнил кетчер, не совсем уверенный, как себя чувствует Эйджун после всех процедур, через которые он заставил его пройти. — Миюки… Кадзуя, — поправил себя первогодка. — Так ты не собираешься мне приказывать? Миюки улыбнулся и нервно сглотнул, про себя снова гадая, в каком настроении находится его подопечный. — Держись у меня, — опасливо проговорил он, оглядывая губы Эйджуна с беспристрастной жадностью, — чтобы потом не жаловался. Он обхватил руками ноги питчера, накинув их себе на плечи, и начал активно двигать бедрами, с каждой секундой ускоряясь и тихо наблюдая за тем, как постоянно нарывающийся на споры Эйджун отдается ему с неопровержимой готовностью, словно был рожден на свет для этой, единственной, цели. Когда он услышал первый стон, полный любви и удовольствия, Миюки не смог сдержать улыбки и стал еще активнее. Им двигало лишь желание раствориться в Савамуре, который отдавался ему с такой самоотдачей, проявлял такую ранимую привязанность, что невольно хотелось принять ее всю и самому раствориться в этих чувствах, которым он не искал названия, потому что ему было достаточно «чувствовать». Когда Савамура кончил, голова так гудела, что Кадзуя даже и не вспомнил потом, когда кончил сам, когда обессиленно упал на питчера, и сколько времени прошло прежде, чем он снова начал слышать свое прерывистое тяжелое дыхание. Рефлекторно, без мыслей, он слез с первогодки и лег рядом, перевернувшись на спину. Второй койки не существовало. Кровати под ними тоже. Кажется, все исчезло в вакууме, кроме одного. Мизинца питчера, касающегося мизинца кетчера. Миюки хотел снова сказать ему, что любит его. А потом повторить еще, и еще. И еще. Но понял, что скажет это позже. Когда Савамура не будет считать, что он говорит ему это, как своей вещи. Когда между их телами будет достаточное расстояние, чтобы он понял, что это не касается секса. Эйджун переворачивается на бок, берет его за руку, целуя ослабевшие пальцы, смотрит на него прямо и тихо и говорит: — Прикажи мне. Кетчер удивленно дергает бровью, словно обнаружил в этих словах новый смысл. «Не означает ли эта фраза для Савамуры то же, что и для меня „Я люблю тебя“? — вдруг задумывается Кадзуя. — Если так, то…» — Я с удовольствием буду приказывать тебе до конца своих дней.