Примроуз

      Должно быть, такое бывает с каждым, ведь любой из нас держится в этой жизни за свою точку опоры. Кто-то уверенно стоит и смотрит вперед, а кто–то еле держится и вот-вот норовит упасть в бездну, в конце концов, ведущую к смерти. Так случилось и со мной. Тот день, 74-ая Жатва. Я поскользнулась и потеряла контроль. Все три года я упрямо держалась, видела, как другие падают вниз, слышала их последние вопли, но все сильнее сжимала свои ослабевшие руки на скользкой и шаткой наклонной, какой стала моя жизнь.       И вот когда тот самый шторм, что вывел меня из равновесия, исчерпал себя, когда маленький утёнок вырос, стал самостоятельным и большим, последняя капля попадает в мою до отказа заполненную чашу терпения, и вся моя боль выходит за края. И тогда я теряю опору.       Это чувство знакомо многим. Как во сне, ты несешься в бездну, падаешь вниз. Ты чувствуешь, как рассекаешь под собой воздух, как сила притяжения уносит тебя вниз и не можешь сопротивляться, просто потому что у тебя больше нету сил.       Топливо сгорело и огонь погас. Ты продолжаешь лететь вниз и ничего не можешь поделать. И в этом случае у тебя есть выбор. Ты можешь наслаждаться минутами своего полёта, а после улететь в бездну забытья. А можешь остановиться и схватиться за что-то новое, карабкаться и начинать все сначала. Это трудно. Начинать все сначала гораздо мучительнее, чем держаться за старое. Может быть, быстрее, но мучительнее. Но в конечном итоге, именно ты делаешь свой выбор: жить или умереть.       Но я не успеваю прийти к выводу. Меня прерывает звонкий телефонный звонок. Словно звук из потустороннего мира, он вытаскивает меня из мира моих мыслей и приводит в себя. И я ощущаю то самое чувство, которое испытывает человек, которого разбудили от приятного сна в самый интересный момент.       А ведь разгадка была так близко…       Я трепетно хватаюсь за аппарат и усаживаюсь в кресло, в предвкушении долгожданного разговора. Это Пит, иначе быть не могло. Дрожащими руками я поднимаю трубку и медленно, не спеша, подношу её к уху. Тишина. Опять эта гнетущая тишина.       Неужели Пит делает это специально? Его молчание начинает мне надоедать, и я повышаю голос.       - Пит? Ты опять молчишь? Сколько можно…       - Здравствуйте, мисс Эвердин. – меня перебивает незнакомый голос. Я тут же теряюсь и не знаю, что сказать. Но продолжаю прижимать к уху телефон и выслушивать следующие слова собеседника. – Неужели не узнали? Доктор Аврелий собственной персоной, - с усмешкой говорит он, и я облегченно выдыхаю. – Вы совсем не сдерживаете обещание, мисс Эвердин. Неужели Вы забыли про наш уговор?       - Просто у меня накопилось много дел. – оправдываюсь я и удивляюсь, как этот звонок пришёлся кстати. Кажется, этот человек хотел мне помочь. И сейчас я открыта для него, как никогда раньше. В таком измученном состоянии мои самые сокровенные секреты мог бы вытащить из меня любой человек.       - Как Вы поживаете, мисс Эвердин? – начинает врач.       - Китнисс. Называете меня Китнисс. – говорю я. – Мисс Эвердин меня мог называть только один человек. И, к счастью, он уже мёртв. – честно и от того тоскливо звучат мои слова. - А поживаю я плохо. Не думала, что мне действительно могла бы понадобиться помощь врача.       - Я же говорил Вам, Китнисс. Я постараюсь Вам помочь. Так в чем же Ваши проблемы?       И я начинаю говорить. Говорю про то, что чувствую, как жизнь уходит под откос, как я иду на пути к смерти и не могу свернуть на очередном повороте. Как пытаюсь понять себя, пытаюсь восстановиться, но не могу себя организовать. А из–за этого ещё больше злюсь на себя. Так же я рассказываю Аврелию про кошмары, про то, как каждую ночь вижу лица мертвых трибутов и покойных друзей. А потом я сказала ему о Пите. И о нашем разговоре. И в конце концов, взяла в руки платок, чтобы вытирать свои горькие слезы.       С каждым словом мне хотелось говорить все больше и больше, мне хотелось рассказать этому человеку что–нибудь ещё, потому что чувствовала какое-то удивительное доверие, вызванное во мне доктором Аврелием, а его своевременные комментарии и не навязчивые вопросы довели меня до крайней точки откровенности, и я выговаривала все, как на духу.       Но что самое удивительное, после каждого слова боль из моей груди испарялась все больше. И чем труднее и откровеннее было то или иное предложение, тем легче я ощущала себя после него. Как будто чайной ложкой из моей груди вычерпывали слезы, выносили боль, забирали тоску. Этот разговор, который помог мне разобраться в себе, поделиться проблемами и просто облегчить боль, стал для меня бесценным. И я облегченно вздохнула, когда, наконец, смогла закончить свою длинную речь.       В предвкушении ответа доктора на все мои многочисленные вопросы, заданные во время моего длительного монолога, я волновалась. Руки вспотели, а колени тряслись. Я боялась, что меня заберут в Капитолий, хоть и понимала, что доктор намерен выполнить свое обещание. Поэтому после того, как он прокомментировал мою исповедь словами: «В принципе, Ваше состояние не слишком запущенное», я слишком громко взвизгнула от облегчения.       - Знаете, в чем Ваш огромный плюс, Китнисс? – продолжал доктор.       - В чем? – спокойным тоном ответила я.       - Осознание проблемы – первый и самый трудный шаг к её лечению. Поэтому Вы сами вылечили себя наполовину. Теперь дело за малым – понять, как Вас лечить.       - За малым? Да я же схожу с ума! – не выдержала я.       - Конечно, ваше состояние весьма не устойчиво, на вы вполне трезво смотрите на мир. – Аврелий хмыкнул, словно все сказанное выше было очевидным. – Поэтому, Вы будете мне звонить каждый раз, когда у Вас будут появляться проблемы. Мы будем раскладывать всю информацию по полочкам, хоть Вы и сами хорошо справляется с самоанализом. После этого я Вам буду давать указания. Вот, например, как сейчас. Вы мне высказали все самое главное и я уверенно могу сказать, что знаю, что Вам делать.       - То есть я ещё стану вести нормальный образ жизни и Вы знаете, как этого добиться? – нетерпеливо спрашиваю я.       - Не все сразу, Китнисс. Для начала Вам нужно отвлечься. Вот, например, Ваша семья. Они же участвуют в восстановлении Дистрикта?       - Да, они говорили, что собираются разбирать развалины, но я решила, что не буду в этом участвовать. – честно отвечаю я.       - Вот видите. А почему Вы отказались? Можете не отвечать. За Вас отвечу я, а Вы будете меня слушать. – я была немного удивлена словам доктора, но не подала виду, а лишь внимательно нахмурила брови и приготовилась оспаривать его заведомо неверные, на мой взгляд, слова. – Вы боитесь, что вернётесь в прошлое. Пусть мыслями, пусть в воспоминаниях, но этот страх засел в Вас очень глубоко. Чувство вины гложет каждую клеточку Вашего тела. Вы считаете, что неоспоримо виноваты в бедах всего народа, в горе каждого человека. Но это не так, и убеждать я Вас не стану. Это бессмысленно точно так же, как и убеждать панически испуганного человека в том, что объект его страха не представляет опасности. Это бесполезно, Вы поймёте это сами, когда-нибудь, когда увидите положительные стороны ваших поступков. И тогда, и только тогда Вы подумает о том, что Вы виноваты в горе, но также Вы подарили людям счастье, которое у них уже никто не в силах отнять. Нет, ни в коем случае ни сегодня, ни завтра, на даже через год, но Вы это поймёте. А теперь, Вам нужно будет переступать через себя. Вам придется пойти на Луговину. Вам придется прийти к развалинам пекарни и помочь рабочим привести Дистрикт в божеский вид. Но Вам надо будет не думать о том, из-за кого это случилось или как все это произошло. Вам просто надо делать полезные дела, занять себя физическим трудом. Я бы не рекомендовал Вам охоту, а вот прогулки в весеннем лесу точно пойдут Вам на пользу.       Я застыла от его слов. Так точно и метко, так не оспоримо и так справедливо, этот человек умудрился не обидеть меня, но передал все мое состояние с помощью слов. Я думала, что буду злиться, думала, что буду кричать. Но я настолько солидарна с его суждениями, что от приятного удивления открываю и закрываю рот, не в силах высказать эмоции.       - Попробуйте пожить нормальной жизнью и доверьтесь сестре. Она у Вас хорошая девочка. И ещё, - Аврелий остановился и зашёлся в кашле. – На счет Пита… Он старается, ради Вас. – и прежде, чем я умела произнести хотя бы слово, доктор сказал: Теперь простите, мне надо идти. До скорого, я жду Вашего звонка.       И короткие гудки в телефонной трубке эхом раздавались в моей покалеченной голове.       Что-то щелкнуло, и меня пронзило болезненное ощущение. Оно разрывало меня на куски и напоминало о себе противном скрежетом в моей груди. Мимолетное, но очень острое желание действовать и возвращать в себя жизнь разрушалось, её разъедала такая желанная перспектива просто лечь в кровать и окунуться в бездну пережитого горя.       «Собрать себя заново в десять раз сложнее, чем рассыпаться на куски»       А ведь ты собрал себя заново, Финник. И подарил этому миру одну прекрасную жизнь. Ты подарил своего ребёнка. Но погиб сам. Ради меня. Ради той жизни, которую я провожу в этих четырёх серых стенах, заполненных старой капитолийской мебелью и запахом моих ночных кошмаров. Ради этого ты погиб, Финник? Но ты не ответишь, а я все равно услышу тихое «Нет».       И именно это короткое слово побудит меня, разожжет во мне желание жить нормальной жизнью, вернёт мне прежнюю меня. Потому что я помню, Финник. Потому что, мне действительно жаль.