Дурак ты, Макаров!

- Извини, но я не понимаю в чем дело. Я вымученно улыбнулся, глядя на тебя снизу вверх, замечая те изменения, что произошли с тобой за лето, но так и не ответил на твой вопросительный взгляд. Не думаю, что ты готов услышать правду, которая, черт возьми, испортит и так непостоянные отношения между нами. Правда не всегда так прекрасна, поверь мне. — Макар, ответь же! И я снова хрипло смеюсь, выдыхая тебе в лицо серый дым и внимательно разглядываю, как ты забавно хмуришься, раздраженно поджимаешь губы, категорично скрещиваешь руки на груди, стараясь заметить что-то новое, что-то удивительное в тебе, будто мы только встретились и совершенно не знаем друг друга. Пусть это и не правда, но ты для меня даже сейчас остаешься человеком-загадкой с туманным прошлым, и мне безумно хочется тебя разгадать, но приходится сдерживать себя из последних сил, чтобы все не испортить. Потому что ты бы меня возненавидел, если я бы позволил себе больше, чем позволяю… И я тебя в этом не виню, потому что любой бы возненавидел, никто бы не смог меня понять, да и не попытался бы. Людям не нужен повод, чтобы ненавидеть; они ненавидят и все. — Хватит смеяться! А я наоборот смеюсь, назло тебе, делая очередную затяжку и лукаво глядя на тебя из-под полуопущенных черных ресниц. Мне нравится тебя злить, выводить из себя, издеваться, потому что только в такие моменты твои глаза темнеют и напоминают бесконечную бездну, в которую хочется прыгнуть, которая зовет твоим тихим голосом, в которой хочется раствориться. Смотреть на тебя в такие моменты — это все равно, что смотреть на воду, падающую водопадом со скалы. Красиво, завораживающе, интересно. Не то, что неуклюжий Печка или вечно болтающий Трофим. Сомневаюсь, что кто-то из них может составить тебе конкуренцию. — Придурок. Тихо шепчешь ты, падая рядом со мной и прислоняясь лбом к холодному стеклу, отделяющему нас от свежести, а я снова смеюсь, тихо кашляя от попавшего в рот дыма. Ты так близко, что мне чертовски сильно хочется тебя обнять, прижать к своей груди и коснутся губами твоей кожи, твоего горячего лба, но приходится довольствоваться лишь беглыми взглядами — я ведь знаю, что ты не сможешь этого понять. Ты понимаешь все с первого слова, но то, что происходит со мной, что я чувствую по отношению к тебе, не поддается объяснениям, глупым словам, сдуваемым из памяти временем. Это безумие, но останавливаться уже поздно. Я давно в нем потонул, но ты не сможешь… Ты не такой, как я. Но хорошо ли это или плохо? - Макс, скажи. Я жмурюсь, пытаясь запомнить этот момент, запихнуть в отдаленные уголки памяти, чтобы когда-нибудь, лет так через тридцать, достать и вспомнить все, что нас связывало. Ты произносишь мое имя медленно, не торопясь, с ноткой усталости и едва скользящим в голосе любопытством, что невероятно заводит, заставляет чувствовать удивительный прилив сил, будто я проспал полдня. Никто и никогда не сможет так его произнести, вызвать во мне что-то нечеловеческое, животное, готовое в любой момент вырваться наружу и уничтожить все нахрен, и я это твердо знаю, но не ты. Ирония — удивительная вещь, знаешь ли… Еще недавно мы с тобой были готовы глотки друг другу перегрызть, убить за девушку, недостойную даже этого, а теперь я больше всего на свете желаю прижаться к тебе и никогда не отпускать, наслаждаться твоим теплом постоянно: с утра до позднего вечера, с восхода солнца до его заката. Хочу просто забыть о предрассудках и сделать то, что не позволил бы себе ни один нормальный парень. Поцеловать. Крепко, страстно, жадно. Крепко прижимая к себе, зарываясь пальцами в твои темные волосы, срывая с тела ненужную одежду… Иногда я представляю эти картину и тону в своем безумии, в своих чертовых чувствах, затопивших душу. - Дело во мне, да? Мне хочется крикнуть, что это не так, что ты для меня идеален, но я лишь отворачиваюсь, чтобы не видеть обиды в твоем взгляде, чтобы не чувствовать себя последней сволочью. Я любуюсь ярко-красным небом, по которому медленно проплывают легкие облака, но вдруг застываю, чувствуя чужое касание. Твои пальцы касаются моего лица, очерчивают скулы и останавливаются на нижней губе, которую я уже где-то успел разбить. Ты наклоняешься к моему лицу так, что кончики наших носов касаются, и для меня все вокруг замирает, останавливается. Время может и идет, но я его больше не чувствую, глядя в твои темно-карие глаза, испытывая притяжение, похожее на то, что возникает между магнитом и металлическими предметами. - Дурак ты, Макаров! Не успеваю ничего ответить на твою реплику, как твои губы касаются моих, как сознание уносится прочь на волнах сладкого удовольствия, затопившего душу. Ты кладешь руки мне на плечи, касаясь пальцами моих отросших за лето волос, а я кладу руки тебе на бедра, больше не боясь, поддаваясь тому жуткому порыву, что преследовал меня уже недели. Мы целовались неумело, страстно, забываясь в своих мечтах, окончательно падая в бездну безумия, и нас уже ничего не волновало: ни однокурсники, которые могли в любой момент войти, ни офицеры… Минуты проходят стремительно, и ты наконец отрываешься от меня, чтобы отдышаться, но сильнее прижимаешь меня к себе, словно боясь, что я могу куда-то убежать, уйти. Я неуверенно улыбаюсь, осторожно кладя голову тебе на плечо, а ты тихо смеешься, утыкаясь носом мне в волосы. - Дурак… — Зато твой. — наконец удостаиваю тебя ответом, и мы вместе громко смеемся, то ли над моими словами, неожиданно вырвавшимися с моего языка, то ли над судьбой, так удачно разложившей карты. Ты сильнее прижимаешься ко мне, сокращая расстояние до минимума, и я вновь целую тебя, наслаждаясь долгожданным уединением, тишиной и той тайной, возникшей между нами, о которой никто не должен узнать, которую нужно оставить тайной для других.