День подходит к концу, следовательно, как и смена кудрявого парня, который вышел вынести мусор, захотев выкурить сигарету (потому что его босс та ещё стерва, которую зеленоглазый каждый день хочет придушить). Нащупав в кармане пол-пачки
«Gitanes» и зажигалку, Хазз прикуривает и затягивается. Горло саднит, а живот скручивает, он ненавидит эти сигареты, но курит, потому что они причиняют ему боль, ведь лишь тогда он чувствует, что живой, чёрт возьми, а не умерший, разваливающийся на части парень, который не видел своего…
кого? Друга-недолюбовника уже три месяца.
Гарри подпирает кирпичную стенку дешевой забегаловки, в которой работает, и слышит день за днем там одно только: «отнеси это за пятый столик», «отдай заказ Бетси, она всё сделает», «блять, Стайлс» и многое другое. Устал. Он чертовски сильно устал. Эта работа забирает так много сил, но у него нет больше ничего, из чего можно было бы выбирать, а деньги, которые присылал ему раньше Зейн (его недопарень и недолюбовник), он отказался принимать, потому что, чёрт, он не хочет брать деньги, запятнанные кровью. Чужой кровью. Да, угораздило его влюбиться в парня, который был связан по рукам и ногам с криминальным миром. Зейн Малик – наемный убийца, прислуживающий какой-то секретной группировке, и Гарри не понимает, почему он всё ещё жив, почему ждет Зейна всегда, почему он дорожит отношениями с ним.
Ответ прост: он
влюблен.
Пиздецки влюблен в темноволосого парня с татуировкой тигра на руке и волком на ноге, которого Хазз тоже, чёрт возьми, любит.
Стайлс выпускает кольца дыма, кашляет и хочет выплюнуть свои легкие, но слышит приближающиеся шаги и хриплый родной голос:
— Здорово, Стайлс, — такой приятный и ласкающий слух, такой… Боже, он не слышал этот голос три грёбаных месяца, и вот сейчас он здесь.
Хазз поднимает глаза вверх, всё ещё держит сигарету в руках и осматривает прикид Зейна: тяжелые чёрные ботинки, потертая кожанка, а ещё потрёпанные джинсы, которые сейчас с него будто бы свалятся.
— Ты точно хорошо получаешь, а, Зейни? — улыбка, блядская улыбка озаряет его лицо, он не может не улыбнуться, потому что скучал, ждал, но не хотел этого показывать. Они не клялись друг другу в вечной любви, не загадывали желания, смотря на ночное небо, лежа на травке. Они ничего из этого не делали.
— Я так голоден, Хазз, — говорит брюнет, перехватывает сигарету из стайловских рук, затягивается и… — Что за дерьмо ты куришь, Гарри? — кидает её на пол и тушит носком ботинка. — Покормишь меня? — Малик прижимает Гарри к стенке, облизывает его шею и заползает руками под красный фартук.
— Блять, Зейн, — только и может сказать Стайлс, обычно такое всегда говорят ему, помните? Когда он перепутает заказ или запишет не то, витая в своих сладких мечтах, да и вообще, неважно…
Стайлс скучал, вот и всё, он зарывает руки в волосы Зейна и притягивает, чтобы поцеловать. Пошло. Влажно. Страстно.
Через полчаса они уже стоят на пороге квартиры Гарри — привилегия Стайлса жить ближе к работе. Хазз нервничает, рука дергается, пока он вставляет ключ в замочную скважину, чувствуя, как сзади него о его задницу пахом трется Зейн.
Они вваливаются внутрь, дверь захлопывается, и Хазз начинает терзать любимые губы брюнета.
Соблазнительные губы.
— Я… твой завтрак, обед и ужин, — сквозь поцелуи брюнет тянет Гарри за отросшие волосы и шепчет, кусая за мочку:
— Твои волосы стали ещё длинней и ещё прекрасней.
И чёрт знает, как они оказываются в спальне Стайлса, шмотки одна за одной валятся на скрипучий пол, Хазз толкает Малика на кровать и опускается на колени. Они полностью обнажены, а в голове у Стайлса крутится: «я скучал. Я, блядски, по тебе скучал», но он прикусывает язык и не говорит этих жалких, как ему кажется, слов. Хазз берет в рот возбужденный уже до предела член Зейна и начинает упорно сосать, при этом не забывая трогать себя (но большее удовольствие он, конечно же, доставляет брюнету).
Стайлс проходит языком по всей длине, вылизывает и надавливает на дырочку уретры, отчего Зейн сжимает его волосы на голове, больно тянет и громко стонет: «блять, Хазз», и это определенно очень нравится Гарри. Такой Зейн, который стонет из-за него, а через несколько минут сам Стайлс будет стонать под Зейном, хватая ртом воздух, задыхаясь от приливов грёбаной любви.
Зейн не хотел кончить только лишь от манипуляций Стайлса на своем члене, поэтому Хазз очень сильно удивляется, когда брюнет тянет его за волосы, говоря: «хватит, хочу сделать кое-что другое». У Гарри перехватывает дыхание, когда Зейн приказывает ему лечь на живот, а позже чувствует как парень (любимый, чёрт возьми, парень) целует его от лопаток до копчика.
Зейн проводит пальцами между ягодиц Гарри, дразнит, раздвигает его ноги пошире и наклоняется, чтобы тоже попробовать Стайлса на вкус.
— Почему от тебя пахнет лавандой? — спрашивает Зейн, останавливаясь на секунду.
— Ох, оно... лавандовое масло снимает напряжение, Зейни, оно...
— Что? Трахаешь сам себя, да? Растираешь, а потом...
— Чёрт, Зейн, просто... — он не договаривает, потому что язык Малика начинает проникать внутрь него, лаская внутренние стенки его прелестной задницы.
Стайлс прогибается в спине и сам двигается навстречу языку брюнета, Зейн сжимает бедра кудрявого так сильно, что остаются следы от горячих пакистанских рук. Малик отстраняется, спрашивает, где смазка, и Хазз говорит, что можно взять лавандовое масло в его ящичке возле кровати.
Зейн достает масло и выливает содержимое себе на пальцы, он не заморачивается и входит сразу тремя пальцами, слушая всхлипы и полустоны кудрявого.
— У тебя был кто-нибудь, пока не было меня? — и, да, блять, именно об этом нужно разговаривать, когда осталось совсем чуть-чуть до самого главного, чёрт возьми, события, которое Хазз ждал три месяца. Конечно, он ждал не только член Зейна в своей заднице, но и самого Зейна. Живого Зейна, он всё ещё боится за него, и у него нехорошее предчувствие, но это, чёрт побери, не повод обсуждать это сейчас.
Но Гарри срывается и говорит:
— Пальцы... во мне были лишь мои пальцы.
И Малик улыбается, что придурок, разрабатывая уже и так разработанный вход Стайлса, и заменяет пальцы на член, но перед этим он помогает Гарри перевернуться. Зейн закидывает его ноги себе на плечи и уже тогда, когда он может наблюдать за красными щеками Стайлса, за его покусанными губами, то он входит. Хазз шипит, но ему приятно, он сам, блин, хотел этого, всегда хочет только этого. Хочет Зейна. Хочет, чтобы тот задержался подольше в его жизни.
Заоблачные мечты.
Зейн усиливает ритм, склоняется и кусает Гарри за подбородок.
— Мои руки по локоть в крови, Хазз, — зачем-то говорит Малик, но он должен был.
Гарри сладко улыбается, всё также постанывает, говоря:
— У меня тоже, помнишь? У меня тоже, Зейни.
Малик лишь утвердительно кивает и продолжает вбиваться в Стайлса дальше, словно дикий зверь, лев, который давно не лакомился вкусной ланью.
Они оба помнят их первую встречу. Рубашка Зейна была в крови, сбитые костяшки и сломанный нос, он сидел прямо возле забегаловки, где работал зеленоглазый парень с глазами милого Бэмби, у которого в тот день тоже что-то не заладилось. Гарри поссорился с парнем и ушёл на работу раньше положенного, так он нашел Зейна, страдающего и умирающего парня в луже крови, и решил привести его к себе домой.
Когда незнакомый парень был вымыт, его мокрая одежда сушилась, а сам он крепко спал, Гарри пошел к своему чертовому парню (можно было ли вообще его так называть?), который жил этажом выше, и лучше бы он к нему не лез. Томлинсон снова был обдолбан и приставал к Гарри с поцелуями и намеками на секс. Стайлс отказывал, говоря ему проспаться и, черт возьми, взять себя в руки, но на это Гарри получил лишь: «тупая ты шлюха», «грязный любвеобильный мальчик» и кулак в лицо. Гарри не знал, что делает, когда нож, который лежал на столе, вдруг оказался в Томлинсоне и... Будь бы это кто-нибудь другой, то Гарри бы вызвал скорую или типа того, но Гарри не сделал этого. Ведь Луи не человек, он жалкий отброс, которого шпыняли с одной работы на другую из-за его образа жизни.
Стайлс лишь вытащил нож и оставил Томлинсона истекать и умирать в собственной крови, как это совсем недавно было с темноволосым парнем, но вот даже странный брюнет внушал больше доверия, чем парень, который вечно его гнобил и держал возле себя тупо из-за похоти и веселья.
Зейн быстро оклемался, они поговорили, Гарри не пугался того, кем был Малик, его наоборот тянуло к чему-то такому темному. Да ему вечно не сиделось на жопе ровно, из-за чего он попадал в разные переделки.
Зейн стал лучшим другом, лучшим любовником, лучшим парнем, с которым можно было бы поговорить.
Тело Томлинсона нашли только через два дня, когда начало жутко вонять, а ещё всё списали на какого-то дилера, который пырнул Томмо ножом, потому что тот не вернул долг, который накопился уже давно.
Так и началась запутанная история парня наемника и обычного парня официанта из забегаловки, у которого за спиной был один труп, и то, Гарри думает, что Зейн подмазался за него, потому что его бы всё равно вычислили, а сейчас другой сидит и мотает срок за него. Хазз ужасен, но это приятно. Быть с Зейном приятно.
Гарри протяжно стонет и кончает себе на живот даже не касаясь, а Малик кончает в него, радуясь тому, до чего смог довести кудрявого. Возможно, до звездочек в глазах.
Когда всё заканчивается, Зейн ещё раз целует Гарри в губы, немного кусая и...
— Блять, я скучал, — выпаливает Зейн, щелкает зажигалкой и прикуривает сигарету (и не дурацких
Gitanes кудрявого) дорогих красных
Marlboro.
— Правда? — в голосе зеленоглазого совсем нет заинтересованности.
Совсем нет.
— Назревает нечто большое, — переводит тему Малик.
И оба молчат: Гарри не знает, что сказать, а Зейн ждет, что тот спросит: «а что дальше?», но Хазз молчит, а Малик продолжает:
— Хочу слезть с этого дерьма, знаешь, стать образцовым законопослушным гражданином, платить налоги и всё такое… Возможно, заведу собаку, куплю дом, что-то типа того.
— Серьезно? — удивленно спрашивает Стайлс, сжимая простыню в кулак, скорее всего, из-за того, что не услышал в этом списке желания себя.
— Ага, думаю, да, — отвечает парень.
— Ты, кажется, хотел есть, — вспоминает Хазз. — Могу приготовить тебе тако, ммм, хочешь? — натянутая улыбка и стук сердца, словно поезд, стучащий по рельсам.
Зейн улыбается, дарит Стайлсу свою самую нежную улыбку (наемный убийца улыбается, да) и целует в макушку, ероша его кудрявые каштановые волосы.
— Мне пора, Хазз, пора, — шепчет брюнет, тушит сигарету в пепельнице рядом, спрыгивает с кровати, натягивает на себя свои шмотки и между этим снова продолжает говорить, не смотря на Гарри: — Ты… ты не обязан ждать моего возвращения, Хазз. Не обязан, — сердце Зейна тоже делает перевороты, обычно гимнастки делают такое на своих занятиях или танцоры, и, чёрт, Малик в душе не гребет, кто что делает, но его сердце будто живет сейчас не в его теле, а само по себе. Он ждет ответа, ждет хоть чего-нибудь.
— Всё круто, Зейни, всё отлично, мы же не клялись друг другу на крови или прочей херне, что всегда будем вместе, так что… — голос срывается, а потом утихает, грудную клетку сдавливает от боли.
Грёбаной боли.
— Точно, — соглашается Малик, — я захлопну дверь, не волнуйся! — последнее, что он говорит и уходит, оставляя Стайлса в своей холодной, одинокой квартире, с пропитанным в воздухе сигаретным дымом красных
Marlboro.
И это совсем не то, о чём хотели сказать друг другу эта парочка идиотов.
Недосказанность из:
«я люблю тебя, и я тоже скучал» и
«скорее всего, я не вернусь живым, скорее всего, я больше никогда к тебе не вернусь».
Чёрт возьми, блять.
---
Через неделю Стайлсу позвонят, у него будет выходной, и он проведет его за бутылкой дешевого вина и блядских
Gitanes, ему позвонит неизвестный номер и сообщит:
— Зейн Малик умер, защищая меня, своего босса, он просил передать тебе, что всегда любил тебя, парень, и чтобы ты жил дальше.
А дальше он услышит гудки и сорвется в истерике, разобьет бутылку о стол с размаху, убьет себя ещё большей порцией своих дерьмовых сигарет и схватит нож.
Теперь Хазз сам будет творить свою судьбу или...
смерть.
