Уклончивость.
1 мая 2016 г. в 11:40
Примечания:
Взгляд, невыразимый спектр,
Центральный нерв терзает душу,
Основа информационной клетки
В своих пространствиях закружит.
Переферический, неутомимый,
Воззрится ввысь, под гнетом рацио.
Утонет в облаках и дивных далях...
Он унесется в таинства прострации.
Два взгляда- лучший проводник;
Слияние души. Горят четыре солнца.
Я запишу в очередной дневник,
Как солнце то, в моей душе прольется.
Глазами можно запятнаться,
В глазах: Помножить страх на боль.
Во взглядах можно потеряться,
Пробировать на вкус их грусть и соль.
В глазах: присутствие державы,
Наличие и сложность королевства.
Глаза- абстракция. Любовь и ее лавры.
В них: молодость, задор и верховенство.
В глазах твой крик.
Отчаянный, задушенный, несчастный.
Я нарисую этот миг...
И буду вспоминать со страстью.
В твоих глазах- сюиты, травы.
Небесный свет они вверяют .
Вверяют сложность бытия и нравов,
Хватают за живое. Обличают.
Нет никаких запретов на касания,
Но взгляд, касается не так как руки;
Поэтому, ему сулят изгнание,
За ведьминство и выразительность искомой муки.
Михаэль Рихтер.
Мы лежали друг напротив друга.
Вилле — обмотанный шерстяным одеялом — слегка постанывал во сне и ворочался без устали.
Моей нежности не было предела.
Свет пробивался сквозь шторы, заворачивался вокруг странных предметов на подоконнике и прикладывался к векам спящего музыканта в добром и светлом поцелуе.
Мое сердце щемило при одной лишь мысли о том, сколько страданий перенес этот человек, лежащий подле меня.
На стене отпечатывался профиль Вилле. Он был идеальным, почти мифическим. Я придвинулся ближе и попал в тень очертаний — теперь нас стало двое. Два образа на серых обоях. Контур менялся до неузнаваемости, превращаясь в двуглавое нечто.
Я сторожил его сон, как и раньше, порой, случалось. Без права разбудить, нарушить столь мерное дыхание и приоткрыть болезненные веки.
Часы неторопливо поведали о времени, которое перестало иметь всякое значение рядом с нерушимой надеждой и пламенной мечтой.
Я подложил ладонь под голову, несмотря на то, что она могла затечь в столь неправильном положении.
Сухие губы распахнулись, взгляд уткнулся в потолок. Вилле судорожно выдохнул и попытался выбраться из своей уютной «раковины». Те попытки не обвенчались должным успехом. Оставив оные, Вилле повернулся набок и кротко улыбнулся.
— Как ты? -Нетерпеливо спросил я, удерживая себя от желания вцепиться в него с разгону.
— Уже лучше. — Его тон сменился на легкий панихидный марш. Кажется, он силился вспомнить события минувшего дня. — Сколько сейчас времени?
— Какая разница… (Почему его это так волнует?)
Я ревниво отвел его лицо от часов и посмотрел в зеленые задумчивые глаза.
— Только сейчас понимаю свою ошибку. Боюсь представить, что бы было, если бы я действительно уехал из Финляндии.
— Предпочитаю думать об этом, как о самой безголовой выходке твоего создания. Иногда, ты пользуешься своим задом не по назначению, предпочитая думать именно им, а не привычным для других людей местом. — Вилле выдавил хриплый смешок и провел рукой по карману. Именно там, по его мнению, должна была лежать пачка сигарет, которой не было.
— Я купил. — Поспешно пробормотал я, доставая из — за пазухи его любимые сигареты. — И, вот… твои серьги.
Вилле похохотал над дребезжащими безделушками и кинул их на подоконник, распечатывая блаженную пачку. Я немного нахмурился.
— А где «спасибо»?
— Я что, должен ответить тебе прямо сейчас и здесь? — Он вульгарно облизнул губы и нетерпеливо щелкнул зажигалкой. Иногда, он был «не тем Вилле», что так сильно нравился мне. Приходилось принимать всех его бесов, даже тех, что залезали в мои штаны и руководили там своими «пошляцкими ручками».
— Вилле, я не об этом. Существуют слова благодарности и прочее. Ты — дерьмо на палочке.
— Самое любимое дерьмо, я так понимаю? — Он приподнял бровь и вещал профессорским тоном. — Ты сам не извинился за свое предательство. Уехать он вздумал…
— Ты мог остановить меня. — Я угрюмо откинулся на спину и заложил руки за голову. Несмотря на нашу наигранную посредственность, я ощущал его стройные лодыжки у своих и буквально сходил с ума от этого факта.
Мы по — свойски валялись на кровати Вилле и обменивались колкостями. На той кровати, на которой происходили самые непристойные, подозрительные и, местами, возмутительные вещи.
— Знаешь, почему я бежал за поездом? — Вилле сделался серьезным, более того — слегка напрягся.
— Разве не потому, что не хотел отпускать меня?
— И это тоже… Йессе нашел в твоем ящике письмо. Оно пришло сегодня утром, но твоя мама, видимо, не хотела его забирать, либо просто не заметила.
Я с непониманием посмотрел на друга, после чего принял письмо и поспешно разорвал верхнюю часть, извлекая на свет нечто.
— Что это? — Вилле округлил глаза, разглядывая вырезку из какого — то журнала и несколько строк на формате а4. По его мнению, на подобном листе могло поместиться с десятка два песен.
— Без понятия… — Я оттолкнул Вилле и сел на кровати, поставив ноги на пол.
Строчки не желали читаться, а смысл не желал притворяться в безутешную голову. Слишком большая неожиданность оттягивала мои руки, рискуя свести с ума своим содержанием.
— Оно от моего отца. — Последнее слово давалось с некоторым трудом.
Вилле сдернуло с кровати. Он монументально прожигал меня глазами. (Нет, — съедал, так будет точнее)…
— «Дорогая Риитта, я так счастлив. Счастлив от того, что пишу тебе. Я задержусь здесь на некоторое время, и не пытайся отговаривать меня от сделки. Линде — взрослый малыш, он не станет обижаться на отсутствие такого нерадивого „папаши“, как я. У нас не все гладко, и ты должна это понимать. Я не могу приехать к тебе, ведь, все не так просто…
Я люблю тебя…
Дай точный адрес твоего теперешнего проживания, иначе я сойду с ума от неизвестности»… С любовью, Олли.
Я оторвался от письма и перевел взгляд на вырезку. С нее на меня смотрел мой отец. Я не увидел ничего необычного в его внешности, но приметил одинаковый с моим — цвет волос, и такие же пронзительные, светло — голубые глаза.
— Странно, что он не прислал настоящее фото. Почему вырезка? — Вилле сосредоточенно разглядывал бумаги в моих руках. — Как ощущения? Ты, ведь, никогда с ним не встречался…
— Дерьмовые… — Я озлобленно скомкал бумажки и кинул их под стол. -Почему мама никогда не рассказывала мне о нем? Даже сейчас, я не знаю: кто он и где живет…
— Может, на то была какая — то весомая причина? Вдруг, он какой — нибудь убийца или маньяк… — Вилле невесело улыбнулся.
— Не неси ерунды. Риитта говорила, что он и мухи не обидит…
— Знаешь что? А давай, наведаемся по этому адресу. Ты не против?
— Не думаю, что это то, что тебе сейчас нужно. Это часть моей жизни, к которой ты не имеешь никакого отношения.
— Если ты не перефразируешь эту фразу, я могу обидеться и навалять тебе. Что это значит, черт тебя дери? Разве, мы не вместе?
— Вместе, — Я поджал губы и уставился на свои пальцы, — те судорожно сжались в кулаки. — Но, не в этой ситуации. Мне кажется, что эта ситуация касается только меня, и никого более.
— Как мило. А с чего такие выводы? — Вилле плюхнулся на диван и потянулся за никотиновой «добавкой». Он не понимал меня. Не понимал моего поведения и того, что заставило меня изменить настроение столь скоропостижно. Я чувствовал себя разбитым и уничтоженным.
— С того. Чем ты можешь мне помочь? У тебя все есть, и большего не надо. Ты не терял ничего в своей жизни.
— Кажется, ты взбешен. Интересно, чем я заслужил подобное отношение? Уж не помощью ли, а может, — любовью?
— Я и сам не понимаю… — Я опустошенно упал обратно на спину и сцепил зубы.
Спустя мгновение на мою грудь опустилась теплая расслабляющая рука. Она погрелась в лучах сердца и плавно перекочевала на живот. Вилле разлегся на мне и впился пальцами в мое тело.
Его подбородок упирался в ребра, а глаза любопытно разглядывали мое хмурое лицо.
— Кролик, не бузи.
Я скосил взгляд, и немного помолчал, любуясь правильными чертами
моего напарника. У него все было столь продумано и эфемерно, что я терялся рядом с его рассудительностью и знаниями о внешнем мире.
— Вилле, мне так больно. — Я зарылся пальцами в его волосы.
— Я могу уйти. — он поспешно приподнялся, а я удержал его на месте.
— Больно в душе, а не снаружи. Я хочу встретится с моим отцом, честное слово. Но, я не могу, просить тебя о том, чтобы ты тратил целый день на «скучного меня».
— Как у тебя все мудрено, просто идиотизм какой — то… — Кажется, Вилле начинала надоедать моя серьезность. Сегодня, он проснулся с крайне — хорошим настроением, и я вовсе не хотел вовлекать его во все свои глупые, почти несущественные, проблемы.
— Почему бы тебе не стать проще? Если я нужен тебе — проси. Приказывай. Ты обязан это делать, иначе я не пойму тебя, и не сделаю то, о чем ты хочешь меня попросить. Это обычная ситуация. Стандарт.
— Есть некоторые желания, о которых проще не говорить, нежели высказать подчистую.
— Какие например? — Вилле улыбнулся пухлыми уголками губ. Его глаза сияли настолько искренне, что мне стало немного непривычно. Ранее, он казался бездушным.
— Например, я хочу… — Я запутался в ощущениях и не знал, как намекнуть…
— Чтобы я поцеловал тебя? Хочешь меня или быть во мне? Мы можем просто прогуляться. Попить пива и прокатиться на катере. Покупать первое, что приходит на ум, съездить в абсолютно любой город, на который ты укажешь пальцем. В конце концов, я могу устроить концерт в честь твоей унылости, и закидать тебя цветами с комплиментами. Ну какого хера ты грустишь, а?
— Я не могу смириться с тем, что мы наконец — то вместе. Это самая восхитительная глава моей жизни. — Я блаженно вздохнул и опустил голову к нему на плечо.
— Если не будешь ныть, то получишь подарок. Ясно тебе? — Виле задорно потряс меня.
Для такого момента, как раз — таки, не хватало перца и огня. Не хватало Йессе, который ввалился в комнату и раздосадованно впечатался в стену напротив двери.
Это действие было умышленным, просто таким образом, он старался показать свои эмоции и напугать нас до мозга костей. Вилле надменно приподнял брови и проверил брата на признаки слабоумия.
— Давай, поведай нам о том, как тебе плохо… — Вало вновь стал прежним и хладнокровно пустил дым кольцами.
— Я повешусь с этим Йонне, — Бедняга вытер пот со лба и возвел руки к небу.
— Вы же «того», встречаетесь. В чем проблема? Мне казалось, что он тебе нравится.
— Да… Раз все уже знают об этом — нечего греха таить. Йонне свел меня с ума. Он настолько энергичный, что я рядом с ним «бьюсь в судорогах — ножками к верху». Вечно говорит про свою треклятую музыку, смущает, водит на непонятные тематические вечеринки, вечно пялится в зеркало, таскает меня по дизайнерам, знакомит с какими — то непонятными людьми…
— Стоп, стоп. — Вилле нахмурился. -А чего это ты клюнул на него? С самого начала было понятно, что он «хер с рогами». У этого паренька все наоборот, ежели у нормальных людей. Я был удивлен столь длительной депрессии с его — то стороны. Знаешь, не в его стиле — сидеть на подпевках. А иногда, мне кажется, что он считает себя богом… Да, и такое бывало…
— Это вы сейчас о Йонне? Мне казалось, что он тихий и скрытный — весь в своих болезненных переживаниях.
Наступило краткое молчание. Ейссе и Вилле переглянулись. Кажется, я сморозил какой — то бред, никак иначе. Наверное, с пущим успехом, я бы мог демонстрировать свое тело, кричать о том, что я душа компании, ежели говорить о том, кого (как оказалось) я и в помине не знаю… Да уж. Весело с ним наверное, с таким «полубогом — полурадугой».
-Йессе, мне абсолютно все равно, кто у вас в кого будет совать свой причиндал, и кто скупит все дурацкие кофточки с рюшами в радиусе сотни километров… Ты мне ответь на один вопрос: сможешь раскрутить Йонне на поездку в штаты?
— Чего ты там забыл?
— У Лили там есть одно дельце, — Уклончиво ответил Вилле.
— Скромняжка Лили оттягивает «струны» на «грифе» «великого и могучего». Какая милая сказка про любовь.
Йессе заохал, заахал и построил нам глазки.
— Ублюдок. — Вилле взревел словно дьявольский носорог и кинул в брата пустой бутылкой. Та весело просвистела мимо меня и настигла свою цель. С расчетом траектории у Вилле всегда было все в порядке. Удостоверившись в коротком всхлипе, Вилле продолжил раскуривать сигарету.
— Ну так, что? — Спросил он, более спокойным тоном.
— Чертов Вилле. Хуев «биатлонист». — Йессе потер предплечье. — Я смогу вас отвезти, но с одним условием: — заприте Йонне в багажнике.
Вилле и Йессе обменялись рукопожатиями.
Видно вокалист серьезно наскучил им обоим. Я же с их мнением не считался. Йонне был отличным парнем, намного лучше меня, — к слову.
— Вот и отлично, — Вилле метнул сигарету в уголок рта и принялся зашнуровывать ботинки. Он все время кривился от дыма и бодро оттягивал шнурки.
Я решил прогуляться в ванную комнату, поскольку не был там столь давно, что забыл как оная выглядит.
В зеркале меня ожидал «чопорный бомж», с женственными губами, и с какой — то непонятной грязью на подбородке.
Наскоро умывшись, я вышел из ванной и пробормотал о том, что хорошо было бы «немного позавтракать».
Анита вкрадчиво выслушала каждое слово и убежала готовить. Я немного поудивлялся, а потом вспомнил, что та была матерью Вилле, а не моей, иначе вышесказанная просьба не увенчалась особым успехом.
Сидя в окружении знакомых мне людей, я полностью растворился в приятной дружеской атмосфере.
Насмешки Йессе не казались мне тупыми, а Вилле — не казался озлобленным. Все было столь естественно, что лучше быть — просто не может.
Идея Вилле поначалу напрягла меня, но обдумав оную на досуге, согласился с парнем.
Чего греха таить, я хотел увидеться с отцом. Пусть, он не был самым лучшим, самым сильным и самым правильным, зато, он не относился ко мне, как к вещи.
Я идеализировал его образ лишь потому что ни разу не сталкивался с ним в реальной жизни. У меня не было подробного описания его личности и характера. Исходя из этого, мне было сложно делать выводы на его счет…
Кажется, я уже считал часы до встречи с ним, совершенно не подозревая о том, как буду вести себя в его присутствии, и что буду говорить.
Вилле понимал мои чувства. Он старался отводить чужие взгляды от моей личности, старался сменить тему разговора и плавно перевести ее на собственного брата, который ни сколько не смущался от подобных махинаций; Он давно привык к Вилле и несмотря на нарочитую озлобленность в его адрес — любил до потери памяти…