Дворфы, гномы, карлы под деревом какавным

Белокурая дева роста невысокого в зелёных эльфийских одеждах и с личиком, усыпанным веснушками, вдохновенно и проникновенно читала стихи. Читала вслух, со сцены в небольшом тематическом баре, куда забредал всяк желавший волшебной атмосферы книжно-игровых миров, уюта и хорошего пива. Слонявый дирижабль, Барсучий марсоход, Эльфийская дивизия, Идёт, идёт, идёт. Голос её звонкий, как перелив колокольчиков, и в тон ему кто-то в глубине сцены подвязался с тихой игрой флейте. Орчанские вареники, Ох, гоблинский ушат, И троглодиты с веником Кишат, кишат, кишат. Неоновые феечки, Сферический питон, Дворфийские семейники, Готический… — Чтооо? Двооорфы? — раздалось шипящее и хрипло-сдавленное неподалёку от сцены. Совсем негромко, но так чётко, что поэтесса невольно поперхнулась и щёки её вмиг зарделись. — Да как можно использовать такое убогое слово? — из-за стола поднялся юноша с пылающим огнями святой инквизиции глазами, его руки мелко тряслись. — Ты необразованная что ли? Почему всем идиотам так не терпится вставить это аляповатое слово, вместо адекватного «гном»? Ведь всё уже давно придумано! — Ты на кого тут катишь, а? — поднялся второй слушатель, чьи глаза стремительно наполнялись кровью, как стопарик хорошей клюквенной настойкой, а в шее и плечах застыло столько напряжения, что даже Атлант пустил бы слезу солидарности. — Во-первых, перед девушкой извинись, да? Во-вторых, ты хоть значение слова «адекватный» знаешь? Вот ты явно не адекватный. Поясняю, гномы — это мелкие волшебные пиздюки, сродни феечкам, совсем иная раса. А подгорную расу верно называть «карлами», как в классической литературе, или же «нижними альвами», как в германской мифологии, но, соглашусь, так слишком запутанно и архаично звучит. Так что учи мат часть, прежде чем кого-то оскорблять! Первый юноша исказился лицом и уже набрал в лёгкие побольше воздуха, но так не успел разрядить его в готовый вырваться ответ — поодаль послышался грохот стеклянной тары о стол, и в сторону спорщиков прилетели обрывки пены. Была ли то пена пивная или же пена из яростно искривлённого рта новоявленного участника диспута — никто не успел разобрать, потому что тут же пулемётной очередью посыпались слова: — Карлами? Карлами, блять, Марксами что ли? Или, может, карликами? Ты вообще знаешь, кого у нас карликами обычно зовут? Лилипутиками, может, ещё? Нет аналога в языке, значит, надо признать — божечки как страшно-то, да? — существование в мире иных языков и брать заимствование, а не выпендриваться языколюбием и патриотством! Как «копирайтер», «смартфон» и «дуршлаг» говорить — так это ничего уже, обвыклось; а как «дворфы» так им убого или аляповато, видите ли. Двойные стандарты. — Так, молодые люди, — раздался нахально-властный и откровенно девчачий голос. — Вы тут как бы людям поэзией мешаете наслаждаться. А ещё есть такие слова — «этимология» и «цверги»… Но ни «этимология», ни «цверги» не успели внести своей лепты и тут же оказались втянуты в общую мешанину криков и воплей, мощной цунами захлестнувшей уютное дружелюбное заведение. — Двоооорфы, ааааггггрррррхххх! — Гомы ввввррраааааа! — Слышишь, карлыыыыы… Гггггррррррххххмммм! — Но цвергиииии… А напуганная поэтесса так и стояла на сцене, а по совсем уж кумачовым щекам катились слёзы. — Но слонявый дирижабль… — повторяла она, тихонечко всхлипывая, — барсучий же марсоход… Но никто не внемлел её призыву: жар словесной битвы пылал и кидался даже на мирных людей, мало-помалу охватив почти всё заведение. На мгновение среди людской свары поэтессе даже почудились взмахи сияющих молотов, волчий мех и когти, жабы, сыплющиеся с потолка, и распускавшийся в углу бутон огненного шара. — Петрушка какая-то, — проговорил снежно-пернатый ангел, глядя на потасовку, — ничего не понимаю: красивые стихи, а слушатели за одно слово какое-то дерутся. Они же все понимают, что эти «дворфы» значат и о ком речь, так зачем дерутся за форму изложения? Да хотя бы почему просто не примут чужую терминологию? Стихи-то красивые, и не в дворфах этих вовсе дело там. — Хе-хе-хе, — глумливо прохихикал бог, помешивая кофе и покручиваясь в мягком кресле. — О-хо-хо, ловко я их, да? — Не стыдно Вам? — с укоризной воззрился на него ангел. — И ладно бы хоть про одно слово так пошутить изволили, но ведь и про остальные слова и понятия — то же самое. Вот зачем Вам людей так запутывать? — Они сами себя запутывают, — отмахнулся бог, но мелькнула на его лике горькая досада. — Эт всё последствия свободы. — Негоже, — покачал головой снежно-пернатый, — да и стыд-то какой: давать людям свободу и без разъяснений, как ею пользоваться. Окститесь. Да они хоть в курсе, что свободны вообще? Что мир отражает их волю, а они плодят в нём сущее. Вон уже наплодили сколько — некуда складывать, только и успеваем в забвение переправлять. Бог пожал плечами, хмыкнул и отвернулся. Ангел вздохнул и кончиками крыльев сгрёб в кучку разбросанные вокруг кресла шоколадные фантики. Он взмахом поднял их себе в руки и ловко смастерил из них бумажного котика. — Выложу на сайт руководств по детским поделкам и для дизайнеров, — объяснил он со смущённой улыбкой, пряча фантиковое творение в складки белого балахона. Бог бесстрастно следил за всей его работой, а потом словно опомнился да только рукой махнул, дескать, пёс с тобой, и вернулся к созерцанию собственного творчества. — За что вы так не любите людей? — снова заговорил ангел, голосом спокойным и тактично-любопытным. Кроткий и мягкий взгляд его сияющих глаз распылял вокруг квинтэссенцию добра. — За что? За что?! — вдруг взбеленился бог и грохнул пустой кофейной кружкой по столу. В глазах его замелькали слёзы. — Слоны! И черепаха! Я придумал им, людям-людишечкам моим, такой уютный мир, с диском и водопадами в безбрежное пространство — любуйся, резвись. А они? Они его разрушили — просто перестали верить: видите ли, у них там с расчётами что-то не сходится, поэтому не бывает в космосе слонов и черепахи! Моих слонов и черепахи! Каковы! Колдовать бы сначала хоть научились, хоть азы постигли, а потом уж что-то говорили. А то как мечтать — так умеем, а как претворять в жизнь — лениво, наука о материализме, никто их, несчастных, не любит… А я вообще для кого нирвану-то придумал, а? Хоть бы кто зашёл — лишь единицы. Тьфу, всё, хватит… — вдруг насупился бог, утёр лицо рукой и снова отвернулся, тихонечко бормоча под нос: «Так долго растил, откармливал, дрессировал, слоняшечки мои, столько всего мы вместе пережили…» — Не так всё мрачно, — попытался утешить его немного сконфуженный ангел. — Знаете, я видел сам: недавно был среди людей один, который возродил и диск, и слонов, а черепахе даже имя дал… Великий А’Туин. Видите, они не забыты! — Да-да, — откликнулся бог, расторопно сотворяя себе очередную кружку робусты, — я помню его, настоящий человек — человечище, из-за него я передумал сталкивать этот… бело-голубой крутящийся шарик с кометой. Бывают достойные люди, ты прав. Бывают. Он быстро, почти залпом выпил терпкий кофе, от запаха которого у снежно-пернатого защекотало в носу и захотелось прочихаться. Затем бог закусил шоколадкой и резко встал. — Вот что, пойду-ка я вздремну, — объявил он, — потом займусь инородной космической расой что ли: попроще, попонятней для ума человеческого, чтоб… хотя ведь, может, и не заметят даже — ничего ведь не замечают людишечки мои. Закутавшись в тёмный плюшевый плед, он побрёл в небытие, а его снежно-пернатый спутник с грустью провожал его взглядом. Невольно припомнились времена, когда они одевались в забавные костюмы с головами сокола, кошки, крокодила и прочих животных, а потом в другие и в другие облаченья — настоящий театр, настоящее искусство, а теперь всё, казалось, забуксовало на одном амплуа. — Да ты не грусти, техподдержка, — обернулся напоследок бог, — всё это мелочи, всё временно. И он ушёл уже насовсем, на ходу превращая плед в жёлтую кесу. А ангел повернулся к окну, за которым разразился вдруг ливень. «Мелочи. Какие же тут мелочи? — думал он мельком, оглядывая редких мокнущих прохожих. А потом вдруг вспомнил про бар и стихи. — До сих пор что ли спорят или угомонились уже?» На месте недавней баталии играла тихая музыка, и велись дружные разговоры о том о сём, слышался перестук игральных костей, шорох бумажных листов и клацанье клавиш. Белокурая дева с россыпью веснушек на лице собирала свои вещи на столике неподалёку от барной стойки, попутно с кем-то переговаривалась и смеялась. «А красиво всё же… «вареники… сферический питон», — улыбнулся про себя ангел, глядя на неё. — Прямо суть мира. Понапрасну Отче наш влез». Поэтесса вышла из бара, и следом вышел снежно-пернатый. Однако оба остановились на узком крылечке, вокруг которого пузырилась и бурлила вода. Пахло свежестью, мокрой пылью и вымытым асфальтом. «Эй-ей, льёт-то как из ведра, — безмолвно вздохнул ангел, прикрывая крылом светлую девичью головку. — И у кого же тут, интересно теперь знать, психозы: у боженьки ли нашего или его подопечных?»