Обратный ход

Держа в руках норовящую рассыпаться золотую копну, Кощей ощущал странную, обычно не присущую ему растерянность — поступок юноши вызывал слишком много смешанных чувств, вывел из привычного равновесия. «И в чем был смысл этого действа?», — в смятении размышляет он, все еще ощущая в теле отголоски взорвавшегося вспышкой удовольствия, — «Что хотел продемонстрировать? Возможности своих сил? Их я и так уже видел… И к чему, если все равно в итоге отступил?». Волосы он сжигает, но парочку прядей действительно оставляет себе, складывая в небольшой мешочек вместе с отданным кулоном. «Этому стоит уделить внимание», — коротко хмурится волхв, всматриваясь перед тем в узоры, сковывающие алый камень, — «Действительно вся ли его сила заточена здесь? Он, похоже считает именно так, но думаю, все не так просто…». В итоге Кощей избирает для себя привычную тактику — если за чем-то можно наблюдать, не высказывая определенных эмоций и не предпринимая решительных действий, то лучше не создавать лишней суеты. Они не обсуждают произошедшее, и поэтому уже на следующий день меж ними тонкой и липкой паутиной вновь повисает молчание, едва прерываемое короткими и малозначительными репликами, что неизбежны между путешествующими бок о бок. У Ивана это вызывает раздражение — если ему и удалось выбить из Кощея какие-то эмоции, то разве что скупую заторможенную растерянность, от которой не осталось и следа уже к следующему утру. Ни нотаций, ни нравоучений, ни угроз — казалось, разделенная поневоле близость не разожгла в волхве ровным счетом ничего. «Ему просто…все равно?», — размышляет он, бросая взгляд в спину ведущего свою лошадь впереди Кощея, — «И я могу вызывать хоть какие-то чувства в нем только силой, а окромя этого — только снисходительно презрение? Мол, что не делай — все равно под мою дудку будешь плясать? И я выше всех твоих выходок?» Все это заставляет его ощущать особый оттенок бессилия — словно он волна, что разбивается о камни из раза в раз, незначительный в своих попытках доказать что-то. Однако ведьмак ошибался в том, что Кощею было все равно. В отношении него он, как и со всеми прочими, стремился собрать образ из разномастных осколков в цельную картину. Да больно противоречивы, разнообразны, и подчас совсем не подходящими друг другу были эти части. «Да…это конечно очень странный опыт», — размышляет Кощей, прокручивая в голове время от времени то или иное наблюдение за Иваном, обрывки разговоров с ним или с Прекрасной, — «Но в чем-то привычный», — по тонким губам пробегает усмешка, — «И все же, было ли мгновение, где я откликнулся на это в действительности, ведомый не только его чарами?» …Тебе ведь…нравится гладкость моих волос?..Или то, как мое лицо выглядит в утреннем свете, еще заспанное и мягкое чертами?..Нравится ли тебе мой смех, искренний и звонкий, который ты слышишь почти всегда случайно, просто проходя мимо?.. И даже хуже этих вопросов, на которые он, увы, ответил искренним согласием — злая, утомленная покорность, протянутая копна золотых волос, ведьмак явно умел проигрывать так, чтобы все равно оставить последнее слово за собой. В одну из ночей, Кощей, поджав губы и склонив голову, внимательно всматривается в лицо спящего. «Быть может, в нем и есть симпатичные черты», — резюмирует он, разбирая собственные чувства на волокна, будто перебирая стебли растений, — «И когда живешь с кем-то, волей-неволей начинаешь их замечать… И живость характера, но дорога ли ей цена?». Впрочем, с ним эту самую живость Иван уже едва ли демонстрирует, но со случайными людьми, что любезно принимают волхвов на постой, юноша неизменно вежлив и улыбчив. Ему не сложно ответить на вопросы любопытствующих, его не раздражают снующее в ногах дети, и парадоксальным образом он общается с людом даже больше, чем верховный. В итоге, спустя еще несколько дней пути, прерываемых вынужденными остановками в моменты слякоти и непогоды, они наконец возвращаются. — И долго же вы! — всплеснув руками, произносит Плаша, встречающая их у самой границы, — Я уже начала волноваться! — Обстоятельства вынудили задержаться, — коротко отвечает Кощей, спускаясь с коня, — Позже расскажу. Иван во многом рад вернуться в капище — путешествие действительно было долгим и местами непростым, но измотало куда больше морально, чем физически. «Хорошо еще, Яга пока не тыркает», — вздыхает он, отводя лошадей в стойло, — «Надо будет подготовить для нее хорошую, убедительную ложь о том, как с каждым днем капля по капле Кощей поддается моему обаянию. Он тоже хорош, понимать бы, чуть лучше, как именно он хочет использовать меня против них! А теперь меж молотом и наковальней, и куда ни двинуться — голова с плеч…» В капище же дела идут своим чередом, все готовятся в зиме. Время от времени им приносят те или иные дары, что меняют на лекарские травы, и он, вместе с младшими волхвами, занимает руки многочисленными заготовками. С Кощеем взаимоотношения входят в привычную колею — они едва кивают друг другу по утрам и вечерам, впрочем, стремясь не демонстрировать лишних разногласий на глазах у других. Ивана время от времени подмывает спросить, что все-таки верховный собирается делать с его кулоном, или когда ему рассчитывать на особые распоряжения, но всякий раз, сталкиваясь со спокойным, если не прохладным лиловым взором, удерживает вопросы при себе. «Ладно, не так уж скверно», — размышляет Иван в один из вечеров, — «По крайней мере, от себя не гонит, но это наверное, лишь от того, чтобы я был под присмотром… И все-таки он дал слово, но не выдать меня нави — так ли это много? Маме таким образом я не помогу…». От этих, во многом невеселых размышлений его отвлекает стук в окно, который, он сперва принимает за колыхаемые ветром ветки. Но звук повторяется, а затем еще несколько раз. «Хм», — нахмурившись, он поднимается со своего места и подходит к окну. Распахнув его, обнаруживает, что ему не показалось — кто-то действительно бросил парочку лежащих на земле желудей, чтобы привлечь его внимание. — А, это ты, — улыбнувшись, Иван подается вперед, наконец разглядывая ту, что потревожила его спокойствие. — Пойдем со мной, Плаша попросила позвать! — задрав голову произносит стоящая под окнами Василиса. — А чего просто в дом не вошла? — приподнимает бровь юноша: «Она, наверное стучала в дверь, а я не услышал». Василиса, скромно потупив глаза, пожимает плечами. Иван, пусть с запозданием, понимающе кивает в ответ, — очевидно, что юная ведунья стесняется входить в личное обиталище верховного, пусть и с поручением. — Что-то случилось? — уточняет он, не замечая на лице девочки какого-то особого волнения или тревоги. — Не знаю, — уклончиво отвечает та, отводя глаза в сторону. «Все она знает», — внутренне хмыкает Иван, которому ничего не стоит подловить Василису на лукавстве — впрочем, как и всем остальным. В итоге она отводит его в трапезную избу, в которой, несмотря на позднее время и давно законченный ужин, все еще горит свет. — Это что? — вопрошает Иван, не вполне понимая, что за повод мог собрать здесь столько людей. — Это день твоего явления, вообще-то! — мягко журит его Плаша, подходя со спины и трепля по волосам — четвертая среда листопада, забыл что ли? «А…точно», — Иван неловко улыбается, потому что действительно забыл об этом дне, что уже многие последние годы перестал являть для него нечто особенное. С заключением Елены в заточение напоминать было некому, и тех, с кем в действительности хотелось разделить праздник, тоже не находилось. Но, кажется, не сегодня — за столом, на котором стоят фрукты, пироги и сыр, собралась значительная часть младших волхвов и почти все ведуньи. — Мы у всех в капище отмечаем, подумала, что негоже и твой забывать, — нетерпеливо добавляет женщина, протягивая Ивану сверток. Было видно, что Плаше самой доставляет удовлетворение ожидание радости на лице другого, — А вот и твой подарочек! — Ого… — Иван, совсем не ожидавший подобного, ощущает всполох тепла в груди, — Спасибо! — он разворачивает ткань, обнаруживая там пару добротных белых валенок, украшенных аккуратно вышитой кистью рябины. — Зиму точно придется провести здесь, поэтому пригодятся, — коротко комментирует стоящий в стороне с перекрещенным на груди руками Кощей. Прочие едва замечают эту фразу верховного, не придавая ей значения, но Иваном она ощущается тонким лезвием клинка, предупреждающе приподнимающим подбородок. Зиму точно придется провести здесь, а вот что будет дальше… Но вокруг слишком много людей, нужно держать лицо, поэтому сталкиваясь с волхвом взглядом, он разводит губы в привычной улыбке. «Смотрит так… Наверняка считает меня лицемером, не достойным ничего из этого», — не без оттенка горькой досады думает юноша, переводя взгляд от лица Кощея на другие, приветливо улыбаясь окружающим, что начинают один за другим одаривать его поздравлениями, — «И вообще, пусть думает, что хочет!» Его размышления были недалеки от действительного отношения волхва — тот не исключал, что Иван вполне искренне наслаждается теплыми отношениями, сложившимися с жителями капища, но это едва ли делало ведьмаку чести в глазах Кощея. — Ты лучше знаешь, что придется по вкусу милому, — Плаша подмигивает, но завидев вопросительно приподнятую бровь, понимает, что собеседнику эта реплика не пришлась по вкусу, — Да ладно тебе, — торопливо добавляет она, — ничего та… — Плаша, — Кощей произносит это тоном ровным и спокойным, но в лиловых глазах вспыхивает отчетливый, прекрасно знакомый ведунье предупреждающий отблеск. — Все-все, молчу-молчу, уважаемый верховный, никакой фамильярности, — она разводит руки в примирительном жесте, но лукавая улыбка не исчезает с губ, — Только ты выбирай то, что ему понравится! Вы уже точно должны будете обернуться к этому дню, и не забудь и зимним именинникам тоже что-то захватить! — и вопреки сдержанному недовольству на лице напротив, женщина предупреждающе качает пальцем. Выбирать подарок Прекрасной ведьме Кощей желанием не пылал, но невыполнение поручения чревато искренней обидой Плаши и неизбежными объяснениями, в которых достойных оправданий, исключающих правду, ему не найти. Так что на последнем поселении к капищу они заглядывают на ярмарку. — Василиса просила красных нитей, — роняет Иван, прерывая очередное затянувшееся меж ними безмолвие. — Да, займешься этим? Еще нужно взять побольше холщевых мешков, — кивает он, отсылая ведьмака в другую часть ярмарки, — и иглы швейные не помешало бы обновить. «Так…подарок значит… Плаша, неугомонная, когда успела вообще выяснить это?», — вздыхает Кощей, проходя между торговых рядов, — «Что вообще может ему понравиться? С чего она решила, что я должен это знать? Строит свои какие-то своднические загадки, но да, то, что я взял его с собой, правда может наталкивать на некие мысли… На самом деле, весьма далекие от правды», — внутренне бурчит он, подходя к столу с зимними вещами, что брали и изготавливали загодя, — «Ладно, может, что-то полезное? Одежда к примеру, все же с чужого плеча сейчас носит…» Он ощупывает валенки, рассматривая с разных сторон: «С рябиной, наверное будет неплохо, не слишком броско, и, думаю, ему идет красный… Абы что не принести, Плаша со свету сгрызет…» — Хороши, добротные! — торговка широко улыбается, — Ладно свалены! — Да, спасибо, — кивает Кощей, скрывая короткую усмешку — едва ли кому-то в твердом уме хватило бы наглости совать в руки волхва скверный товар. Его взгляд невольно цепляется за другой стол — полный резных игрушек, побольше и поменьше. Простые погремушки, кольца, обточенные обрезки, предназначены для облегчения зубной боли у малых отроков. И самые разнообразные лошадки — с гривами попышней и попроще, резные и гладкие, большие и маленькие. «Это было бы странно», — думает Кощей, отгоняя от себя воспоминание о разговоре с Иваном на осенинах и о чистостосердечно открытом воспоминании, — «И неуместно». В итоге он, не без доли раздражающих своими колебаниями размышлений, останавливается на вещи полезной и неокрашенной излишними сантиментами. И, кажется, Ивану скорее пришлось по вкусу — по крайней мере, внимательно наблюдающий за его реакцией Кощей замечает на юношеском лице вполне искреннее удивление и легкую, отчасти смущенную радость от празднества, затеянного в его честь. Сам верховный волхв аккуратно покидает трапезу, выждав ровно столько, чтобы не привлекать к своему уходу излишнее внимание. Иван приходит много позднее, только когда все выпито-съедено, и всякий желающий, коих находится немало, выдает ему теплое пожелание на грядущий год жизни. Не удерживаются юноши и девушки и от расспросов о том, как празднуют подобные дни в нави и празднуют ли вообще. — Празднуют, — кивает Иван, — В шабаше, по крайней мере, точно. — То есть целых тринадцать подарков! — мечтательно протягивает одна из младших ведуний. — Двенадцать, — поправляет склонная к точности Василиса, — Ты же не даришь сам себе подарок, верно? — Да, двенадцать, но не мне они доставались — сестре, — Иван, не забывая держаться в должной для всех прочих, окромя Кощея легенде о себе, улыбается самыми краешками губ. Да, ведьмам приходилось торжествовать явление Прекрасной, но искренних подарков, подобным сегодняшнему, в его руки приходило немного. Поднявшись после в свою чердачную каморку, он бережно откладывает валенки на полку в сторону. «И по размеру удачно так», — подмечает Иван, — «Что ж, действительно пригодятся. Выходит, он мне их на ярмарке взял? Или Плаша заранее заготовила? Скорее она…». Представить Кощея, что даже на короткий срок занял свои думы подобным делом, ему сложно. Но, несмотря на приятно проведенный вечер, наполненный теплыми беседами, ночь оборачивается беспокойством. Начинается дождь, постепенно переходящий в грозу. Сначала раскаты грома раздаются вдалеке, а после ближе и ближе, и, укрывшись одеялом по шею, Иван не без раздражения на самого себя погружается в волнение, неизбежно сдавливающее его горло во время подобных ненастий. «А как там она?», — сердце тянет, и тревожная боль сжимается в плотную точку в солнечном сплетении, — «Скоро похолодает, а значит, в башне станет совсем скверно!» Его мать почти всякий в нави считал чересчур мягкой сердцем для ведьмы, слишком тихой и робкой, иными словами — слабой. Было ли это так на самом деле? Сколько можно прожить взаперти, прикованной к веретену, бесконечно сплетая золото из волос, не имея возможности вздохнуть свежего воздуха, увидеть солнце, и не сойти с при этом с ума? «Змей…он ведь даже не дал слово, что отпустит ее, если я принесу ему голову Кощея на блюдечке», — с губ юноши слетает тяжелый вздох, — «Выпустить мать — значит лишиться возможности контролировать меня, откажется ли он от этого?» Он мог почти в деталях представить, как бы это могло выглядеть, даже если бы все получилось так, как угодно Князю. Змеиное, вытянутое лицо разошлось бы в улыбке, когтистая длань пренебрежительно отмахнулась бы от его отчаянного требования: «Ты хорошо пос-с-с-с-с-старался, но этого все равно недо-с-с-сстаточно, сам понимаеш-ш-ш-ш-шь» — и Иван почти слышит в голове это снисходительное шипение. Ничего никогда не будет достаточно. Он ощущает нарастающую с каждым раскатом грома тревогу. Ладонь невольно тянется к груди, стремясь по привычке нащупать кулон, но находит лишь пустоту. «Да», — Иван нервно, до боли, прикусывает губы, издавая тяжелый, свистящий выдох, — «Точно». Ему определенно стоило сделать ставку на другую сторону, но, кажется, он и здесь не справился — раскрыл слишком неприглядную правду о себе, загнав в положение если не пленника, то в действительности тайного слуги верховного и всамделишного предателя нави. Сил у него снова нет, и не ясно, как и когда он сможет вернуть их, и сможет ли — и даже страшно представлять, какими грядущими проблемами это может обернуться. Дождь усиливается, все сильнее барабаня по крыше, и, проворочавшись с боку на бок, юноша садится на постели, растирая лицо руками, а после, отбросив покрывало, поднимается на ноги. «Надеюсь, он уже спит», — думает Иван, осторожно спускаясь по лестнице, огибающей ствол дуба. Но его чаяния не оправдываются — в соседнем помещении горит лучина, а скрип ступеней под ногами выдал его с головой. Вздохнув, юноша все же устраивается на лавке, прикрывая глаза и стремясь абстрагироваться от шума бушующей грозы, что снизу слышен все же чуть меньше. «Хм…», — Кощей, сидящий за столом, заслышав скрип лестницы, переводит взгляд в окно, по которому стекают крупные капли. Изящные пальцы в задумчивости барабанят по столу. — Снова крыша протекает? — протягивает он, выглядывая в дверной проем. Как Кощей и предполагал, Иван устроился на лавке. — Да, — коротко бросает тот, чувствуя подступающее к ребрам раздражение — им обоим очевидно, что с крышей все в порядке, и этот вопрос ощущается тонкой издевкой над его и так без меры жалким положением. — Эта лавка узковата, — и на эту реплику юноша тоже едва ли реагирует. Кощей, колеблясь, окидывает свернувшегося клубком пристальным взглядом. Он мог бы просто проигнорировать это, как в целом, проигнорировал в прошлый раз — какая ему вообще разница, как и где спит ведьмак? — Можешь взять из сундука зимнее одеяло, будет мягче, — все же, добавляет он спустя паузу. — Мне не нужны твои подачки, — огрызается Иван, поднимая на волхва тяжелый взгляд. — Ты же боишься грозы, верно? — приподнимает бровь Кощей. Спокойной, ровный тон — как же он раздражал юношу! Как приговор, констатация факта, и даже вопросительная интонация — лишь иллюзия, едва маскирующая утверждение: Ты же боишься грозы. А Кощей, кажется, едва ли чего-то боялся — спокойный, невозмутимый, снисходительный в своей жалости к нему. Да почему бы ему и не быть снисходительным, ведь в его руках власть над его силой и жизнью, держащаяся на хлипкой клятве, которую хитрому волхву мало чего будет стоить обойти. Порывисто выдохнув, Иван, сбросив с плеч покрывало, резко поднимается,и в два шага выскакивает прочь из дома. Разумеется, разумеется, на улице еще хуже — дождь хлещет стеной, ветер завывает в ушах гулом, молнии освещают небо тревожащими всполохами. «К Плаше…к Плаше можно, но ведь будет вопросами заедать, и меня и его», — думает он, вздрагивая всем телом. Тяжелые и крупные капли ударяют по лицу, затекают за шиворот. На мгновение зажмурившись, Иван обхватывает плечи руками, невольно пытаясь ни то согреться, ни то защититься от внешнего ненастья и внутренней тревоги. Он делает еще несколько торопливых, резких шагов, после замирая на месте и рассеяно оглядываясь. Возвращаться обратно в дом волхва муке подобно, он будет выглядеть нелепо и глупо, но разве он и так не нелеп и глуп? Стоит, замерзая на улице под грозой, не зная куда податься, и только высокомерные деревянные идолы издали свидетельствуют переполняющее его отчаяние. — Ты что творишь? — из дезориентирующего оцепенения его вырывает голос Кощея и ладонь, ложащаяся на плечо, — Льет как из ведра! — Да как будто бы тебе есть дело! — в сердцах произносит Иван, резко оборачиваясь на мужчину и рваным движением скидывая его руку с себя, — Тебя никто сейчас не видит если что, можешь не изображать из себя добренького, покровительствующего слабым волхва! — Ты промокнешь, — едва ли оттеняя эту фразу какой-то особенно яркой эмоцией на лице, отвечает Кощей. — Я в курсе, что идет дождь! — рычит Иван, ощущая, как в горле встает тяжелый, колющий комок, только умножаемый ровным выражением лица напротив, — Я… знаешь, когда Змей мне все это поручил, я не рассчитывал вам ничего рассказывать, думал, еще одна скверная работенка. Но потом…решил, что может быть у меня есть шанс, что я могу вытащить себя и… — он, запнувшись, не решается упомянуть мать, и сама мысль о ней вновь вызывает прилив едва выносимой горечи, что сдавливает грудь до невозможности вздоха, — что где-то может появиться место, где мне действительно помогут… Но ты, быть может, опасней и Яги, и Змея, потому что тебе ничего не мешает носить на груди священный оберег Белобога и оставлять в своей власти в тайне от остального совета ведьму! Или шантажировать князя, подталкивая к нужному тебе решению, а волколаков успокаивать тем, что тот дескать и сам к правильным выводам пришел! Или запытать до полусмерти Баюна, он ж живучая тварь, что ты там вообще сделал с ним за пару ночей? — Иван тяжело дышит, ощущая, как шипы в груди предательски ширятся. Кощей слушает эти излияния спокойно, не отводя взгляд от перекошенного лица, что освещается всполохом очередной молнии. — И мне не нужна твоя жалость! — юноша яростно жестикулирует, чувствуя, как голос предательски вздрагивает, выдавая комок в горле, — Тебе удалось загнать меня в угол, так пользуйся! Хочешь, трахай, как вздумается, глупо отказываться на твоем месте, когда под рукой лучшая из всех возможных шлюх, — и, хотя абсолютно очевидно, что Кощея едва ли интересуют подобные возможности, Ивана несет, он уже не может остановиться, — или я тебя, не знаю, что именно ты там предпочитаешь, нет разницы, могу ублажить, как душенька твоя захочет! Если с князьями какие-то проблемы, пользуйся, подкладывай, мне не жалко, могу стравить так, что останутся рожки да ножки, а ты не при делах! Но не надо при всем при этом делать вид, что тебе есть хоть какое-то дело до… Но договорить до конца не получается — руки волхва обнимают его, сгребая в охапку, крепко прижимая к себе. Этот поток стоило как-то остановить, не столько от того, что Кощею было невыносимо слушать излияния взорвавшегося юноши, сколь от того, что тот явно приближался к опасной грани истерики. «Не бить же его по щекам, в самом деле», — с легкой досадой думает он. — Успокойся, — таким же ровным тоном, как до этого, произносит он, взирая на промокающего ведьмака сверху вниз. Иван теряется и замирает буквально на мгновение, а после его ошпаривает новая волна злости. — Пошел ты к черту, ясно?! — шипит он, дергая плечами, стремясь вывернуться из цепкой хватки, однако, держат его крепко. Яростно выдохнув, юноша подается вперед, стремясь посильнее укусить подбородок Кощея, но в итоге зубы сталкиваются с губами, и он прикусывает мягкую плоть, ощущая на своем языке металлический привкус крови. Ожидавший что волхв оттолкнет его, Иван наконец перестает вырываться, но ответное движение — мягкое, очерчивающее его уста. Раздается пугающий гром, а за ним вспышка молнии, заставляющие ведьмака вздрогнуть, но в этот момент руки Кощея прижимают теснее, крепче смыкая защищающее объятье, поглаживая меж подрагивающих лопаток. И касание не разрывается, едва затрепетав ресницами, Иван вцепляется в плечи волхва, сам подаваясь вперед. Хотя поцелуев на своем веку он повидал не счесть, ни один из них не ощущался такой бурей — быть может, хотя бы от того, что буря окружала их в действительности. «Дурость…», — думает Кощей, отстранившись только спустя несколько кажущихся бесконечностью мгновений и встречаясь взглядом с голубыми глазами, блестящими влагой и растерянностью, — «Ночью все дурное». — Пойдем, — тихо произносит он, осторожно размыкая кольцо рук, но для верности сразу подхватывая Ивана за запястье, словно опасаясь, что тот убежит еще дальше в дождь и грозу. Он, коротко кивнув, позволяет мужчине увести себя в дом и усадить на лавку в кухне. Оглядевшись, знающий все на ощупь Кощей быстро зажигает лучину, подхватывая брошенное на пол покрывало и протягивая его юноше. Дальше спокойно и деловито проходит к столу, зажигает лучину и несколько свечей. Длинные пальцы порхают над столом и полками, зажигают огонь под небольшим котелком. Меж ними снова молчание — но уже совсем не то, что сопровождало их в пути, и не то, что они делили по утрам и вечерам. Первое было полно напряжения, второе близилось к иссушающей пустоте. То, что возникло сейчас было скорее наполненным, отблескивающим чем-то глубоким и скрытым. Иван, натянув на себя покрывало, и нахохлившись, словно воробей, с определенным недоверием всматривается в спину мужчины, прикрытую черной копной повлажневших волос. «Пошел за мной…», — размышляет он, кутаясь плотнее, — «Пожалел, значит?», — эта мысль приносит Ивану неудовлетворение, но уже с иным оттенком, не пронзающим острой горечью. Кощей тем временем быстро собирает нужные травы, отправляя их в чашку, добавляя заготовленный заранее концентрированный сироп — смесь простая, успокаивает думы, и кроме того, нерадивого ведьмака явно нужно было отогреть. В простых и знакомых движениях он находит успокоение — те несколько десятков шагов, что он вел Ивана обратно к своему дому, сердце, давно забывшее подобный ритм, учащенно билось, знаменуя очередное смятение чувств, расколотое колебание привычного равновесия. — Выпей, — закончив с отваром, он протягивает его Ивану. Опустив глаза на протянутую чашку, тот снова поднимает их к лицу Кощея, а после берет в руки предложенный напиток. Отвар горячий и приятный на вкус, травы оттеняет сладость меда. Чем-то похоже на то, что порой заваривала ему Елена, и это вновь отдается глубоким уколом в сердце. Дождавшись, когда юноша допивает конца, Кощей, подхватив подсвечник с лучиной, отходит в сторону своей спальни, оборачиваясь на пороге. Вняв этому короткому взгляду, Иван поднимается с места, медленно следуя за ним. Пройдя в комнату, он на мгновение заминается, а после, скосив взгляд на Кощея, проходит к постели. Тот же, наклонившись к одному из сундуков, стоящих у стены, запускает ладони внутрь и перебирает стопку однообразной и простой в крое одежды. Вытащив пару рубах, одну он оставляет на сундуке, а после подходит к Ивану, сидящему на кровати. — Вот, переоденешься в сухое, — вторую Кощей протягивает ему. — Переодеться? — переспрашивает юноша. — Да, — кивает Кощей, — Полагаю, спать в мокрой одежде не вполне комфортно. — Ага, — рассеяно отвечает Иван, в ту же минуту осознавая, как глупо было его предположение, и насколько глубоко укоренился его специфический образ мышления и взгляда на вещи — ведь просто так Прекрасные едва ли входят в чужие спальни. «Разумеется, он не…», — он переводит взгляд на прикрытое покрывалом ложе, — «Боги, зачем тогда ему все это?». Кощей, на долю секунды хмурится, но раздражение почти сразу рассеивается, потому что коварным соблазнителем Иван выглядел сейчас в последнюю очередь — растерянно сидящий на самом краю кровати, со все еще мокрыми волосами, по прядям которых стекала вода. «Как может кто-то столь опасный выглядеть столь беззащитным?», — с неопределенным чувством, средним меж смятением и настороженным раздражением, думает волхв. — Спасибо, — едва слышно произносит Иван, подхватывая намеревающееся сползти с плеч покрывало: «Он ведь тоже промок…». Он вновь поднимает глаза к лицу волхва. Они оба не говорят ничего, но каждый почти на физическом уровне ощущает бродящее в воздухе напряжение. Разумеется, Иван не просит Кощея остаться, и сам волхв точно ни за что на свете этого бы не предложил. Пожалуй, оба вполне искренне считают подобное развитие событий неуместным и едва ли в действительности желанным, но странным образом мысль о подобном приходит в голову каждого из них. С каждой секундой взгляда глаза в глаза воздух уплотняется, и всякий жест или слово, в другой ситуации едва ли замеченные, сейчас могут приобрести иное значение. — Я пойду наверх, — откашлявшись, роняет Кощей, подхватывая с сундука сухую рубаху для себя и отступая из комнаты. — Ага… — Иван провожает его взглядом. Убрав со стола оставленную чашку и поставив банки с использованными травами на полки в верном порядке, Кощей поднимается по винтовой лестнице. Для его роста здесь слишком низко, приходится наклоняться. Стянув мокрую одежду, волхв бросает ее на поручень лестницы, натягивая на холодное тело рубаху и сразу устраиваясь на лежанке. Он определенно сам поцеловал юношу, пусть и невольно, почти случайно, пока тот скорее стремился выгрызть ему кусок лица. Конечно, было бы куда проще думать, что это была инициатива непредсказуемого в своей эмоциональности Ивана, но волхв предпочитал строгую правду сладкой лжи самообмана — это он превратил грубый укус, наполненный болью, в касание совершенно иного рода. Хотел успокоить разбушевавшегося ведьмака, переключить внимание, отвлечь от явно пугающей грозы и закипающих, угрожающих перелиться через край эмоций? Кажется, да, дело в этом, но только способ больно неоднозначный выбрал, заставивший подняться смутному клубку чувств в собственной груди. «Насколько он вообще продумывает подобные поступки и слова?», — изящные, еще не отогревшиеся от дождя пальцы в задумчивости барабанят по груди, — «Кажется, что нет, действует хаотично, совсем не тактически… Но, если просто уловки? Невероятно тонкий способ поддеть, вывести на чувства?», — ощущая тянущее смятение, Кощей невольно проводит кончиком языка по губам, что немного покалывают от укуса, будто бы еще ощущая мимолетный отголосок поцелуя, — «Хах… Прекрасный…». Вздохнув, Кощей поворачивается на бок, невольно утыкаясь носом в подушку. Она пахнет так же, как золотые кудри — едва ощутимым, но ставшим более отчётливым от влажности запахом, который невозможно описать одной нотой. Чертыхнувшись, мужчина с недовольным вздохом вновь переворачивается на спину, сетуя на свое обостренное обоняние, выработанное годами травничества. Сознание невольно прокручивает образ мокнущего под дождем Ивана — влажные, сверкающее от гнева и боли даже в сумеречной тьме глаза, бледное лицо, с пылающими щеками, подрагивающие губы, посиневшие от холода. Что за чувство он ощутил, когда юношеские руки легли на его плечи, озябшее тело прижалось ближе? «Мне нужно быть осторожным», — хмурится Кощей, смыкая руки на груди в замок, — «Очень осторожным». На расстоянии пядей пустого пространства воздуха между полом и потолком, ивановы размышления имели сходное направление. «Быть может и получится. Да только ли не станет от того все лишь только хуже?», — с горькой усмешкой думает юноша, сворачиваясь клубком под одеялом, — «Так странно…». Сейчас сама мысль о том, что ему нужно продолжать пытаться влюбить в себя волхва казалось смешной и нелепой — это прямая дорога поскорее вылететь из капища. Отстраненный и холодный в чувствах Кощей и раньше с завидным успехом игнорировал и сводил на нет все попытки к сближению, а узнав правду, и подавно демонстрировал завидную долю пренебрежения и недоверия к его истинной сущности. Но почему тогда сегодня пошел за ним? И даже бог с ним с поцелуем — в странные ночи случаются странные вещи, и вышло все явно случайно, но к чему этот отвар, эта протянутая рубаха при том, что Кощей сам стоял перед ним во влажной одежде с сырыми волосами? В юношеском сердце распускается редкое для подобных ситуаций смятение. Давно никто не заботился о нем — именно заботился, а не пытался окружить комфортом и баловать из-за навязанной или искренней страсти, влекущей к телу. Разумеется, Прекрасную осыпали ласками и ухаживаниями, и сам Иван мог добиться этого с легкостью, но это едва ли находило в нем самом хоть какой-то отклик. «Может, это я просто полный идиот?», — продолжает размышлять он, вздыхая и обхватывая руками подушку, — «И ничего не понимаю, бешусь на него почем зря? Наговорил всякого ему на эмоциях… Вывалил все, что думаю». Но разбираться сейчас сил не было — желает волхв его использовать, или проявляет суровое милосердие, ограниченное своими представлениями о безопасности, может он полагаться на Кощея или нет, все эти вопросы были слишком тяжелы, чтобы размышлять о них сейчас, пока дождь продолжает стучать по крыше, а в окне нет-нет да мелькнет всполох молнии. Закрыв глаза, он делает несколько глубоких вдохов, постепенно погружаясь в рваную, еще окрашенную тревогой дрему, которая постепенно сменяется глубоким сном, пришедшим к нему не без помощи составленного Кощеем отвара. В итоге Иван спит долго и крепко, просыпаясь много позднее обычного. Из кухни доносятся голоса, но спросонья он не различает, кому именно они принадлежат. В горле сухо и немного першит, предвещая возможную простуду. Сев на постели, он растирает лицо: «Солнце уже так высоко…» — Доброе утро, — сипло произносит Иван, проходя сквозь шуршащие нити желудей, служащие шторой меж спальней верховного и общим пространством кухни. Сощурившись от солнца, пробивающегося сквозь окно, он окидывает пространство беглым взглядом, обнаруживая сидящего за столом Ярослава и стоящего неподалеку Кощея. — Доброе, — отвечает тот, обернувшись на него. Повисает короткое молчание, и только наткнувшись на вытянутое лицо второго волхва, Иван понимает, что именно не так — он вышел босиком из личной части дома Кощея, да еще и в его одежде, с взлохмаченными волосами, очевидно, едва отнявший голову от подушки. — Я зайду позже, — отведя глаза в сторону, Ярослав поднимается из-за стола, пожалуй, что, слишком резко, отчего раздается умножающий неловкость скрип дерева об пол. Кощей молча кивает, провожая уходящего внимательным взглядом. И, хотя он явно старается не смотреть в сторону Ивана, он все же получает короткий и скользящий взор с головы до ног, в котором мелькает удивление, которое испытывает человек, получивший слишком очевидное подтверждение тому, о чем и так подозревал и в чем был почти уверен. — Он думает, что мы… — медленно протягивает Иван, окончательно осознавая, какая именно ситуация сейчас произошла. — Да, — договорить очевидное Кощей ему не дает, — Плаша в этом уверена, хотя и по иным причинам. — Забавно, — коротко улыбается Иван, заправляя за ухо выбивающуюся прядь особенно непослушных со сна кудрей. — Да, — подтверждает Кощей, отслеживая юношеский жест взглядом и ощущая относительно происходящего весьма смешанные чувства. Действительно, оттенок чего-то забавного, и вместе с ним — царапающего тонкой тревогой. Иван же проходит к стоящему у окна кувшину, наливая в чашку воду. Ночь рассеялась, вместе с ней — и то странное, неоднозначное, что перетекало от одного взора к другому, стрекотало искрами в молчании меж разомкнутых губ. И все-таки, вместе с тем Иван, чуткий к переменам чувств, ощущал, что сейчас в зияющей трещине меж ним и Кощеем поблескивает нечто, что не стоило упускать. — Давай поговорим? — сглотнув волнение в горле, произносит он, обернувшись к мужчине и столкнувшись с внимательным и сосредоточенным взглядом. Буквально несколько секунд волнующего ожидания — и Кощей отвечает ему кивком.