В ту ночь не было ничего более длинного, чем время.
— Меч, удар которого ждешь, ленивей ранит, — неизменно напоминал дядя. Вопреки обычной сдержанности и преклонению перед бесспорной мудростью лидера клана, это был единственный урок, с которым Кадодзукэ никогда открыто не соглашался. — Пронзенное сердце всегда болит одинаково, — возражал он. Глава семьи совершал новый выпад, и племянник торопился отразить разящий удар катаны, закаленной, как и теперешний хозяин, даже не десятками, но сотнями сражений. «Этот меч вкусил своим острым жалящим языком достаточно крови, чтобы пробовать еще мою», — напоминал себе Кадодзукэ. Дядя выпрямлялся, опуская оружие. Неглубокие мелкие морщины бороздили мужское лицо словно в напоминание о каждом проведенном и пока выигранном бое. Сквозь неширокие щели глаз исходил равномерный нефритовый свет. Нагретый предобеденным солнцем, пол обжигал босые ступни, и Кадодзукэ спешил перейти на теневую сторону зала. — Придет время и ты поймешь, — настаивал предводитель клана. Время пришло, но Кадодзукэ так и не понял.***
Насколько далеко в прошлое простирались воспоминания детских лет, главный советник неизменно видел себя прячущимся в тени громоздких ширм и наблюдающим за сборами театральных трупп, которые появлялись в резиденции, охотно откликаясь на приглашения главы клана. Дыша не громче кролика, что укрывается от когтей голодной лисы, Кадодзукэ приглядывался к действиям актеров сквозь узкую щель бамбуковых перегородок. Живые воплощения недавно отыгранных мистических пьес удобно располагались у зеркал, стирая с лиц пудру, белила и угольные краски. В свете масляных ламп еще недавно столь тщательно наложенный грим напоминал надтреснутые маски, обезображенные паутиной черных трещин. Сполна насмотревшись на преображения актеров, Кадодзукэ незамеченно выскальзывал в коридор, пробираясь вдоль стен тихой тенью. Он проносился сквозь сад, пока не взбирался на деревянный настил резиденции, скидывая с ног сандалии. Там Кадодзукэ поднимал глаза к угасающему на закате небу и недовольно качал головой. Кадодзукэ намного раньше сверстников познакомился с искусством притворства и понял, что подобное оружие, хоть требует долгого освоения, разит не хуже меча. Оно уничтожает, не проливая ни капли крови. Ему не потребуются ни белила, ни краски. Он научится играть, не надевая масок.***
Земля была холодной и вязкой, воздух — влажным и сырым. Тел же было шестьдесят шесть, и для убедительности главный советник пересчитал дважды, хотя вовсе не имел привычки сомневаться в собственной правоте, в какой бы форме та не проявлялась. Шестьдесят шесть мертвых тел, уложенных плечом к плечу, встречали советника феодала кто равнодушно, кто испуганно, кто с застывшей агонией на лицах. Предсмертная судорога искривляла разодетые в шелках тела, что, однако, нисколько не мешало Кадодзукэ узнавать лица и надиктовывать имена. Он описывал возраст, внешние приметы, положение в клане, ближайшие родственные связи с такой механичной точностью, будто читал заученную на память книгу. Приставленный помощник только и успевал махать кистью по пергаменту, боясь упустить хоть слово. Когда длинная шеренга мертвецов оборвалась, Кадодзукэ с нескрываемым удовлетворением на лице отослал помощника прочь и подвел итог: — Превосходно. — Все здесь? — раздался негромкий уточняющий вопрос за спиной. Главный советник обернулся и бегло оглядел неразговорчивого спутника, до того момента предпочитавшего не привлекать к себе внимание разговорами — обманчиво слабое детское тело и угрюмый взрослый взгляд, крепко стиснутые губы и нахмуренный лоб, шрам под левым глазом и взлохмаченные светлые волосы. Кадодзукэ коротко кивнул: — Все, кто внушал опасения. Теперь можно подняться наверх. Обидно пропускать второе по важности действо сей знаменательной ночи. Они покинули заполненные трупами подвалы, быстрым шагом прошли дремлющий сад и через ряды обманчиво безмолвных черных домов вышли на небольшую возвышенность. Кадодзукэ со временным спутником молча наблюдали, как по очереди скрывались в столпах пламени ранее отмеченные на карте объекты — военный архив, лабиринты торговых рядов у центральной площади, узел почтовой связи, предусмотрительно опустошенные оружейные склады. Последнее из зданий находилось в стороне, разрывая цепочку мнимых сигнальных костров, — сереющее здание городской больницы. Невысокий спутник потянулся к посоху за сутулой спиной, отмечая: — Позвольте заметить, что вы напоминаете удава, который готовится проглотить кролика, господин советник. — Сегодня мы поглотим нечто покрупнее. Нечто размером в целое солнце. Кадодзукэ взмахнул ладонью и десяток теней одновременно отделилось от стен домов, ныряя в непроглядный омут улиц, окропленных кровью и затихающими стонами, и исчезли во тьме. Недавний спутник, удобно перехватив посох, без промедления отправился следом. Тем временем, ночь расхаживала по улицам, прятала в шуршащих подолах следы пролитой крови, дьявольский смех предателей, кровожадные оскалы убийц, горящие глаза безумцев, блеск холодного металла, пресекала крики о помощи расчетливым очерком лезвий, глушила размеренной поступью шум падающих замертво тел. Главный советник довольно рассматривал разворачивающийся на глазах спектакль. Впервые он получал наслаждение от представления, не раздумывая о том, как скрасить часы скуки. Пламя одного из подожженных зданий внезапно угасло, и цепочка связующих сигнальных звеньев оборвалась. Кадодзукэ улыбнулся, казалось, в первый раз за всю жизнь так широко и искренне. Вот и кролик. — Действуй, Ягура.***
Рыбаки ложились спать на рассвете и просыпались, когда солнце укрывалось под одеялом лесистых гор и мягких дымчатых облаков, а небо становилось темнее чернил осьминога. В священном молчании они выталкивали лодки в объятья волнующегося моря и отправлялись за горизонт, оставляя за спиной встревоженных жен, сонных детей и шаткие хижины, что с любовью звали домом. Они плыли и плыли вперед, пока не растворялся вдали сигнальный свет маяка, и лишь тогда отпускали весла, давая течению нести себя по лунным дорогам, не отводя взволнованного взгляда с чернеющего небесного свода. Рыбаки терпеливо ждали падения звезд и в тоже время не переставали горевать об их преждевременной смерти. Ибо не существовало ничего печальней и прекрасней, чем гибель истинной красоты. Когда же звезды начинали одна за другой скатываться по куполу неба и ниспадать, тормоша воду тихими всплесками, рыбаки доставали снасти, брались за весла и плыли к источникам небесного света. Затем они бережно вылавливали падшие звезды из океана, будто выбирали из воды величайшие драгоценности мира. Рыбаки отогревали светила в мозолистых ладонях и бормотали старые песни. То были мелодии времен, когда море еще помнило магический язык самой Жизни. Голоса рыбаков, тихие и хриплые, постепенно крепчали и разносились над спящей водой. Под звучание морских колыбельных тускнеющие звезды разгорались с новой силой, внезапно воспаряли и рассеивались по земле, зарождаясь в иных — теперь уже человеческих телах. Облачаясь покров плоти и крови, былые светила начинали новый жизненный путь, пусть и невероятно скоротечный по сравнению с прежним почти извечным бытием. Звезды теряли связь с прошлым, но изредка еще слышали, когда небо просило их вернуться назад. В такие моменты человеческие сердца пробуждались от долгого томительного забвения. Разделяя горе тоскующей матери, брошенные дети устремляли молящие взгляды к ночным небесам. В далеком земном изгнании они искали давно разрушенный мост через Вечность в надежде однажды увидеть утраченный дом.***
Рю сидел на краю деревянной пристани и болтал ногами в воде, разнося вокруг капли брызг. Летний фестиваль был в самом разгаре традиционно яркого действа. На противоположном берегу царила атмосфера праздника — сверкали огни торговых рядов, играла музыка, разливались раскаты смеха. Периодически взмывающие в ночное небо фейерверки оседали к земле снопами разноцветных искр. Но здесь, на пустующем старом причале, вдали от всеобщего веселья, было место лишь тишине и теням двух юношей. Кадодзукэ опустил глаза к темной воде. — Совет деревни больше не в состоянии замалчивать правду. Мы несем потери, которые не оправдаешь уроном секретных миссий. Военное положение объявят через два дня. Кроме того, официальное вступление в войну позволит в обязательном порядке мобилизовать регулярный состав сил и при необходимости резервные штаты, включая часть гражданского населения. Рю принял новость, не переставая смаковать карамельное яблоко. — Учитель наверняка захочет поговорить перед отбытием на фронт. — Учителю лишь бы потратиться на разговоры. Хоть Рю попытался показаться возмущенным подобной невысокой оценкой наставника, но на юном лице продолжала сверкать озорная ребяческая улыбка. — Будь снисходителен, Кадодзу. Может, именно так учитель получил место главы селения. Заговорил до полусмерти феодала, и тому не оставалось ничего иного, как согласиться. — Тогда у меня плохие новости, — мрачно заметил юный представитель дома Минамото. — Неизвестно какая из армий падет первой. Существует риск, что наша сторона капитулирует еще во время вступительной речи Мидзукаге. Они позволили себе рассмеяться, ненадолго рассеивая сгущающееся в воздухе напряжение. Звонкий смех разлетелся над водой на прозрачных крыльях напуганных стрекоз. Рю поднял на товарища неожиданно серьезный и сосредоточенный взгляд: — Если участие в войне все же неизбежно, я хочу показать одну вещь. Сразу после собрания, через два дня на восьмом тренировочном полигоне.***
Большинство людей не способно излучать свет, поэтому они лишь жадно поглощают его, словно бездонные черные пустыни неба. Рю сияет изнутри, но не как солнце. Солнце греет и порой обжигает, оставляя на теле красноватые нравоучительные следы. Так светит талант Микадо. Жадное к вниманию и подавляющее солнце. Сияние Рю другое — чистое и живительное, словно родник. Что будет нести этот свет, когда разрастется? Во что превратится? На что станет похожим? Гений, переполненный невероятными способностями, рожденный во время абсолютного послевоенного хаоса. Талант, который можно было встретить лишь раз в несколько десятилетий. Ярчайшая звезда, воссиявшая над тем потерянным поколением. Мальчик, в двенадцать лет овладевший стихией воды, земли и огня, открывший способности к пробуждению элемента лавы. Кадодзукэ, непримечательный наследник знатной семьи, рядом с Рю кажется лишенным благосклонности какой-либо из звезд, разве что самой далекой и тусклой из них. — Послушай, Кадодзу, — зовет Рю, не отрывая взгляда от склеенной ракушки, которую подбрасывает над головой. — Какая разница, что говорят люди? Ты называешь меня гением. Я буду твоей путеводной звездой. Они пройдут утомительную войну длинной в долгих десять лет. Окрепнут телами и разумом и превратятся из впечатлительных детей в непоколебимых воинов. В один момент они не без горечи заметят, что не чувствуют ни жалости, ни сострадания к убитым противникам и падшим товарищам. Прекратят искать оправдания, тратить время на попытки раскаяния. Сердца перестанут откликаться на вид пролитой крови, слезы и мольбы о милосердии. Тела свыкнутся с любой болью и усталостью, руки сами будут направлять острия мечей, поражая насмерть. Они примут действительность без возражений, как долг, как данность. Возможно, порой еще будут сожалеть, но оставят колебания покоиться на глубине души, расценивая за минутную слабость. Война преподаст немало уроков. Тем не менее, главный советник поймет суть многих из них, когда Рю уже не станет. Чем ярче светишь, тем быстрее сгораешь. Однако пока им рано бояться смерти и рано учиться сожалеть. Впереди долгие годы — они же молоды. Война вызывает восторженные улыбки, заставляет трепетать в предвкушении головокружительных битв. Однако Рю уже сгорает. Сгорает в собственном сиянии. Просто пока Кадодзукэ не замечает этого. — Разве ты не знал? — говорит Микадо в память о единственном мосте понимания, который соединял наследников могущественных кланов. — Драконы летят на запах крови.***
— Окажи мне услугу. Не убивай его. Лицо мужчины вытягивается от удивления, изменяя привычной маске сдержанности. — Что? Главный советник уточняет: — Я сделаю это сам.***
Меч вошел в тело тяжело и неподатливо, прорвал ткань одежд и неохотно вонзился в плоть. Кадодзукэ надавливал на рукоять до тех пор, пока не убедился, что лезвие достигло сердца. Кровь, что казалась горячее воды в горных источниках, залила одежды главного советника. — Ничего личного, Микадо. Только семья. Массивное тело повалилось на землю, словно обломок скалы, бросившийся в шипящие воды океана. Советник феодала повторно занес меч над головой, но почти сразу же опустил руки. Издав тяжелый клокочущий стон, Мидзукаге судорожно дернулся и затих. — Не волнуйся, Микадо, — на прощание словно успокоил Кадодзукэ и улыбнулся. — Я усею твою могилу цветами своего дома. Главный советник безразлично отвернулся от мертвого тела и обратился лицом к горизонту, где, вопреки ожиданиям, не увидел разрастающихся красок рассвета. Небо медленно серело, теряло ночную глубину, и звезды угасали на бледнеющем своде. Белые облака стремительно бежали на восток, унося за собой горький дым, скорбный плач и пепел сожженных домов.