А дружба ли?

Моя жизнь всегда напоминала лабиринт: запутанный, со множеством тупиков, неровных путей - но, знаешь, я никогда не жалел о том, что сам, без чьей-либо помощи, прошел его и узнал то, что не знал до этого. Идя по темным коридорам, виляя меж широкими цветочными стенами, скрывавшими каике-то тайны, я никогда не забывал о том, что когда-то сказал ты: «Никогда не сдавайся и иди всегда до конца», и это в какой-то момент мне помогло. Помогло сделать тот шаг, к которому был не готов. Помогло увидеть даже во тьме проблески света. Помогло стать сильнее и не запутаться в паутине молчания и тишины.И за это я всегда буду тебе благодарен, сколько бы лет, столетий не прошло. Мы были врагами, но ирония — достаточно забавная вещь — не только помирила нас, но и сделала лучшими друзьями, уничтожила все непонимания и недомолвки, которые были между нами. Не скажу, что наши отношения были гладкими, но мы больше не дрались и и не норовили сгрызть друг другу глотку, что, конечно же, было для нас прогрессом. Ты давал советы, выслушивал меня даже в те моменты, когда у тебя у самого были проблемы, а я помогал тебе, протягивая руку, вытаскивая из бездны отчаянья. Помню, как однажды тебя бросила Света, не желая причинять тебе еще больше боли, не желая впутывать тебя, и знаешь помимо гнева, вспыхнувшего пламенем во мне, я испытал к ней уважение. Она хотела тебя отгородить от новой боли, от новых страданий, как и я, и это было признаком сильного человека, который никогда не сможет сделать больно своим близким. Раньше я не задумывался насчет того, почему она так похожа на меня: внешностью, желанием защитить родных сердцу людей, стремлением к свободе —, но недавно, пересматривая старые фотографии, на которых мы еще суворовцы, я наконец понял и осознал. И не только причину, но и собственное отношение к тебе. Я верил в тебя, когда ты опускал руки, верил в то, что у тебя будет светлое будущее офицера, коим ты так сильно хотел стать, а еще в то, что наша дружба никогда не угаснет, останется тихим напоминанием о суворовских годах, о суворовском братстве. С остальными я общался, но тебя понимал, как никто другой. Только с тобой я мог отвлечься, мог стать самим собой — тем веселым Максимом, который, по мнению Сухого, остался далеко в прошлом, который всегда смеялся и смотрел на мир, как на простую игру. Я к тебе всегда относился, как к лучшему другу, как к тому, кто хоть немного, но сделал жизнь светлее, но на самом деле нас связывало нечто большее, что-то, что никогда не смогут понять остальные. Мы часто сидели в моей небольшой Московской квартирке и в молчании читали книги: ты о каких-то войнах, что тебя всегда привлекали, а я о приключениях и о дружбе, которая изменила меня в лучшую сторону. Твоя голова всегда лежала у меня на груди, и я видел, как твой взгляд со страницы часто соскальзывал на меня, будто изучая, будто пытаясь увидеть что-то, непредназначенное для чужих глаз. Я не придавал этому значения, как и тем мыслям, которые закрадывались в голову, списывая все на вечное недосыпание и тревоги, в которых я погряз, но ведь это много значило для тебя, и мое безразличие сильно ранило, не так ли? Ты в отличии от меня все прекрасно понимал: и то, что между нами происходило, и то, почему нас так сильно влекло к друг другу, что мы порой забывали о времени —, но виду не подавал, то ли считая, что ты просто-напросто сходишь с ума, а я ничего подобного не испытываю, то ли думая, что так действительно легче. Точно сказать я не смогу, потому что для меня ты даже сейчас остаешься человеком-загадкой, которую очень трудно разгадать. Мое безразличное отношение к нашей дружбе было вызвано многочисленными проблемами, ссорами с родителями и друзьями, неприятностями в училище, и ты это понимал, но не мог сдержать обиды, которая проскальзывала в твоих жестах и словах, но которую я так успешно не замечал. Ты сильно страдал, что я часто пропадал, не отвечал на звонки, реже начал приезжать и делиться своими проблемами, и наверное, переживал, когда я в очередной раз приходил пьяным, но это все были ни чем по сравнению с тем, что испытал я, узнав о твоей свадьбе, давно запланированной и организованной вашими друзьями и близкими. Именно тогда, почувствовав резкую боль в груди, которая затопила сердце, разорвала душу на мелкие осколки, и ревность, волнами нахлынувшую на меня, я понял, что давно относился к тебе не так, как должен относится друг. Это осознание прибило меня, но уже было слишком поздно что-либо исправлять, и я это знал. Поэтому я и не стал рушить твою жизнь, жизнь Светки, которая смотрела на тебя с такой искренней любовью, что мне враз стало стыдно перед ней и перед тобой, отступив назад, позволив себе стать несчастным. Мне было больно видеть, как она в белом платье, напоминая ангела, медленно шла к тебе, еще больнее слышать твое глухое «согласен», но, заметь, я так и не осмелился что-то сделать, позволив тебе самому строить свой путь. Я слишком сильно к тебе привязался, слишком сильно полюбил, чтобы хотя бы на миг лишить тебя счастья, чтобы позволить твоей жизни стать такой же никчемной, как моя. Я так и не смог избавиться от чувств, выкинуть тебя из головы даже несколько лет спустя, когда у вас уже была милая дочка Аня, чертовски напоминавшая тебя, унаследовавшая твои удивительные глаза и улыбку, когда на твоих погонах появились капитанские звезды, но то, что ты был по-настоящему счастлив, пусть и без меня, немного меня успокаивало и отрезвляло. Ты этого заслуживал, как никто, и я это понимал. Ты тоже это понимал, но все-таки пришел столько времени спустя с бутылкой в руках и непринужденной улыбкой на лице… И сказал то, что я никогда не смогу забыть или выкинуть из головы. — Люблю тебя.