"Огонь, что меня хранит"

Камень стоял на горе. На камне лежал Локи. Над Локи свисала змея. Вокруг змеи вились бешеные псы. ...оскалив перемазанные кровавой пеной морды, собаки с воем неслись по воздуху, клацая зубами в дюйме от змеиного хвоста - играли с жертвой, предупреждая о грозящей ей участи. Но змея на угрозы не реагировала - змея продолжала свисать. И яд продолжал стекать из её пасти обжигающими каплями. - Безмозглое создание, лишенное даже капли воображения, - Локи, обессилено закрыв глаза, откинул голову назад, ударившись затылком о холодный жертвенный камень. Мечущиеся по небу псы исчезли, растаяв облаком ненужных иллюзий. - Если бы только эта тварь могла испугаться! - трикстер, бросив на подарок Скади короткий взгляд, яростно втянул в себя воздух, - если бы только знала, какое будущее ей уготовано, то... - ...то это всё равно бы ничего не изменило, - закончила за мужа Сигюн, удобнее перехватывая выщербленную чашу, пристроенную над его головой, - выбор был сделан давным-давно. - ...что не помешает мне связать её семью узлами, едва я окажусь на свободе. - Ты пока что последний в очереди. Фенрир обещался разорвать её первым. - Я свяжу между собой лохмотья! - Не получится. Лохмотья достанутся мне. Сожгу их в пепел, а пепел, как и полагается, отправится к Хель - она занимала очередь третьей. - С Хель я договорюсь. Но лишить тебя права долгожданной мести... - Это не месть, - Сигюн опустила глаза. - Лишь хочу убедиться, что никогда больше её не увижу. - Никогда, - пообещал Локи. И змея, свисающая над ним которую осень подряд, исчезла, заслонённая силой иллюзий. На безжизненной горной породе распускались гроздьями алые маки. - Я люблю тебя. - В этом твоя беда. Но выбор достойный. - Выбирал ты. - Только в первый раз. Дальше ты справлялась самостоятельно. Сигюн не ответила - была занята. Прозрачная капля росы, сорвавшись с дрогнувшего макового лепестка, упала вниз, но так и не достигнув цели, была ловко поймана в подставленную чашу. Локи не видел, как скоро яд в ней достигнет края, но усилием воли заставил себя оторвать взгляд от сомкнутых над ним ладоней и посмотрел на жену: какой красивой она была, неподвижно застыв рядом с ним, как упрямо удерживала в вытянутых руках некогда золоченный, а ныне - выщербленный временем кубок. Всё их небогатое наследство, прихваченное в изгнание за собой; последний подарок, оставшийся с их далекой свадьбы. С размерами цверги явно пожадничали, но дело своё знали: преподнесенная ими чаша оказалось единственной посудой, способной худо-бедно выдерживать змеиный яд. "Пять тысяч восемьсот девятнадцать капель, до самого края..." Локи сосчитал их однажды, когда тягостное молчание почти на сутки повисло между ним и Сигюн, даже в период обиды не забывающей удерживать над ним многострадальную чашу. Они часто ссорились тогда, в самом начале их изгнания - его изгнания, если быть точным. Даже змеиный яд, по милости Скади прожигающий теперь его кожу, не мог ранить так сильно, как умели ранить слова Локи, пропитанные его собственным ядом. И так как других слушателей у него не было, доставались они Сигюн. Она отвечала редко. Только смотрела устало, и трикстеру не оставалось иного развлечения, кроме наблюдения за тем, как уходит из глаз Сигюн свет - капля по капле; кроме того, чтобы слушать, как падает в чашу яд - кап-кап... Сил мириться не было у обоих, и Сигюн тогда дважды покидала его в молчании. Но после третьего раза сломалась: вернувшись к Локи, спустя мгновение уже гладила его по отросшим волосам, нашептывая что-то утешительное в ожидании, когда затянутся исполосовавшие лицо трикстера шрамы. И Локи, наверное, снова посмеялся бы над ней в ответ, но обожженные ядом губы упрямо не слушались, отказываясь складываться в насмешливую улыбку. - Ты никогда не спрашивал меня, - тихо сказала Сигюн, вырывая Локи из воспоминаний. - Слова, - ровно произнес он, - слова - вода, ушедшая в землю... - ...и росой испарившаяся на рассвете, - машинально закончила за него она. И сосредоточенное выражение её лица, то, как упрямо она смотрела в сторону, избегая его взгляда, полоснуло по сердцу трикстера надежнее любой отравы. Локи умел читать её как раскрытую книгу, но даже книги порою обращаются в пепел и прах, унося с собой все запрятанные в них создателем тайны. В самом дальнем, тёмном и спрятанном даже от себя самого уголке души, трикстер ждал, что однажды рассыпется пеплом и Сигюн - как всегда рассыпается пеплом потухшее пламя. Ждал - и не верил ни на йоту. За Сигюн говорили дела, не слова. Сигюн могла уйти в любой день и час, прожитый рядом с ним; в каждый день и час, прожитый без него. Пока Локи пропадал на пирах и битвах, пока захватывал власть, пока пытался завоевать Мидгард и пока бесконечно мстил - отцу, брату, асам, всему миру, всем Девяти мирам. Мстил за то, что не может остановиться; мстил за то, что не хочет этого. Сигюн могла уйти в каждый их этих дней. Могла она уйти и сейчас. Он её не отпустит. Понимание этого снизошло на секунду позже, чем сорвались с губ убийственные в своей правдивости слова: выбор был всегда. Даже после всего, что случилось, даже после всех горестей и смертей, через которые они вместе прошли, Сигюн имела право уйти - Сигюн получила его, это право, через все эти горести и смерти за ним пройдя! И никто в Асгарде не сказал бы ей ни единого слова упрёка, а если и попрекнули бы - то только её медлительностью, не позволившей бросить трикстера раньше. И Всеотец бы принял её, и Тор предложил бы ей защиту и помощь, и... Никогда. Локи знал, что не позволит ей этого, не оставит и шанса: закрасит небо черными красками иллюзий, обратит скалистую дорогу текущими потоками лавы - всё что угодно, лишь бы сбить её с пути! Пусть он скован по рукам и ногам, это не помешает ему остановить её. Если она осмелится хотя бы попытаться... - Я ухожу. - Иди. Закрыв глаза, Локи стиснул зубы, не позволяя себе выкрикнуть ей в спину проклятие. Он лишь напрягся всем телом, ожидая неизбежной боли, которая пронзит его, едва Сигюн отбросит в сторону ставшую ненужной ей чашу, и змеиный яд, сорвавшись с клыков, беспреградно упадет вниз, с шипением пропарывая гладкую кожу. И вместо этого чувствует, как касается его щеки легкое дыхание Сигюн. - Чаша почти заполнена, - грустно признается она, - мне нужно вылить яд. Я вернусь через минуту. - Куда же тебе деваться, - голос у Локи отчего-то хриплый, но брови уже ползут вверх привычной насмешкой, когда он снова распахивает глаза, устремляя темный, почти черный взгляд на Сигюн, - конечно, вернешься. Ему чудится, что в глазах жены на мгновение снова вспыхивает лукавый огонь - тот самый, что горел там в первые месяцы их брака, когда будущее ещё не пожрало их настоящее целиком, до последней крошки - и тянется к Сигюн, громыхая обвивающими его тело цепями. Поцелуй Сигюн, как и прежде, сладок. - Терпи, - она смотрит на Локи так, что все мысли о пепле разлетаются разом, разнесенные напрочь поднявшейся в сердце бурей, - терпи. - Я буду, - обещает трикстер, и прежде, чем Сигюн успевает отступить, целует её ещё раз - коротко, легко, практически безмятежно, прогоняя любые страхи. И закрывает глаза, вновь вытягиваясь на каменной плите; зная, что через секунду разрежет горную тишину невольным криком, когда первая капля яда упадёт на его незащищенное лицо. Локи не думает об этом. Он удерживает в памяти Сигюн, вырисовывая её портрет на внутренней стороне сомкнутых век, и снова гремит цепями, устраиваясь поудобнее - знает, что Сигюн услышит его. Пусть слышит! Пусть помнит, что прикован он к камню именно цепями, нерушимыми железными кольцами, а не тем, чего он никогда не позволял ей увидеть, мастерски удерживая иллюзию каждый раз - даже находясь в полушаге от обморока, даже теряя рассудок от боли. Сигюн, конечно, знает. Как знает и о том, кого скрывают алые маки, несколько минут назад расцветшие на голой скале, у Локи над головой; как знает о седых прядях в своих волосах. Сигюн знает, но видеть не должна. И поэтому, когда она возвращается к нему, вновь устраиваясь у изголовья с опустошенной чашей в руках, трикстер натягивает цепи и прячет искореженное лицо в водопаде её медно-рыжих волос, пока Сигюн целует его обожженные веки, удерживая на границе серого нигде, которое на деле оказалось куда страшнее давно знакомого и уже почти что родного Хельфхейма. Сигюн лучше всех в Девяти мирах знает, что ни один яд Локи не остановит, а любые ожоги однажды сойдут. Знает, что ничего не может сделать. Знает, что ей по силам лишь оградить его от боли собой, не давая Локи соскользнуть во тьму раньше, чем тело совладает с ранами, восстанавливая себя. Знает, что этого достаточно. Спустя четыре минуты, Локи коротко выдыхает и целует Сигюн в ответ. Где-то в будущем, вечность спустя, там, где его сын Фенрир разрывает зубами сверкающее солнце, они возвращаются в Асгард. Вдвоем.