Нам не стерпеть друг друга

Лило как из ведра, со вспышками молний и раскатами грома, холодная дождевая вода стекала по волосам на плечи, на потёртую чёрную кожу рваного плаща, струилась по щекам, размазывая бело-чёрный грим. Единственным плюсом в его положении покойника было то, что он не простудится, как это случилось однажды, когда поздним летним вечером после концерта они с группой, пьяные от музыки и восторга толпы, вывалились из клуба под проливной дождь с ветром, только казавшийся тёплым. Шелли тогда грела ему молоко с мёдом и, смеясь, целовала в губы, уговаривая выпить странный напиток, и её губы были нестерпимо горячими и терпкими на вкус. Закончилось всё тем, что чашка с молоком так и остыла на столе, а Эрик и Шелли пили приторно-сладкий и пряный глинтвейн и лечили простуду любовью. Дрейвен коротко простонал сквозь стиснутые зубы. Если бы воспоминания можно было сжечь вместе с фотографиями или разбить вместе с головой о кирпичную стену переулка! Иногда он ненавидел их, но именно в них сейчас была его сила. Воспоминания с самого начала удерживали Эрика от того, чтобы удариться в слепое бегство, потому что его существование на этом свете было противно природе. Мертвецам надлежит покоиться под серыми гранитными плитами, рядом с которыми лежат букеты ярких, но уже увядших осенних цветов, в засыпанной жухлой листвой земле, а не разгуливать по улицам. Он остановился, опираясь рукой на невысокую, вровень с его головой, стену, отделявшую переулок от дороги. Пальцы заскользили по выщербленной поверхности, ощущая сколы и царапины на обожжённой глине. Раздалось хлопанье крыльев, и на верх стены сел ворон, проскрежетав по кирпичам когтями. Взъерошил мокрые, лаково блестящие перья, нахохлился, покрутил головой, пристально глядя чёрными глазами-бусинками: о чём это ты думаешь, Эрик Дрейвен? Неупокоенная душа твоя, нет ей nunc dimittis [1]… Эрик едва заметно кивнул своему спутнику, соглашаясь с ним насчёт покоя. Он и птица отлично понимали друг друга. Он знал, зачем вернулся, и знал, когда память наконец-то его отпустит. Обратно. К Шелли… Двоих уже нет, на очереди ещё двое. Они заплатят сполна. Эрик, продолжив идти по переулку, запрокинул голову, ловя губами юркие, как шарики ртути, капли, и рассмеялся. Холод от проникавшей под одежду влаги пронизывал насквозь, но с могильным ему было не сравниться. Дрейвен мог бы рассказать, что в могиле коченеешь до полной потери чувствительности: выбравшись из ямы, он с трудом сумел разогнуться, так свело мышцы, а скрюченные пальцы долго отказывались выпрямляться. Поэтому ледяной дождь был ему не страшен, главное, чтобы вода не испортила электрогитару, жаль будет расстаться с отличным инструментом, на котором он хотел бы ещё сыграть. Ворон каркнул, срываясь со стены и садясь Дрейвену на плечо. Острые, как заточенные железные крючья, когти проткнули кожу плаща и впились в тело. Эрик покосился на птицу: дыркой больше, дыркой меньше. В положении мертвеца определённо были свои преимущества, которых он раньше не замечал. А дождь всё лил, и, глотая горьковатую воду вперемешку с тоской, Дрейвен смотрел, как клубятся в небе клочковатые тёмные тучи, изредка подсвечиваемые электрическими разрядами. В такие моменты даже можно было увидеть причудливые, гротескные фигуры — совершенно плоские и чётко очерченные, как в театре теней. Силуэты вороных коней, всадников, трубящих в рога и натягивающих удила, угольно-чёрных собак, разевающих зубастые пасти… Эрик встряхнул головой. Ему показалось, что вся кавалькада внезапно обрела материальность и несётся ему навстречу. Наверное, из-за ветра и низко нависших туч, напоминающих чернила в стакане с водой. Хрипло каркнул ворон на плече, жёсткие перья защекотали Эрику шею, и он взглянул на мир глазами птицы, как это бывало уже не раз. Всадники-охотники и их псы были настоящими. Они существовали не в этом измерении, но Дрейвену не надо было объяснять, что потусторонний мир не менее реален, чем земной, а гости оттуда нередки, и встречи с ними не несут ничего хорошего. Ворон каркнул ещё дважды, и к нему пришло смутное знание о том, с чем он столкнулся. Дикая Охота [2]. Молния ударила так, что полнеба оплела плюющаяся синими искрами сеть. Вспышка ослепила Эрика, заставив зажмуриться. На миг, не больше. Но и мига хватило, чтобы мир вокруг изменился до неузнаваемости. Когда Дрейвен открыл глаза, он стоял посреди заснеженной улицы. По обе стороны, сколько хватало взгляда, тянулись стены обветшалых домов, рассекаемые щелями узких переулков. Фонари не горели, но от белизны вокруг было светло, хотя и здесь небо закрывали пухлые тучи. Только серые. И сыпался из них — снег. А ещё здесь было холодно. Почти как в могиле. Эрик разомкнул губы, выпуская облачко дыхания. Снежинки оседали на волосах, мокрые пряди медленно покрывались ледком. Недолго и замёрзнуть… до смерти. Дрейвен расхохотался. Ворон на его плече встряхнулся, разворачивая крылья, когти заскрипели по застывающей коже плаща. Крадущаяся вдоль тротуара тёмно-серая, как тень, кошка тихо зашипела и длинным прыжком метнулась в ближайший переулок. Подальше от такого странного соседства. Он встретился с Дикой Охотой. В бурную, ненастную Ночь Дьявола. Ночь накануне Хэллоуина. Так стоит ли удивляться тому, что произошло? Но чёрная птица, его спутник, не беспокоилась, и Эрик принял как данность, что он неизвестно где. Возмездие иногда ходит извилистыми тропами. Вот и он просто пошёл по дороге, поправив гитару и мельком подумав, как бы струны не лопнули из-за перепада температур. Ворон сорвался с его плеча и, медленно взмахивая крыльями, полетел вперёд. Снег едва слышно поскрипывал под ногами, оседая. За Эриком тянулась ровная цепочка следов. Единственные человеческие следы здесь, потому что район, судя по всему, был нежилой, и обитали в нём только бродячие кошки и собаки — отпечатками их лап пестрил снежный покров. Дрейвен задумался, почему кварталы, по которым он шёл, выглядели так, словно в городе недавно прошла война… Но не удержал нить. Мысли привели его к Шелли. К воспоминаниям о первой зиме, которую они встретили на своём чердаке, о морозной росписи на стекле, о кофе с корицей и таявших в её волосах снежинках. Ворон каркнул откуда-то сверху, привлекая его внимание. Эрик оторвался от размышлений и поднял голову. Птица сидела на табличке-указателе. Числа ничего ему не сказали: округ двенадцать, двадцать четвёртая улица. Он двинулся дальше. Вслед за чёрной птицей. Потом на снег впереди легли жёлтые отблески, вскоре превратившиеся в полосу неяркого тёплого света, падающую из-под не до конца опущенных металлических ворот гаража. Кто-то жил там, потому что только живым нужны свет и тепло. Эрик прислушался к доносившемуся изнутри голосу. Слов было не разобрать, но говорила, кажется, девушка. А снег всё шёл и больше не таял в волосах Эрика. Люди не могли причинить Ворону вреда, и он уже привык к ощущению неуязвимости, привык приходить, когда вздумается, и исчезать, когда пожелает: пригнувшись, он шагнул внутрь, не задумавшись, как воспримут местные обитатели появление его загримированной персоны. Промёрзший насквозь, по-животному потянулся к теплу. В память ему врезалась тускло горевшая лампа на низком столике, потому что больше он почти ничего не успел рассмотреть: в следующий момент девушка испуганно вскрикнула, вскакивая на ноги, и сидевший спиной к Дрейвену мужчина встал, разворачиваясь и поднимая необычного вида пистолет. За секунду до выстрела Эрик задержал взгляд на красном крестообразном узоре, украшавшем ствол длиной с хороший обрез, на резьбе дула. Девушка повисла на руке мужчины: — Грейв, не надо! Прицел она сбила, но в грудь всё-таки толкнуло горячим. Плеснула ядовитая жгучая лазурь, и Эрик, качнувшись назад, почувствовал, как по подбородку потянулась струйка густой и липкой, как вишнёвый сироп, крови. Оказалось, что и для Воронов обозначен какой-то предел, за который он едва не шагнул. Он даже подумал, что рухнет, но секунды падали свинцовыми каплями, с волос на плащ стекала талая вода, а он продолжал стоять на ногах. И разглядывал тех, с кем столкнула его судьба. Она была совсем юной, скорее девочкой, чем девушкой: первое впечатление его обмануло. Невысокая и большеглазая, она казалась ещё более хрупкой рядом с мужчиной, который был на голову, если не больше, выше Дрейвена и гораздо шире его в плечах — такой голыми руками свернёт врагу шею и не поморщится. Длинные седые волосы почти завешивали лицо. Эрик осторожно, стараясь не делать резких движений — что-то подсказывало ему, что второй выстрел может стать для него роковым, — вытянул из-за спины гитару, прислонил чудом оставшийся невредимым инструмент к стене гаража и раскинул руки в стороны, показывая, что безоружен и не опасен. Названному Грейвом совсем не обязательно было знать, что Ворон сам по себе — оружие. Нет, даже не так — орудие. Казни. Он не желал им зла: ни седоволосому Грейву, ни девочке, вцепившейся в его руку, — хотя стреляли в него. Но не мог допустить, чтобы его остановили на полпути к отмщению. К Шелли. Он облизнул губы и опустил глаза на сквозную дыру в своей груди. Довольно большая, с неровными краями, она затягивалась почему-то очень медленно, не как другие его раны. Однако боли почти не было — так, слабое подёргивание мёртвых, как и он сам, нервных окончаний. Пуля прошла наискосок, зацепив край грудины и выйдя чуть выше поясницы. Мелькнула озорная мысль, что он мог бы завести руку за спину и коснуться белеющих среди красных ошмётков позвоночных отростков. И, не поднимая головы, Эрик улыбнулся, едва ли не оскалился, чувствуя, как лицо искажает безумная гримаса и трескается на губах корочка размазанной и уже запёкшейся крови, уверенный, что напугает этим и молчаливого громилу, и девчонку. Обрывки плоти дрогнули, словно от разряда тока, потянулись друг к другу, срастаясь и не оставляя следов крови. Если бы с исполосованной и грязной одеждой случилось то же самое, он… был бы рад, наверное. Настолько, насколько это возможно для Ворона, которому приходилось вспоминать чувствования. Он поднял голову и понял, что вызвал не совсем те эмоции, на которые рассчитывал. Угрюмый Грейв не опускал пистолет, по-прежнему держа палец на спусковом крючке, а вот девочка смотрела с явным любопытством, несмотря на то, что затянувшаяся на глазах несомненно смертельная рана — знать бы ещё, что было в этой наверняка разрывной пуле — должна была кое о чём ей сказать. — Вы клоун? — неожиданно спросила она, наклоняя голову набок и сосредоточенно сдвигая тёмные брови. Дрейвен поразился тому, как спокойно она отнеслась к увиденному: держала себя в руках, и, только приглядевшись, можно было заметить, что она судорожно хваталась за локоть своего защитника и нервно сглатывала. Другая на её месте давно билась бы в истерике, а эта девочка почти не боялась его. Совсем как Сара, бесстрашная маленькая Сара, которой было всё равно, жив Эрик Дрейвен или мёртв, вернулся он, чтобы повидать её, или собирался устроить кровавую бойню. — Иногда, — почти против воли вырвалось у Эрика: знакомый ответ на знакомый вопрос и чёткое ощущение дежавю. Но Сара-то верила, что Эрик, каким бы он ни был, не причинит ей вреда, что он остаётся её другом, даже несмотря на то, что мёртв. А девочка с пепельными волосами, его собеседница, похоже, просто безоговорочно доверяла своему телохранителю — никем другим он не мог быть, — наивно считая, что он сбережёт её от чего угодно. Да и Эрик, заглянув себе в душу, был вынужден признаться, что на самом деле не стремится причинять им вред. Он пришёл с того света, чтобы отомстить мерзавцам, которые убили Шелли, ничего больше, и на его посмертном пути встречались хорошие люди: Сара, Альбрехт… Его занесло чёрт знает куда, но в любом случае это был не Детройт, и он не хотел нести сюда свою месть, к которой девочка и её защитник не имели никакого отношения. И Эрик только сейчас заметил, что ворон влетел вслед за ним и устроился рядом с лампой, как и раньше, не проявляя беспокойства. — Как ты думаешь, это некрорайз? — девочка после паузы дёрнула Грейва за рукав просторного чёрного плаща и приподнялась на носочки, пытаясь заглянуть ему в лицо. — Я понимаю, Ти не делал этого, ты знал бы, Грейв, но те… другие… Грейв качнул головой и кратким жестом указал на Эрика. — Ой, верно, — смущённо прошептала она. — Кровь же… Дрейвен провёл рукой по подбородку и посмотрел на приставшие к пальцам словно бы чешуйки ржавчины. И, ничего не понимая, уставился на девочку, ожидая, что ему разъяснят, что происходит. А она выпустила наконец локоть Грейва и сделала шаг навстречу ему: — Кто вы? Непонятное озорство взяло верх над остатками благоразумия, и Эрик ответил ей словами, сказанными Альбрехту: — Я покойник, и я двигаюсь, — вопреки его ожиданиям, она не шарахнулась с визгом назад, только досадливо нахмурилась, что было довольно странно, и он добавил: — Меня зовут Эрик. Она сразу посветлела лицом и проговорила: — Вы ведь не причините нам зла? — и Дрейвен шутливо вскинул руки вверх, сдаваясь на её милость и принимая правила непонятной, но захватывающей игры. Если бы его грим был маской, он бы снял и её. Абсурдность всей ситуации, начиная с его встречи с Дикой Охотой и заканчивая происходящим сейчас, как-то отходила на второй план, побеждённая невесть откуда взявшейся уверенностью: так надо. Ворону ли существовать по законам реального мира? К тому же, чем дальше, тем большую симпатию девчонка у него вызывала. Непосредственная и наивная, но, похоже, уже достаточно хлебнувшая горя, чтобы не упасть в обморок при встрече с чем-то необычным и страшным: не каждый вечер, пожалуй, на огонёк заглядывают ходячие мертвецы с разрисованным лицом. Она мельком обернулась на Грейва: — Простите, я просто испугалась, и Грейв выстрелил… Я правда не хотела, — она опустила взгляд на носки щегольских красных сапожек и вдруг резко вскинула голову: — Если хотите, садитесь. Я бы предложила вам поесть, но вы же не будете? — Не буду, — согласился Эрик, беря в руки гитару и почти не удивляясь, что одной её виноватой улыбки хватило, чтобы Грейв послушно положил оружие и сел обратно на один из двух диванчиков, которые вместе с двумя перевёрнутыми пустыми ящиками, накрытыми столешницей — Дрейвен принял эту конструкцию за столик, — и составляли почти всю обстановку гаража. Пара одеял, открытые коробки с патронами, полные и полупустые, обогреватель, трейлер в глубине помещения — было очень похоже на убежище каких-нибудь повстанцев из кино. Где, всё-таки, он оказался? Видимо, последняя мысль слишком явно отразилась на его лице, даже грим этого не скрыл, потому что девочка обронила, забираясь с ногами на тот же диванчик, где сидел Грейв: — В Биллион-сити, — на что Эрик, выжимавший мокрые волосы, слегка кивнул и сел напротив. Название города ему ни о чём не говорило, но если принимать правила игры, то полностью. А девочка, похоже, задалась целью совсем сбить его с толку: — Ваша птица ручная? Ворон ответил за Дрейвена: щёлкнул клювом, и она отдёрнула руку. Эрик ухмыльнулся: — Не совсем, — и устроился поудобнее, чувствуя, как на смену вековому холоду внутри приходит едва ощутимое тепло. — Как тебя зовут? Она подняла ясные глаза: — Я Мика. Имя кануло в молчание. Эрик поймал себя на мысли, что любые звуки почти не нарушали какой-то необычной, вползающей извне тишины — словно заснеженный Биллион-сити был давно мёртв и опустел, а эти двое остались последними людьми в нём. Тишина не казалась давящей, но говорить ему почему-то не хотелось. Мика тоже молчала, а Грейв, подозревал Эрик, вообще был немым. Неяркая лампа горела ровно, и отблески скользили по чудовищному оружию, которое Дрейвен только теперь рассмотрел подробно: пистолетам-двойникам — из одного в него стреляли, а второй лежал разобранный, после чистки, видимо. Отблески скользили и по россыпи крупнокалиберных прозрачных пуль с чем-то лазурным внутри, и по заряжаемому Грейвом магазину: он с негромким пощёлкиванием поглощал патрон за патроном. Эрик на секунду зажмурился, пытаясь в уме воссоздать картину. Что происходит в этом городе? Грейв вставил полный магазин в один из пистолетов и взялся за сборку второго. Музыкант от бога, многого добившийся упорным трудом, Дрейвен всегда восхищался любым отшлифованным до совершенства мастерством и сейчас обратил внимание на неторопливые, расчётливо небрежные движения, которые свидетельствовали о большом опыте в обращении с оружием. Правда, это наводило на определённые размышления… Но болью отзывалась мысль о том, что он так и не уговорил Шелли купить револьвер. Лишь чтобы она сумела защитить себя… Она тогда засмеялась: «От кого мне защищаться?» — и он, побеждённый её верой, не настоял на своём. Больно было оттого, что всё могло пойти по-другому. Больно было оттого, что, упиваясь чердачным счастьем, они забывали о реальном мире… На ящике, рядом с лампой и замершим нахохлившимся вороном, лежали ещё прямоугольные очки в тонкой металлической оправе. И всё бы ничего, если бы одна из линз не была затемнена. Зачем? Грейв осторожно потянулся за вторым магазином — к его плечу прислонилась Мика — и, выпрямляясь, убрал с лица, очевидно, мешавшие волосы. И Эрик усилием воли сдержался — не вздрогнуть, не захохотать над собственной глупостью, — потому что кусочки мозаики внезапно сложились в целое, картина прояснилась, и всё встало на свои места: и странное, прямо-таки ненормальное спокойствие Мики, и попадания в точку, и седина, контрастировавшая с довольно молодым лицом, и эти необычные очки. Всё. Левая глазница Грейва была пуста, а по надбровью, виску и скуле расползся жуткий шрам с иззубренными краями. Такие, кажется, остаются после выстрелов в упор. И после таких ранений не выживают. Так же, как не выживают после ножевой раны, нескольких выстрелов в грудь и падения с шестого этажа. И значило это, что Грейв был мёртв. Он был ходячим трупом, как и Эрик Дрейвен. Конечно же, даже его имя — а именем ли была кличка «Могила»? — просто кричало об этом! Казалось удивительным, как Эрик, с его вороньим обострённым чутьём, сразу не понял. И стало ясно, почему в Биллион-сити ему не по себе: город, где ребёнок ищет защиты у ожившего мертвеца, должно быть, куда хуже Детройта. — Мика… — произнёс он. Чуждое имя ледком царапнуло нёбо, а девочка вздрогнула. Закаменела её неестественно прямая спина. — Что происходит в вашем городе? Она посмотрела на Грейва, который замер, прекратив своё занятие, и низко опустил голову, коротко выдохнула, словно собираясь с силами, сглотнула. Сложила руки на коленях, стиснула пальцы. И заговорила. Была мирная жизнь, в которую вторглось прошлое — не её личное прошлое даже, какое прошлое может быть у тринадцатилетней девчонки, а прошлое её матери, прошлое её отца, которого Мика ни разу не видела: «Мама умерла. Её убили». Было бегство, обещавшее спасение и помощь. Были чудовища, отправленные по кровавому следу: «И дядя Токиока погиб, пытаясь помочь мне бежать». Были заснеженные пустые улицы, тяжёлый кейс, который во что бы то ни стало нужно было донести — адрес Мика затвердила до такой степени, что иногда произносила его во сне. Был доктор, странный человек, рассуждавший о своём открытии, о технологии «некрорайз», позволяющей возвращать мёртвых к жизни и обращённой во зло, о посмертной каре за грехи. Была настигшая Мику погоня: «Всё это сделал Гарри. Гарри МакДауэлл, глава Миллениона. Кровавый Гарри. Маму убил Гарри!» И был воскрешённый доктором Брендон Хит, Бейонд де Грейв, бывший при жизни другом её матери и лучшим «чистильщиком» Миллениона. Синдиката. Застывшее лицо Эрика ничего не выражало. Про себя он благодарил небеса и преисподнюю за грим, который скрывал раздиравшие его противоречивые эмоции. Мафия. Биллион-сити погряз в мафиозных разборках. Дрейвен догадывался, хотя и не был уверен в правильности своих догадок, что Ти-Бёрд и его банда были только вершиной айсберга — детройтской мафии — и только на первый взгляд действовали сами по себе. И Грейв, или Брендон, или как его там, по сути, ничем не отличался от подонков, которые сделали с Шелли и с ним это. Он был «чистильщиком», он был киллером. Он убивал — и был убит. Мика продолжала рассказывать о нестерпимой жажде мести, которая грела её в этом заледеневшем городе, грела и обжигала, — мести за мать, Марию Асаги, мести за отца, много лет возглавлявшего Милленион и помешавшего Гарри МакДауэллу, мести за всё, что она потеряла. Эрик слушал, олицетворяя собой бесстрастие. Имел ли он право осудить её, когда сам требовал четыре жизни за две — его и Шелли? У Мики Асаги был высокий ломкий голос, такой же тонкий, как голубой лёд в её глазах, такой же хрупкий. Иллюзорно слабый — только казалось, что надави посильнее, разобьётся. Мика была дочерью мафии, дочерью своего отца, быстро выучившей волчий закон: око за око, зуб за зуб, убивай, чтобы не быть убитым. Она была стальной девочкой, ведь справилась, выдержала, не сошла с ума! Дрейвен понимал её: страшно сводить счёты, страшно отнимать жизни, страшно идти по трупам, но отступить — никак, даже если захочешь, потому что месть неудержима, как дикий зверь, и ты лишь её орудие. И он поймал себя на мысли, что невольно сравнивает её и Сару. Правда, чем-то они были схожи. Возрастом, внешней нежностью и беззащитностью, вызывавшей желание уберечь от беды, чего бы это ни стоило. Сара, дитя детройтских улиц, и Мика, девочка из хорошей семьи, одинаково доверяли мёртвым больше, чем живым. И мёртвые помогали им больше, чем живые: Эрик надеялся, что Дарла наконец-то обратит внимание на дочь, а Грейв… Грейв хорошо стрелял. Эрик сдерживал чувства. Они все здесь были убийцами: и Грейв-Брендон с его ремеслом, и Мика с её чистыми руками, и он сам с его возмездием — убийца убийц. Ведь все мы жертвы, вот в чём суть. Только кто-то жертва пули, а кто-то — обстоятельств. А Мика выдохлась — как давно, наверное, ей хотелось выговориться! — и замолчала, напоследок полушёпотом уронив фразу о смерти доктора. Эрик не знал, что сказать в ответ на эту комканую исповедь. Было немного неловко, словно он услышал то, что вообще не предназначено ни для чьих ушей: история мести — слишком личная вещь. Как ни странно, выручила его сама Мика. Она вытерла сухие глаза и тихо произнесла: — Простите, пожалуйста. Я не должна была… Грейв впервые за всё время пошевелился. Осторожно положил руку ей на плечо, и закостеневшая Мика сразу оттаяла, потянулась к ласке. Затеплела щеками. И Эрику снова стало неловко, словно он увидел то, что вообще не предназначено ни для чьих глаз: полупрозрачное и изначально обречённое на невзаимность чувство. Скорее всего, она сама его не осознавала. И так было лучше для неё, живым с мёртвыми не по пути, они обитают в разных и лишь изредка пересекающихся реальностях. Не потому ли он так долго прятался от Сары и не хотел принимать помощь Альбрехта? Он вспомнил, потянувшись к кольцу на шее, как часто бывало, что Шелли, не просыпаясь, тёплой улыбкой отвечала на объятия, обвивала его шею руками. И чуть слышно шептала: «Спи», — чтобы потом, утром, утверждать, что она не разговаривает во сне. Её имя так и рвалось с губ, но Эрик чувствовал, что его история любви, смерти и мести будет не к месту и не ко времени. И не желал делиться ею, чтобы не расплескать ненависть к убийцам Шелли… Ворон рядом с лампой дремал, кажется, иногда приоткрывая один глаз, и желтоватые отблески света маслянисто стекали по его угольным перьям. Тревога пропитывала это тихий и чужой город насквозь, только здесь и сейчас она вдруг столкнулась с безмятежным покоем, происходящим от доверия. Уставшая Мика заснула под боком у вернувшегося к прежнему занятию Грейва, закутавшись в одеяло по самый нос. Но мертвецы не спят. Девочка дышала почти беззвучно, и в нестерпимой снежной тишине они слушали биение собственных сердец. Не в такт, не в унисон. Удар. Секунды долгого затишья. Снова удар. Они оба были мертвецами. Ходячими. Они могли не дышать, но дышали — просто по привычке. И их сердца бились вопреки всем законам природы, отстукивали морзянку жизни, лениво перегоняли по жилам холодную кровь: густую и тягучую жидкость у Эрика, вязкую химическую смесь у Грейва, которая даже не текла из ран. Некрорайз. Кошмарное чудо науки. И никакой мистики, никаких чёрных птиц, только талант хирурга и знания химика. Посмертие нередко интересовало Дрейвена: неужели есть предел, за которым всё теряет смысл: и призвание, и талант, и… любовь? Но в его окружении было принято относиться к нему с небрежностью: а чёрт его знает, есть ли оно, нет ли его, живём один раз. Вот и жили, и посмеивались, и назвали рок-группу «Hangman’s Joke». Дошутились… Грейв отложил второй полный магазин в сторону, видимо, решив, что лязг и скрежет разбудят Мику. Эрик теперь сидел на диване с ногами по-турецки, поставив перед собой гитару и прижимаясь щекой к грифу. Струны тонко и слабо, на грани слышимости, звенели. Ноющий, зудящий звук неприятно царапал обострившийся слух, но Дрейвен не выпускал из рук гитару, обнимая её, словно подругу. Шелли иногда наигранно ревновала его к инструментам, упрекая его в том, что музыке он уделяет больше времени, чем ей. А он никак не мог понять, в чём виноват перед ней. Для него Шелли была музыкой, а музыка была Шелли. Неразделимые ипостаси, которым он отдавал себя целиком. Грейв тоже полностью отдавал себя своему долгу и в жизни, и после неё. Служил боссу мафии, служит дочери босса, мстящей его руками. Хотя что Дрейвен знал о нём? Несколько обрывочных фактов, вскользь упомянутых Микой. Был «чистильщиком». Другом её матери. Скуп на жесты и слова — поэтому его и можно принять за немого. Убит Гарри МакДауэллом. Воскрешён доктором Токиокой… Но Мика говорила ещё, что система заработала без вмешательства доктора. Грейва не вернули. Он вернулся сам. Ради кого-то. Эрик знал лишь одного человека, ради которого можно прорваться через границу, открытую только с этой стороны. — Её звали Мария? — нарушил молчание он, дав волю смутным и бестактным догадкам. Грейв поднял голову с таким видом, как будто не расслышал вопроса. Эрику даже почудилось, что сейчас он с недоумением скажет: «А?» — но он кивнул, и Эрик прижал струны ладонью, чтобы не мешали думать. Мария. Мария Асаги. Мать Мики Асаги. Подруга юности. Чужая жена. Мать чужого ребёнка. Чужая женщина. И любовь всей жизни и посмертия, ради которой стоило вернуться. Он на миг представил, что Шелли была бы не с ним, а с кем-то другим. Внутри полыхнуло нестерпимым жаром — сразу же угасшим, утихшим, умершим, потому что он согласился бы на всё, что угодно, лишь бы она была жива. — Ты вернулся, чтобы мстить? — странно было бы говорить «вы» человеку, который проделал у него в груди сквозную дыру размером едва ли не с кулак. Правда, Эрик не злился на него, хотя и испытал малоприятные ощущения при этом. Пожалуй, подобное знакомство можно было считать довольно близким. Дрейвен и на этот раз ожидал безмолвного кивка или покачивания головой, и слова для него были не так уж важны и нужны. Он умел читать жесты и мимику, сказывалось прошлое рок-музыканта: толпа на концерте будет вопить от восторга — все вопят, подражая друг другу, и только по лицам, по движениям, по волнению прочтёшь, чего слушатели хотят, что они чувствуют. И он ждал жеста, изменившегося выражения лица, не больше, но Грейв внезапно тихо произнёс: — Не мстить. Защищать. Эрик остолбенел, а Грейв пояснил, ещё больше его запутав: — Это значит не предавать… Не предавать Семью, — и снова замолчал. Слово «Семья» прозвучало веско, словно писалось с большой буквы, и Эрик, поломав голову, сообразил, что так оно и было и речь шла о верности мафии и близким, и, защищая Мику Асаги, Грейв исполнял свой долг перед Синдикатом. Он раздражённо дёрнул уголком рта, понимая, что, несмотря на схожесть ситуаций, у них не было ничего общего. Вообще ничего. Потому что у Грейва был взгляд преданной собаки, которая отдаст жизнь за хозяина, но никогда не нападёт первой, если не прикажут. Он, наверное, способен был даже простить врага, а в случае чего — и отстреливаться вместе с ним. А Ворон по своей древней природе — хищник. И прощения от него не дождёшься. Он удовольствуется падалью, но у живых выклёвывать глаза ему гораздо приятнее… Но каждому своё. И мстителю с разрисованным бело-чёрным лицом, и бывшему киллеру с парой пистолетов, из которых так удобно, должно быть, стрелять по-македонски [3], скрестив руки. Медленно тянулись минуты ночи. Эрик вдруг обратил внимание, как безгранично бережно Грейв поправил сползающее одеяло и положил большую ладонь на плечо спящей Мики. Их весьма своеобразный тандем с самого начала вызывал у Эрика любопытство, настолько забавно они смотрелись рядом: котёнок, уже отрастивший острые коготки, но пока не знающий, что с ними делать, и царапающий всех подряд, и кудлатый дворовый пёс, спокойный, не лающий по пустякам. Было очевидно, что вела в этом тандеме Мика, а Грейв оберегал её, чтобы она не набила себе слишком серьёзных шишек. Но скрывалось за этим нечто большее — поделённое на двоих одиночество. И его осенило: если его занесло сюда не случайно — а он убедился, что по ту сторону не бывает случайностей, — то он должен был что-то осознать. Извлечь какой-то урок. Он неожиданно понял. Да, точно. Сходство всё-таки было. Они же делают всё это не ради себя. Как бы жестоко с ним ни обошлись, Эрик Дрейвен, будь он один, не восстал бы из мёртвых, потому что смерть — это покой небытия под серой гранитной плитой, под увядающими осенними цветами, под засыпавшей землю жухлой листвой. Но допустить, чтобы ублюдки, сотворившие такое с Шелли, продолжали жить дальше, он не мог, и, наверное, оставить Сару на произвол судьбы он не мог тоже. Как не мог Грейв допустить, чтобы Мику убили просто потому, что она родилась в семье Асаги. Всё просто. Он запомнит: не ради себя. Ради других. Живых. — Всё правильно… — прошептал Эрик и, подчиняясь всё тому же чувству — так надо, — встал, забрасывая гитару за спину. Ворон встрепенулся, взлетел и сел к нему на плечо. Здесь не нуждались в его помощи, даже если бы он хотел — и мог — остаться. А он не хотел. Он не прощался и не оборачивался. Так требовали неписаные правила игры. Пригнувшись, Дрейвен вышел на улицу, оставляя за спиной спящую Мику и погрузившегося в доступные живым мертвецам грёзы наяву Грейва. Застывший ледяной мир мгновенно впитал жалкие крохи тепла, и ему снова стало холодно. Снег, похоже, только-только прекратился: нетронутую белизну пока не запятнали новые следы, а в небе в просвете туч замерцала первая звезда. Тёмно-серая кошка, принюхиваясь к чему-то в воздухе, вознамерилась было перейти Эрику дорогу, но встретилась с ним фосфорически светящимися глазами и повернула обратно. Эрик сделал шаг вперёд, поймав себя на ощущении, что он на самом деле стоит в детройтском переулке, залитый дождём и ослеплённый вспышкой молнии. Ощущение оказалось настолько острым, что он зажмурился. На миг, не больше. Но и мига хватило, чтобы мир вокруг изменился до неузнаваемости. Ворон сорвался с его плеча и уселся на верх кирпичной стены, чистя перья. Искоса поглядывал: Эрик Дрейвен, беспокойный дух, что же ты застыл? Забыл разве, чего хотел? Шелли. Дождь по-прежнему лил как из ведра, а в небесах таяли очертания призрачной кавалькады, Дикой Охоты, которой он оказался не по зубам, ведь говорили же, что грешникам опасно с ней встречаться, а Дрейвена даже Шелли не назвала бы праведником. Эрик расхохотался, ловя губами капли, расплавленным серебром скатывавшиеся в глотку и кислотой вытравлявшие последнюю память о том, как ему удалось ненадолго согреться. Скорее всего, за то время, что он отсутствовал, прошло лишь несколько секунд. Если вообще прошло. Биллион-сити, борьба мафиозных группировок, пепельноволосая Мика Асаги со скуластым нежным личиком, её безмолвный защитник и орудие мести… Было ли, не было, привиделось? Неважно. Эрик знал только, что в своём мщении не имеет права забывать о Саре. Она не должна пострадать из-за него, что бы ни случилось. Он раскинул руки навстречу дождю, который не мог идти вечно. Ночь Дьявола ещё не закончилась. Тем хуже для тех, к кому он направлялся.