Адриан

В этой комнате пахнет клеем, немного — пылью, и чуть отчетливее — лавандой. Последний запах тревожит, будит смутную память о том времени, что пронизано этим же ароматом. Вот только вместо того, чтобы бежать от этого, Симона возвращается в эту комнату раз за разом, к отведенному только ей креслу и теплому травяному отвару, который Адриан заваривает для нее. Адриан пахнет луговыми травами и кожей, а взгляд у него как у влюбленного щенка — когда он смотрит на Симону. Это смущает, беспокоит, даже злит немного. Но вот сидеть в кресле, грея озябшие в подземельях руки о теплую кружку и наблюдать за его работой Симоне нравится. За работой Адриан собран и сосредоточен, если приглядеться, видно, какие серьезные у него глаза и как мило ложится складочка между бровей, да сурово сжимаются губы, когда кусочки стекла недостаточно ровно ложатся друг к другу. А еще он напевает за работой, и это отчего-то умиротворяет, хоть знает Адриан только церковные гимны. Симона каждый раз ловит себя на мысли, что для ребенка храмовой семьи Адриан слишком бесхитростен в отношении к проклятой крови, слишком непредвзят и легкомысленно добродушен. Не может же он в самом деле не видеть разницы? Симона сидит в кресле, в которое никто, кроме нее, не садился — к Адриану некому приходить, кроме нее. Наблюдает за его работой и составляет списки дел на следующий день — или неделю. Наблюдает и старается не думать, сколько времени понадобится Каннареджо, чтобы заставить эти споро двигающиеся руки дрожать от не по возрасту пришедшей слабости. Не думать о том, сколько лет своей жизни Адриан не сомневаясь обменял на возможность быть рядом с той, которая его даже не помнит — и уже не любит, если и любила когда-то. Отвар чуть горчит на языке, и Адриан каждый раз виновато предлагает добавить меда — подсластить. Симона только раз за разом качает головой — ей нравится этот вкус.