Дневник

— Идиотка!  — Дебилоид!  — Больная!  — Сам со справкой! Тебе лечиться надо!  — Истеричка!  — Придурок!       После того поцелуя в кабинете, Кирсанов решил делать вид, что ничего не было. И все вернулось на круги своя. Сказать, что такое поведение меня задевало, причем сильно, это ничего не сказать. Как, скажите, как можно на глазах у всех целовать человека, а на следующий день обзывать меня идиоткой? Но если он думает, что я буду за ним бегать, то он сильно ошибается. Не я эту кашу заварила — не мне ее и расхлебывать. Вот. В общем, с этого дня я твердо решила его игнорировать, если он сам, конечно, не начнет со своими тупыми шуточками (тут уж я молчать не буду).       Но бойкот мой не продлился долго. Это выяснилось после одного инцидента, который открыл мне глаза, что чувства мои к нему намного сильнее, чем мне бы хотелось. Был последний урок. Все мы дико устали и мечтали только об одном — как бы поскорее свалить из этого дурдома. Как назло, последним уроком у нас была история. Наша историчка тот еще фрукт. Та еще истеричка. Придирается по поводу и без. И попробуй от нее отвяжись. Весь урок будет доказывать, что вы не правы. У Кирсанова с ней давние счеты. Они взаимно друг друга не переваривают.       Началось все банально.  — Кирсанов, что ты выучил на сегодня?  — Ничего, вы же ничего не задавали.  — Как это я ничего не задавала? Лисицына, что я вам задавала?       О господи, ну почему я? Сама в прошлый раз просидела весь урок, рассказывая как сильно у нее болит голова (как-будто у нас она болит меньше), а теперь виноватых искать будет.  — У нас в прошлый раз не было истории, Каролина Викторовна. Мы два общества провели, — ответила я, молясь, чтобы она не выкинула чего-нибудь. Мне все-таки нужна золотая медаль.  — М-да? Ну ладно, Кирсанов. А почему у тебя на парте ничего нет?  — В смысле ничего нет? Посмотрите, у всех дневники на партах лежат. Дневник, дневник, дневник, — недовольным тоном выкрикивал он, жестикулируя руками. — У меня то же, что и у всех. Дневник, — этот дневник он ей под самый нос подсунул, чем немало разозлил и без того нервную Каролину Викторовну.  — Так, все, Кирсанов. Сегодня вечером я буду звонить твоим родителям. Ты ничего не учишь…  — Вы ничего не задали!  — А по обществознанию?  — Да это-то тут причем? У нас сейчас история!  — Ты постоянно опаздываешь на мои уроки.  — Была перемена. Это был еще не урок.  — Ты ничего не носишь. И вообще, хамишь мне постоянно.  — Я сейчас молчал.  — Не хочу ничего слушать. Я звоню твоим родителям, все.  — Да делайте вы, что хотите, — психанул Стас. — Все равно вам ничего не докажешь. Можно я уйду? Я не хочу сидеть на вашем уроке.  — Иди, дверь открыта.  — Спасибо, — фыркнул он, громко хлопнув дверью.  — Нет вы видали? Какой хам, — Каролина Викторовна села на своего любимого конька: все вокруг не правы, она святая.       Мы молча кивали, не желая нарываться на новый скандал. Весь оставшийся урок мы выслушивали, какой Кирсанов хам и как он посмел ее так оскорбить. Потом она привязалась еще к одному нашему мальчику. И снова пошло-поехало. Я ежеминутно поглядывала на часы в ожидании звонка. Я согласна, что мы почти всегда ничего не учим, но тут она просто сорвала на нем свою злость. Он этого не заслужил. Кирсанов, конечно, раздолбай еще тот, но это еще не повод вешать на него всех собак. Как бы я ни старалась, мои мысли все время возвращались к нему.       Едва звонок прозвенел, я пулей выскочила в коридор, захватив по дороге забытый им дневник. Стаса я нашла в холле.  — Что тебе надо, Лисицына?  — Вот, дневник твой пришла отдать, — я протянула ему дневник.  — Спасибо, — он вырвал его у меня из рук и не глядя швырнул в рюкзак. — Что-то еще?       Я не знала, что сказать. Кирсанов терпеть не мог несправедливость. Особенно по отношению к нему. Он с детства такой. Спорит до хрипоты, а потом прячется где-нибудь, что бы его никто не трогал. Я робко прикоснулась к его плечу.  — Стас, послушай, не обращай внимания. Ты же знаешь Каролину Викторовну, у нее с головой не все в порядке. Она всегда так себя ведет.       Он отвернулся от окна и пристально посмотрел на меня.  — Лисицына, зачем ты мне все это говоришь? Пожалеть меня решила?  — Я просто хотела сказать, что я на твоей стороне, но если я тебе мешаю, то я лучше пойду.       Я уже развернулась и хотела уйти, но его тихий голос остановил меня.  — Лисицына!  — Чего тебе?  — Спасибо.       Я замерла на месте. Кирсанов ни разу в жизни не говорил мне спасибо.  — За что?       Он помолчал, и, смотря мне прямо в глаза, вдруг улыбнулся и сказал:  — За дневник.       И снова я оказалась в замешательстве. Хотела устроить ему бойкот, а сама жалею его, как маленького. Ну не дура ли? И Кирсанов такой странный. Притворяется, что ему все равно, а на самом деле… Кирсанов такой Кирсанов.