Дождливым летом в Копенгагене

Тусклая электрическая лампочка горит под потолком, освещая полуподвальное помещение. В воздухе висит горький папиросный дым. Йорген Шмит ходит из угла в угол, не зная, куда себя деть; на душе камнем лежит тяжесть, и сегодня она не имеет отношения к ужасам и треволнениям военного времени. Хотя – разве всё, что сейчас творится, не связано так или иначе с войной? Нет, конечно, у них с Бодиль были разногласия и раньше. Она была недовольна тем, что он слишком много работает, слишком мало зарабатывает (впору было подумать, что если бы работал меньше – зарабатывал бы больше), что никак не справит им (несмотря на то, что у них уже подросла дочь) пышное венчание, которым остались бы довольны её родители… Кажется, по-настоящему счастливы они были только в самом начале совместной жизни – а потом оставались вместе то ли по привычке, то ли из-за дочери. То ли потому, что он любил Бодиль, а она его терпела… Впрочем, Йорген уже не уверен, любил ли. И сейчас, после начала войны, Бодиль не удержала ни привычка, ни общий ребёнок… ни иллюзия любви. Может, он и правда был недостаточно хорошим мужем и отцом – потому что не умел зарабатывать много денег, почти не проводя времени на работе, потому что не подстроился под фашистский режим… Но разве он мог поступить иначе? Разве Бодиль не знала, что он не сможет смириться с оккупацией – в том числе и ради будущего своей дочери? Что ж – себе она нашла нового мужа, а их дочери нового отца. Может, им так и правда будет лучше. Им всем. Теперь он, по крайней мере, может не терзаться чувством вины, что мало времени проводит с семьёй и недостаточно их обеспечивает – и не бояться, что если гестапо выйдет на него, то доберётся и до них… Вот только от этого не легче. Йорген в порыве бессильной злости ударяет кулаком в стену и виновато оглядывается на своего товарища по оружию, Бента Форшу-Вида, который сидит на кровати и наблюдает, как он мечется по комнате, словно медведь в зверинце по своей клетке. - Прости, - говорит Йорген Бенту. – Я сегодня сам не свой. Бодиль окончательно от меня ушла – к другому мужчине… а, неважно. Давно к тому шло. – Йорген снова переводит взгляд на стену, словно раздумывая, не впечатать ли в неё кулак ещё раз. Бент едва заметно мотает головой – рыжие волосы отливают золотым огнём в маленьком круге света, охватывающем кусок кровати, стол и часть кресла, в котором часто спит Йорген. Смотрит, не отрываясь, на товарища. Потом молча достаёт из сумки в углу подвала бутылку пива и ставит на край стола, поближе к Шмиту. - Могу предложить утешение… пиво, сигареты… напьёмся вместе… что захочешь… Утешение слишком напоминает их обычный ужин (только выпивки сегодня, наверно, будет больше), но другого ничего нет, да и как можно помочь в таком случае – только алкоголем да разговором, если Йорген захочет говорить. У них есть несколько дней передышки, пока Винтер не сообщит о следующей ликвидации – поэтому сегодня можно позволить себе больше. Им надо расслабиться, хоть на один вечер, особенно Йоргену – всегда собранный и сосредоточенный на заданиях, тот уже с пару недель ходит мрачнее тучи, готовой обрушиться грозой. И кажется, сейчас время грозы настало… Бент видит, как взгляд Шмита падает на прислонённый к стене карабин. - Да… давай, - Йорген тяжело переводит дыхание и садится на кровать рядом с Бентом. - Только тёплое оно… пиво, - словно извиняясь, говорит Бент – и быстро отводит взгляд, встретившись с янтарными глазами Йоргена, поблёскивающими из-за стёкол очков. - Да ничего… какое есть… себе-то тоже возьми… - Йорген открывает бутылку, делает глоток, ставит её обратно на стол. Снимает очки, трёт пальцами переносицу, словно о чём-то мучительно размышляя. Бент кивает, молча берёт и себе бутылку. Открывает, отпивает из горлышка, зажигает сигарету, бросает взгляд на усталого сосредоточенного Йоргена. - Может, тебе подушку, да поспишь немного? Или могу кровать уступить? - Нет, я спать не хочу… - Йорген мотает головой, снова надевает очки, словно пытаясь спрятаться за их стёклами, делает большой глоток пива. – Давай… просто выпьем вместе? – он скользит взглядом по Бенту и в свою очередь поспешно отводит глаза – им почему-то всегда трудно встречаться взглядами во время попоек вдвоём. - Давай… - соглашается Бент, на мгновение немного напряжённо закусывает губу, чувствуя, что алкоголь ему сейчас так же необходим, как и товарищу. – Это хорошая мысль, - он затягивается сигаретой, выпуская в круг света от лампы в полутёмном помещении призрачную струйку дыма; потом снова берётся за бутылку. Горьковатая жидкость стекает в горло, которое, кажется, до сих пор ощущает привкус пороха. Не смотреть на Йоргена слишком долго… Не смотреть… Не смотреть. - Что-то мы сегодня совсем… - у Йоргена вырывается короткий нервный смешок, он отпивает больше, утирает тыльной стороной ладони стёкшие в углу рта золотистые капли. – Да садись ты ближе, а то будто боишься… - Йорген отбрасывает мысль о том, что, кажется, и сам боится не меньше – этим вечером смутное напряжение между ними ощутимее, чем обычно – и поспешно добавляет: - И дай и мне сигарету, что ли… - Не, я не… чего мне?.. – отрывисто отвечает Бент, придвигается ближе, небрежно встряхивает головой, отбрасывая упавшую на глаза ещё влажную от заморосившего под вечер дождя рыжую прядь. Протягивает товарищу сигарету, подносит огонь. Йорген тоже наполняет их комнату струйками дыма и тяжёлыми мыслями. – Вы совсем поссорились, да? – тихо спрашивает Бент. Лоб Йоргена нахмурен, и придаёт и без того не шибко жизнерадостному лицу совсем мрачный вид. Хочется провести по нему пальцами, разгладить эти морщинки… Бент затягивается глубже, чувствуя, что тело действительно привыкло обходиться сигаретным дымом и пивом с минимумом еды – хотя сегодня они только перекусили утром парой булок с дрянным кофе, голода почти не чувствуется. - Ага… - соглашается непонятно с чем Йорген. Бент садится совсем близко, и непонятно, хорошо это или плохо – дистанция им ни за каким чёртом не сдалась, но старый диван продавливается, и теперь Бент практически прижимается к нему бедром… горячим даже сквозь брюки. – Да… совсем. – Йорген мотает головой, снова отхлёбывает из бутылки, глубоко затягивается дерущим горло и лёгкие горьким дымом крепкой дешёвой сигареты. – Понимаешь – ну, изменила… Я бы её простил, всякое бывает… времена тяжёлые, нервы у всех ни к чёрту… Но она же совсем… совсем ушла. А может, и правильно… кому я нужен… Сама же сказала – даже в мирное время дома почти не бывал, семью толком обеспечить не могу… и даже герой-патриот из меня хреновый – убить вон духу не хватает… - Йорген отпивает ещё, наконец смотрит на Бента. – Ладно, ты прости… ни к чему оно… чушь несу… - И вовсе не чушь, - тихо и серьёзно говорит Бент. Сигарета коротко вздрагивает в его пальцах, и он на несколько секунд замолкает. – Жаль, что так… но знаешь, это, конечно, ваше личное и не моё совсем дело, но… одно я тебе скажу – ты нужен. Нужен своей стране и… и мне, - внезапно произносит Бент, хотя собирался сказать что-то гораздо более длинное про сотни людей, будущее, дочку Йоргена, которая, по правде сказать, не очень-то воспринимала своего вечно отсутствующего отца… и всё такое прочее. Бент смотрит, как глаза товарища темнеют за стёклами очков. – Мы ведь хорошо сработались и… ты правда нужен мне, Йорген. Ты только не отчаивайся… может, она и вернётся потом… - Бент кладёт руку Шмиту на плечо – как и слова, это происходит раньше, чем он сам успевает осознать. – А герои… героями только после смерти становятся… если становятся… мы просто делаем то, что считаем правильным и… и всё. - Да… знаешь, спасибо тебе… правда спасибо… оно так, да… просто… - Йорген снова снимает очки, трёт переносицу и – глаза устали от дужек – кладёт очки на стол; взгляд становится расфокусированным, а лицо – странно беззащитным, словно Йорген снял не очки, а маску, за которой прятал душу. – Расклеился что-то… бывает… - он допивает свою бутылку залпом, ставит куда-то на пол, докуривает сигарету; окурок обжигает пальцы, рука Бента почему-то обжигает плечо… без очков обостряются запахи: пахнет табаком, выпивкой – от дешёвого пива больше разит спиртом, чем хмельным солодом – от Бента едва заметно пахнет порохом… и… чем-то ещё, чему Йорген не знает названия. Чёрт, о чём он думает?.. Хотя мудрено ли – после выпивки на голодный желудок, вприкуску с сигаретой… а днём он к тому же пил помогающие бодрствовать таблетки… - Не стоит, ты же мой любимый напарник! – Бент улыбается, но смотрит со странной болезненной нежностью. Дождь на улице идёт сильнее, крупные капли стукаются о дорожку, опоясывающую дом, и забрызгивают их полуподвальное окно. Без очков Йорген выглядит… милым, словно медвежонок. Уютным. Уютным в своём мятом пальто и одном из двух неизменных свитеров. Бент не удерживается – протягивает руку, проводит ею по лбу товарища, убирает упавшую прядь. Задерживает пальцы на волосах, приглаживая их. - А ты – мой… - Йорген улыбается, но улыбка получается кривой, а слова о любимых напарниках звучат недостаточно шутливо. Надевать очки по-прежнему не хочется – виски и правда натёрло за день дужками, почему бы не отдохнуть… а немного размытые очертания – так во что сейчас вглядываться, друг в друга? То-то давно не видели… Шмит на секунду замирает, почувствовав прикосновение Бента – прикосновение, будящее в теле совсем уже неуместные ощущения… во всяком случае, их отзвук. Проклятье, ему что, так давно не давала законная жена, что теперь готово встать на товарища по оружию? В слегка затуманенном алкоголем, таблетками и бессонницей мозгу мелькает мысль, что, возможно, зря он никогда не был сторонником походов к проституткам. Но что поделать – если до войны, когда отношения с женой были не в пример лучше, Йорген в услугах «жриц любви» попросту не нуждался, то теперь женщины лёгкого поведения стойко ассоциировались у него с офицерами Вермахта, которым так охотно улыбались. Alles für Deutschland *. Alles für Deutschland. Лечь в постель с женщиной, чьим предыдущим «гостем» был гестаповец, казалось Йоргену омерзительным… да и смысла в нём – в сексе без чувств. - Мы всё выпили, что у нас было? – спрашивает Йорген Бента, и голос звучит чуть хрипловато. – Или ещё что осталось? - Одна еще осталась, последняя, - Бент отнимает руку от лба Йоргена – пару секунд пальцы еще чувствуют чужое тепло – поднимается и идёт к их сумке с «запасами». С лёгким стуком на стол опускается новая бутылка, а в пепельнице остаётся еще один окурок. Бент бросает взгляд на товарища и откупоривает пиво, потом принимается за следующую сигарету. Он не смог бы сказать, когда впервые почувствовал, что его стало тянуть к Йоргену, когда стали появляться такие мысли – и насколько быстро он их осознал. Быть может, в те долгие часы, когда они просиживали в засаде, ожидая возвращения очередного «заказа», или когда Йорген спал прямо в машине, негромко похрапывая, и при взгляде на него в груди Бента что-то сворачивалось в уютный клубок… В его жизни было всего два коротких, очень коротких романа с мужчинами – даже романами-то сложно назвать! – и оба они были ещё до войны, в целом Бент предпочитал женщин. Однако с тех пор, как в Данию пришли немцы, и после истории с той еврейской девушкой он старался ни к кому не привязываться. Учитывая их деятельность, это могло быть опасно с самых разных сторон. Кэти Селмер заинтересовала его, она была загадочна и слегка отстранённа, но чувство к Йоргену было совершенно другое. Глубокое, тихое и вместе с тем пронзительное. Бент не позволял себе об этом думать, но иногда при виде растрёпанного, задумчивого Йоргена ему было больно дышать. Его хотелось беречь. Хотелось накормить, потому что без напоминания он часто просто забывал про еду. За три года совместной работы они научились понимать друг друга без слов, и если один говорил, что вот сейчас надо то-то и то-то, другой не спрашивал, почему. Они могли спорить с Акселем Винтером – но не друг с другом. Йорген снова затягивается горькой сигаретой; Бент отхлёбывает из бутылки, протягивает её товарищу. Завтра надо будет пополнить скромные запасы съестного. А вернее, выпивки, из которой съестное большей частью и состоит. Йорген берёт бутылку, делает свой глоток, возвращает её Бенту. Снова мелькают дурацкие, неуместные мысли – о том, что губы Бента касались горлышка за секунду до его собственных. Проклятье, да что на него сегодня находит? Они столько раз пили из одной бутылки, и никаких глупостей он при этом не думал… кажется. И об отношениях с мужчинами тоже не думал – немножко эксперементировал в юности, потом женился, семейная жизнь полностью устраивала… пока не перестала устраивать жену. Йорген встряхивает головой, сам не зная, какие мысли пытается прогнать – то ли о бросившей его Бодиль, то ли о том, что бедро Бента снова прижимается к его бедру, и их слюна смешивается на бутылочном стекле… тьфу ты, чёрт. Совсем рехнулся. Может, всё это оттого, что за последнее время напарник стал ему совсем родным… и – много ближе, чем когда бы то ни было была жена… Йорген смотрит на Бента; без очков лицо того расплывается, но надевать их по-прежнему не хочется. - Ты закусывай хоть куревом, - говорит Йорген и внезапно, сам не успев задуматься о том, что побудило его к этому действию, подносит к губам Бента собственную сигарету. Бент отчего-то едва заметно вздрагивает, а потом завороженно смотрит в слегка щурящиеся янтарные глаза Йоргена и берёт губами протянутую сигарету, на пару секунд забыв, что нужно вдохнуть её содержимое. Затем в лёгкие проникает горький дым, опьяняющий иначе, чем обычно, когда его почти не замечаешь… Бент размыкает губы, выпуская сигарету. - Спасибо… - хрипло говорит он, сам не зная, за что благодарит – они нередко курили одну сигарету на двоих, с куревом тоже случался дефицит, даже с самым дешёвым. Йорген сидит совсем близко, от него пахнет табаком и пивом, немного потом и порохом, промокшими деревьями и улицами военного Копенгагена – наверно, от них обоих уже пахнет почти одинаково, они давно ведут один и тот же образ жизни, лишь ненадолго расходясь в своих дорогах. Но ещё Йорген пахнет чем-то только своим, что сложно описать – крепким, чуть пряным и дымным с неуловимой мягкой ноткой. Бенту вдруг хочется склонить голову ему на плечо, почувствовать под щекой тонко колющую шерсть свитера… хочется почти до боли... но это было бы совсем неуместно… так? Он глубже глотает дым, что еще ощущается во рту, и тихо спрашивает: - Тебе стало полегче? - Стало… да, стало, правда, - Йорген улыбается – и сейчас, когда его глаза не скрыты за стёклами очков и блестят от выпитого, улыбка получается непривычно мягкой. Ему действительно легче, рядом с Бентом всегда легче… даже несмотря на то, что в голове продолжают бродить странные мысли – странные в отношении товарища. Йорген заставляет себя не думать о том, что было бы, если бы он предложил… попросил… Наверно, не было бы ничего такого, если бы они с Бентом по пьяни запустили руки друг другу в штаны… как когда-то с приятелем юности… но какая-то часть сознания понимает: с Бентом – не так. С Бентом бы этим не ограничилось, с Бентом бы захотелось большего, с Бентом они не просто приятели-собутыльники, их связывает слишком многое… чёрт. Не думать, не думать. - Спасибо тебе, - говорит Йорген и, отыскав ладонь Бента, лежащую на его колене, на секунду крепко сжимает её, переплетает пальцы. Тут же поспешно убирает руку – сегодня даже обычное дружеское прикосновение обжигает, будто догоревшая в пальцах спичка. - Похоже, именно твоё утешение мне и требуется… - внезапно почувствовав, что сказал что-то не то, Йорген смущается, поспешно отпивает ещё пива из стремительно пустеющей бутылки, глубоко затягивается сигаретой, снова подносит её, уже почти догоревшую, к губам Бента. Из-за того, что в пальцах уже совсем небольшой окурок, они фактически прижимаются к чужим тёплым губам, и Йорген едва заметно вздрагивает – но не убирает руку, давая Бенту возможность затянуться. - Не за что… - улыбается Бент. – Я ведь должен привести тебя в чувство перед следующим заданием, - шутит он, и тут тёплая и сильная ладонь оказывается в его руке. Всего лишь на мгновение, но внутри что-то меняется. Бент не успевает даже инстинктивно сжать пальцы Йоргена, как они покидают его, а сам он смотрит в чуть расфокусированный из-за близорукости взгляд товарища. Йорген отхлёбывает пива и подносит сигарету к его губам. И Бент тянется к ней, вбирает горький дым, сжав губами чуть мятую бумагу – и касается чужих пальцев. Совсем легко, почти невесомо, но это происходит. И Бент невольно задерживает это касание на лишние доли секунды. Потом отстраняется, выпускает в круг света от лампы призрачную змейку дыма. Горло перехватывает от чего-то щемящего и горячего, сжавшего внезапным спазмом. Он глухо кашляет. Йорген растерян и в то же время смотрит так жадно… А у Бента кружится голова. Не надо было всё-таки столько на голодный желудок… пить, курить – и думать, о чём не следует. Один долгий взгляд – и он кладёт голову товарищу на плечо, всё-таки исполняя свое желание. Это всё сигарета виновата. Догорела слишком быстро. Сигарета – и пальцы Йоргена, оказавшиеся так близко… оказавшиеся желаннее её. Бент как-то рвано вздыхает, и щека коротко скользит по тёмной шерсти чужого свитера. Йорген на секунду замирает, напрягается; не потому, что неожиданный поступок Бента ему неприятен – потому, что от тяжести опустившейся на плечо головы и мазнувших по шее рыжих прядей внутри ощутимо теплеет. Желание обнять, привлечь к себе, как-то ответно поддержать… и… и – просто желание. Даже если удастся скрыть его от полупьяного товарища, от себя самого уже не получается. - Что, пиво в голову ударило? – Шмит тоже пытается обратить всё в шутку – и всё-таки поддаётся порыву, обнимает Бента, на секунду прижимает к себе, касается щекой рыжих волос, с трудом удержавшись, чтобы не зарыться в них лицом. Потом слегка отстраняет, заставляет поднять голову, взглянуть себе в лицо. – Допивать-то будешь? Там как раз тебе на глоток осталось, давай… - по-прежнему приобнимая Бента одной рукой, он берёт второй недопитую бутылку и подносит к его губам. - Да, ударило… - чуть сбивчиво говорит Бент и поднимает на товарища опьянённый взгляд, запрокинув голову на его плече. Но только ли от алкоголя в нём такое выражение? Йорген обнял – и хочется чтобы это объятие длилось и длилось… неважно, что это может означать, неважно… чем может кончиться? Не хочется расставаться с колючестью свитера, с теплом Йоргена… Но приходится – почти… - Давай… допью… - Бент берёт бутылку и одним, каким-то решительным, глубоким глотком допивает остатки пива, прикрыв глаза, позволяя жидкости окончательно… опьянить. Серо-синие глаза встречают взгляд Йоргена. - Всё… теперь всё… - тихо говорит Бент со странной интонацией. Кажется, их и без того небольшое жилище становится еще меньше, сужается до очерченного светом пространства, и остаётся только шум дождя. Его губы касаются губ Йоргена – Бент не успел заметить, когда снова закружилась голова… или не из-за этого он оказался так близко к этому суровому лицу, которое совершенно меняется в те редкие минуты, когда Шмит улыбался?.. Вкус терпкий и горьковатый, от пива и сигареты, от тяжести, что все они несут. И тепло, тепло, сводящее с ума тепло… Бент с трудом отстраняется – большого расстояния не получается. Бегло и безотчётно облизывает губы. - Прости… Прости, Йорген… Йорген вздрагивает. Ещё секунда – и подался бы навстречу, углубил поцелуй; но тепло мокрых от пива губ Бента уже исчезает. Просит простить… Шмит не успевает задуматься – обхватывает голову Бента ладонями, удерживая на месте, и целует уже сам. Пока что не решается пустить в ход язык, слизнуть капли пива – просто крепко, почти до боли, прижимается губами к губам. Бент… тоже? Или просто пьян и наутро пожалеет… или просто пытается утешить? Как и обещал… Йорген заставляет себя оторваться от губ товарища, но не выпускает его голову – и вместо того, чтобы отстраниться, прижимается лбом ко лбу. Тяжёлое прерывистое дыхание обоих наполняет крохотную полуподвальную комнатушку. - Не проси… прощения… не за что… - Йорген безуспешно пытается выровнять дыхание, его большие пальцы начинают машинально поглаживать Бента за ушами. – Ты… чтобы утешить? Или… - Йорген не договаривает – просто сгребает Бента в охапку, вжимает в себя, с хриплым выдохом утыкаясь лицом ему в шею. Вот он, тот запах, который он почувствовал – запах Бента… сладковатый… будоражащий… Бент мотает головой – наверное, слишком отчаянно – цепляется за плечи Йоргена, вдыхает запах шерсти и самого Шмита. - Нет… не чтобы… - голос не слушается; остаётся только обнимать, отрывисто гладить спину и желать всем сердцем, чтобы это объятие не разорвалось. Оно, сердце, бешено стучит в груди, не в пример тому, как если выполняешь заказ – тогда оно размеренное и гулкое, словно маятник, отмеряющий чью-то жизнь. А сейчас стремится к другому сердцу, столь же сумасшедшему, к человеку, держащему в своих руках, обжигающему дыханием кожу. Они оба дрожат, и где чья дрожь, не различить. Пальцы Йоргена гладят за ушами, и это вызывает сладкую волну, поднимающуюся к солнечному сплетению. - Йорген… - Бент произносит имя товарища и кивает, не в силах сказать, что он хочет… хочет… да… - Бент… - глухо откликается Йорген, целует Бента в шею, чувствует губами частое биение пульса. Хочется лизнуть, прикусить, оставить засос… яркую метку, которую придётся скрывать стоячими воротниками, которая будет напоминать… напоминать… Мелькает мысль, что, может, ещё оставит – теперь, когда границы товарищества рухнули, когда Бент, с каменным лицом стрелявший в фашистских прихвостней, дрожит в его руках и жмётся к груди – и от этого в глазах окончательно плывёт. - Что ж ты со мной делаешь… - шепчет Йорген, скользит полуоткрытыми губами по шее Бента, вдоль бьющейся под кожей жилки. – Я же… если мы сейчас продолжим, я не остановлюсь, слышишь, не смогу… я тебя всего хочу… Слышишь? – он выпускает Бента из объятий, снова обхватывает его голову, близоруко всматривается в лицо, опять начинает гладить за ушами. Хочется заласкать Бента всего, отдать скопившуюся, никому не нужную нежность… хочется, как же хочется, неужели в глубине души хочется уже давно? Неужели он просто старался не замечать… за войной, за долгом, за попытками спрятаться за дружбой, попытками думать о семье… которой он давно не нужен… - Не знаю… - шепчет Бент пересохшими губами, запрокидывает голову. Поцелуи обжигают, и он порывисто зарывается пальцами в волосы Йоргена, притягивая к себе прежде, чем успевает сообразить, что делает. «Йорген… какой же ты… Как же давно… Как? Как?..» Рука безостановочно блуждает по спине Йоргена, исследуя, впитывая… Безумно, сладко, невозможно… - Слышу… Слышу, Йорген… - задыхаясь, говорит Бент, лихорадочно глядя в глаза товарища, кивает, невольно ласкается щекой о держащую его руку. – Не останавливайся… возьми… возьми всего… - и Бент обнимает Йоргена, уткнувшись ему в шею. - Лисёнок, - выдыхает Йорген слово, которое впредь скажет ещё не раз. Целует Бента в висок, снова ловит губами губы; этот поцелуй получается более долгим, губы размыкаются, языки сплетаются в отчаянной жажде… у поцелуя привкус табака и пива, у них обоих одинаковый вкус… У кого-то из них вырывается короткий стон, Бент выгибается, Йорген прижимает его к себе крепче, ощущает ладонями горячее тело под рубашкой и майкой. Так не было ни с кем – ни с женой, ни с другими его немногочисленными женщинами, ни тогда, в юности, когда играла кровь и тянуло на эксперименты… - Не станешь от меня наутро шарахаться? – Йорген заставляет себя разорвать поцелуй; тяжело дыша, кладёт руку Бенту на грудь, слушает, как сумасшедше колотится под рёбрами сердце. – Сам знаешь, нам этого никак нельзя… Он хотел бы сказать другое – что страшится потерять дружбу и в то же время боится, что сегодняшняя ночь станет единственной – но получается только про долг. Но ведь это и правда самое важное… так?.. Они – напарники, они борются за правое дело, они не могут позволить себе отводить глаза, проснувшись после попойки в одной постели… Бент, Бент. Как же хочется говорить не о долге, а о чувствах… остаётся надеяться, что ты и сам всё поймёшь – как понимал всегда… Бент смотрит распахнутыми глазами, моргает часто и растерянно – а потом на дне серой синевы что-то подозрительно блестит. Слово, такое ласковое, такое… непривычное от почти всегда сдержанного Йоргена, трогает до глубины души. Так его никто не называл. А потом губы сливаются с губами, языки ласкают друг друга, стремясь изучить, запомнить, попробовать каждый уголок рта… Тело не в силах перестать соприкасаться с телом, оно льнёт, следует за руками, познаёт, пытается забраться под колючий свитер – теперь то, что под ним, желаннее его самого, теперь не нужно скрывать истинное желание за оболочкой. - Не стану… обещаю… никогда не пожалею… Только ты тоже… не жалей, ладно?.. – Бент гладит лицо Йоргена, точёные скулы; всматривается в глаза. И нельзя не думать, как они будут смотреть друг на друга утром, но… всё ведь будет хорошо, они же понимают друг друга без слов?.. Давно уже… - Я хочу быть твоим… лисёнком… - шепчет Бент. - Не пожалею… я тоже не пожалею, никогда… будешь… будешь моим, иди ко мне… - Йорген снова целует Бента – и начинает расстёгивать на нём рубашку. Спускает с плеч Бента сначала помочи штанов, потом хлопковую ткань, проводит ладонями от шеи к локтям. Наклоняется, целует под ключицей, легонько прихватывает губами тонкую выступающую косточку. Поспешно стаскивает собственный свитер, оставшись в футболке; окончательно высвобождает Бента из рубашки, мягко опрокидывает на спину, забирается руками под майку. Теперь его бедро вжимается Бенту между ног, чувствует твёрдую выпуклость на брюках… проклятье, и почему они не поняли желания друг друга раньше? - Да… да… - отзывается Бент – и почти завороженно смотрит, как Йорген раздевает его. Когда свитер падает куда-то на пол, его руки скользят под футболку товарища, гладят бока, живот, добираются до груди, пальцы ласкают мягкую поросль волос, и собственное тело отзывается на это упоительным, почти надрывным восторгом. Йорген красивый, такой красивый… и родной. Его теплота, жар сводят с ума. Бент тянет футболку вверх и тут же прижимается к обнажённой груди Йоргена, подставляется ласке, ласкает в ответ. Когда Шмит оказывается на нём, Бент стонет от этой тяжести, сладостной, горячей, терпкой; чувствовать на себе тело Йоргена – сколько же в этом удовольствия… Как же он жил без этого до сих пор… Прикосновение языка вызывает новую волну наслаждения; он трётся о бедро товарища, потом смотрит в глаза. - У тебя кто-то… был? – хрипло спрашивает Йорген, снова начинает целовать шею Бента, проводит языком по горлу. Вопрос задан прежде всего чтобы знать, насколько осторожным следует быть – и всё же внутренне Йорген замирает в ожидании ответа. Как ни крути, а вместе они не сутками напролёт… что, если у Бента были мужчины совсем недавно? Проклятье, не думать, не думать… не ревновать, он не имеет права… какая разница, кто когда был, сейчас Бент с ним… - Да… Давно, еще в колледже… и потом, вскоре после… - пальцы вплетаются в волосы Йоргена, Бент притягивает его голову к себе, выгибается под ним, словно желая совпасть очертаниями своего тела с его. – Недолго… А у тебя? - И у меня давно… пару раз, по пьяни… - голос Йоргена звучит чуть смущённо. – Но я… ты не думай, я помню… что и как… и с тобой не по пьяни, ты мне родной совсем… уже давно… лисёнок мой… - Йорген стягивает с Бента майку; теперь можно прижаться кожей к коже, покрыть поцелуями плечи и грудь, прикусить сосок… Бент выгибается, зарывается пальцами в волосы; Йорген начинает расстёгивать на нём штаны и сглатывает от томительного предвкушения. Бент тоже давно ни с кем – от этой мысли накатывает постыдное облегчение, и в то же время Йорген невольно думает о том, что в его юные годы, в тот единственный раз, когда пьяный приятель затащил его – не менее пьяного – на себя и приглашающе раскинул ноги, у них был хотя бы вазелин. Сейчас придётся слюной, больше нечем… и меньше всего на свете хочется причинять Бенту боль, но без неё не выйдет… Бент ласково скользит ладонью по щеке Йоргена, пальцы слегка дрожат. - Лисёнок… Так меня никто не называл… Буду твоим лисёнком, - он тянется, трётся подбородком о подбородок. Невозможно насытиться прикосновениями, хочется охватить всё и сразу, но Бент только гладит плечи товарища до локтей и обратно, ловит поцелуи; узкая кровать возмущённо поскрипывает, что теперь на ней двойной вес, но это неважно… - И ты мне родной… Ты не бойся… если больно… я перетерплю… я хочу с тобой… тебя… Голова Йоргена оказывается на его груди, губы дразнят светлую кожу, и Бент подаётся навстречу этим ласкам, чувствуя, как желание всё больше проникает в кровь, становится необратимым. Подаётся бедрами вверх, когда товарищ принимается за брюки, смотрит на Шмита со смесью самых разных чувств – предвкушения, некоторого смущения, обожания, жажды. Касается кончиками пальцев волос Йоргена. - Всё хорошо… - Будешь… будешь моим… моим лисёнком… - хрипло подтверждает Йорген, трётся щекой о грудь Бента, спускается поцелуями на живот. – И я тебя хочу… очень хочу… - он наконец расстёгивает штаны Бента, стаскивает вместе с бельём, проводит подрагивающими ладонями по обнажённым бёдрам. – Везде… одинаково рыжий… одинаково огненный… - смущённый собственными словами, Шмит опускает голову и на пару секунд прижимается щекой к паху Бента, к поросли ярко-рыжих волос – ну ведь правда, везде одинаково огненный – и горячей напряжённой плоти. Чувствуя, как пылают щёки, так и не решившись в этот раз прикоснуться губами, снова поднимает близорукий взгляд на Бента и, продолжая левой рукой гладить его бёдра, подносит пальцы правой к приоткрытым губам. - Оближешь? – спрашивает Йорген, поглаживая кончиками пальцев губы Бента и не решаясь самому протолкнуть их в жаркую влажную глубину рта. Бент чувствует, как щёки заливает краска от слов Йоргена – когда в последний раз он чувствовал смущение? Сейчас он кажется себе почти мальчишкой, словно это действительно в первый раз… - Йорген… - сбивчиво шепчет он, смущённо улыбаясь, приподнявшись, глядя, как Шмит прижимается к его паху – и не может сдержать сладкого стона, коротко откинув голову. Пальцы ерошат волосы товарища, Бент шире разводит бёдра, тянет Йоргена вверх, и их движение получается синхронным, навстречу друг другу. - Да… Да, конечно… - Бент смотрит в янтарные глаза, касается кончиком языка пальцев, облизывает их, потом вбирает в рот и посасывает, не столько даже стараясь обильнее смочить слюной, сколько получая посылающее дрожь по всему телу удовольствие от того, что может ласкать пальцы Шмита. Йорген чуть слышно скрипит зубами – настолько нестерпимым становится желание, когда его пальцы оказываются во рту Бента, и тот сжимает их губами, начинает ласкать горячим влажным языком. Шмит обводит пальцами язык товарища, касается острой кромки зубов, гладит шелковистую внутреннюю поверхность щёк. На секунду представляется… Йорген поспешно встряхивает головой, отбрасывая непрошеную мысль, и медленно вытаскивает влажные пальцы изо рта Бента, напоследок погладив его по губам и сражаясь второй рукой с ремнём собственных брюк – болезненная теснота в них требует хотя бы расстегнуть. - Я постараюсь… поосторожнее… лисёнок… хороший мой… - отрывисто выдыхает Йорген, сдирает с себя оставшуюся одежду, швыряет куда-то на пол; так легче, хотя прикосновение прохладного воздуха к возбуждённому члену заставляет снова сжать зубы. Йорген закидывает одну ногу Бента себе на плечо, быстро целует товарища в колено и проводит ему скользкими от слюны пальцами между ягодиц, отыскивая вход. От желания кружится голова, и, кажется, алкоголь здесь не причем. Во рту остаётся вкус Йоргена. Это… Бент сползает на кровати ниже, чтобы Шмиту было удобнее, и сам стремясь придвинуться ближе, наконец прикоснуться обнажённой кожей к коже. Какой же Йорген горячий… Кажется, пальцы можно обжечь. Шмит задирает его ногу, раскрывая, заставляя снова выгнуться от удовольствия и нестерпимой нежности, переплетающейся со страстью. - Ничего… Я не хрустальный… Стерплю, если больно… - Бент гладит Йоргена по боку, льнёт к его щеке и тихо вскрикивает, когда пальцы касаются скрытой чувствительной плоти, инстинктивно пытается потереться о них. – Да… - едва слышно шепчет он. Йорген массирует тугое, плотно сжатое колечко мышц, вводит один палец, потом второй. Так тесно… Горячие стенки прохода сжимаются вокруг пальцев с такой силой, что почти причиняют боль – и Шмит выдыхает, представив, как эта жаркая теснота будет пульсировать вокруг его члена. - Такой тесный… - шепчет он вслух. – Будто… вообще никого не было… мой, только мой… - Йорген наклоняется, снова целует Бента в губы, затем в солнечное сплетение. Ритмично гладит подушечками пальцев простату; Бент извивается, придушенно всхлипывает – и эти тихие звуки слаще самой лучшей музыки. У Йоргена мелькает мысль, что, возможно, однажды – у них ведь будут и другие разы? – он не будет снимать очки подольше: чтобы до мельчайших подробностей впитать в себя выражение лица Бента, вид его раскинувшегося обнажённого тела, молочно-белую кожу, расцвеченную яркими мазками рыжих волос, словно всполохами пламени. Пламя… Пламя и Цитрон… Когда же товарищество и общий долг перед Родиной стали чем-то большим?.. Йорген добавляет третий палец, видит, несмотря на близорукость, как по лицу Бента пробегает гримаса боли – конечно, смазки в виде слюны слишком мало после долгого перерыва, но у них всё равно нет ничего другого – и снова касается губами влажных приоткрытых губ. - Хочу тебя, - тихо говорит Шмит. – Готов?.. А ведь и правда, думает Бент. Будто в первый раз… Сейчас, когда Йорген осторожно проникает пальцами в его тело, воспоминания о других словно выцветают, кажутся эмоциональным отголоском. Тогда не было так горячо, не хотелось так безумно обнимать, льнуть, подставляться, не было желания гладить всего, целиком, не было этой жажды, ощущения, что если всё оборвется в эту минуту, то станет невозможно дышать. Тогда было сладко, шально, почти весело – в удовольствие, да, но сейчас… сейчас – глубина, они оба словно нырнули в эту дождливую ночь, уже зная, что после этого их жизни и души будут переплетены еще крепче, совсем уже неразрывно. Бент шипит сквозь зубы, но сам подаётся вперёд, невзирая на боль, притягивает к себе Йоргена, лихорадочно смотрит в глаза – желание с примесью боли. - Да, да, готов… возьми… Йо-орген… Йорген сплёвывает на ладонь, растирает слюну по своему ноющему от возбуждения члену. В висках стучит, по позвоночнику пробегает дрожь, от прерывистого голоса Бента грозят слететь последние остатки контроля – и Шмит, подхватив товарища под колени и приставив головку члена к раскрытому пальцами входу, толкается внутрь. Сдержаться не получается – член входит сразу на всю длину, Бент приглушённо стонет сквозь зубы, и Йорген, чувствуя себя почти виноватым – в том числе и за свой, в общем-то, немаленький размер – замирает, давая привыкнуть, гладит вздрагивающие бёдра. Хочется ласково сказать что-то вроде «если хочешь, кричи, не сдерживайся, здесь всё равно никто не услышит», но в мозгу молнией мелькает – то же самое говорят в гестапо на допросах – и слова застревают на языке, Йорген только наклоняется, почти ложится на Бента, чувствуя, как пульсируют вокруг члена горячие мышцы, накрывает губами рот, пьёт стон боли и удовольствия. - Больно? Прости… прости, лисёнок… не сдержался… - Йорген снова покрывает поцелуями шею Бента, проходится ладонями по бокам. – Всё хорошо? Я могу… дальше? – сам готовый застонать от мучительного желания, он осторожно подаётся бёдрами назад. Бент протяжно мычит, закусив губу: боль обжигает, но тут же сплетается с наслаждением, огнём растекается по телу, заставляя прижаться к Йоргену, обхватить ногами, сжать пальцы на плечах. И правда, как давно этого не было… Бент тяжело дышит и жмурится, а потом видит над собой лицо Шмита – встревоженные ореховые глаза на таком крохотном расстоянии наверняка видят его чётко и смотрят прямо в сердце. - Ничего, всё хорошо… Это просто с непривычки… - шепчет он, проводит рукой по спине Йоргена и, подчиняясь порыву, целует товарища в подбородок, скользит губами по щетине, испытывая какое-то парящее удовольствие и обожание. – Да… да, Йорген, ты можешь… Не бойся, я в порядке… Я… я… - Бент не знает, как выразить обуревающие его чувства, и просто прижимается губами к губам, целуя крепко и сладко, доверяясь, желая. Йорген почти лежит на нем; он тяжёлый, и ощущение этой тяжести сводит с ума, заставляет ещё больше льнуть к обнажённому телу. Йорген начинает двигаться – поначалу медленно, пылко отвечая на поцелуи Бента, меняя угол проникновения в попытках найти идеальный. Вскоре это получается – член проезжается по простате, Бент громко всхлипывает и на секунду утыкается лбом в его плечо. От этого всхлипа в груди становится тесно и горячо; Йоргену кажется, что нежность и страсть переполняют его, не помещаются за рёбрами… когда же такое было в последний раз, и – было ли вообще? Первые, ещё счастливые месяцы жизни с женой он уже и не помнит – за всем, что произошло позже, за её уходом – а тогда, в юности, во время приятельских попоек… Это и было-то всего три раза – два раза пьяные поцелуи и взаимная дрочка, и один раз секс. Просто единичные развлечения по пьяни – и такого, как сейчас, он не испытывал точно. Кажется, такого он действительно не испытывал никогда. Йорген подсовывает одну руку под спину Бента, продолжая второй поддерживать его под колено; толчки становятся резче и глубже. Шмит наклоняется, целует товарища в ухо, ловит губами прилипший к виску рыжий завиток – и щемящая нежность всё-таки переливается через край, начинает выплёскиваться словами. - Лисёнок… пушистый лисёнок… огонёк мой… сердце ты мне отогрел… мой, только мой… - с губ срываются какие-то нелепые нежности, ещё сегодня днём Йорген и помыслить не мог, что будет говорить такое Бенту… впрочем, не мог он помыслить и о том, что тот будет лежать под ним, раскрытый, жаждущий, принимающий, глухо постанывающий при каждом движении Йоргена. Ещё толчок, ещё, снова поймать губами губы… отогреть друг друга, стать ещё ближе, чем были… - Мы теперь… одно… совсем одно… - Йорген… ты… - Бент смотрит на Шмита с запредельным выражением в глазах, начинает лихорадочно гладить его лицо, целовать, сладко вздрагивая в его руках. У него тоже так не было ни с кем. То, что осталось в студенческих и постстуденческих годах, было приятно, страстно, нежно – это не была любовь до гроба, но не был и одноразовый секс – довольно короткие романы, наполненные, тем не менее, чувствами и радостью от пребывания друг с другом. Но так, как сейчас, не было. Тогда не хотелось переплестись с партнёром руками и ногами так крепко и сложно, чтобы невозможно было разорвать. Не казалось, что его сердце бьётся в твоём – вместе с шумом дождя и шумом крови. Не хотелось шептать бесконечные сбивчивые нежности – и в итоге не сказать почти ничего, потому что горло сжимается от невыразимого. И никто не звал его лисёнком, и огоньком тоже… Он сейчас и правда дрожит в руках Йоргена, словно искорка, они оба затерялись в этой непогоде, в войне, одиночестве и потерях, в том, с чем не могут смириться. Но слова всё-таки приходят, губы Бента скользят по точёным скулам, ловят губы, обжигают дыханием. - Да, твой… только твой… буду твоим огоньком… и лисёнком… а ты… мишка мой… - сравнение приходит внезапно, но кажется удивительно правильным, а смущение все равно касается щёк. – Уютный, тёплый, тяжёлый… Мне нравится, какой ты тяжёлый… С тобой так хорошо… - голос Бента хриплый, он целует веки Йоргена, прижимаясь к нему всем телом. – Да, одно, одно целое… Никогда не пожалею… - Мишка… - у Йоргена вырывается невольный смешок, и в груди становится ещё теплее – Бент и правда отогрел его начавшее замерзать сердце… - Мне нравится… называй… называй меня так… будем… как в сказке… медведь и лис… - он уже практически вколачивает Бента в протестующе скрипящую при каждом движении кровать, вонзает коротко остриженные твёрдые ногти в его бедро, покрывает горячими жадными поцелуями лицо, шею и плечи. Большинство живёт в эти дни только надеждой на будущее, на будущее без коричневой чумы фашизма… так, словно жизнь будет только потом, а сейчас – только подготовка к ней… Но иногда – как в эти пьяняще-сладкие минуты – Йоргену кажется, что они живут именно сейчас, и, подготавливая почву для будущего, надо не забывать радоваться и тому немногому, что дарит настоящее. Будущее… будущее будет… но не факт, что для них… Бент, всхлипнув от особо сильно толчка, роняет голову набок, и Йорген, видя прямо перед глазами беззащитную белую шею с бьющейся голубоватой жилкой, не выдерживает, сильно прихватывает нежную кожу губами, кусает, удерживает так несколько секунд, наверняка оставляя огромный засос. Метку. Метку принадлежности. - Мой… мой лисёнок… только мой… Точно, как в сказке… и неважно сейчас, чем эта сказка закончится. Они будут вместе, до конца. До любого. Бент улыбается и смотрит на Йоргена надрывно и ласково, удовольствие плещется в теле, заставляя снова и снова откидывать голову, подставляясь ласкам, лаская в ответ. Он царапает спину товарища короткими ногтями, утыкается в его плечо и глухо вскрикивает от крепкого поцелуя, переходящего в укус. Сладко, невыносимо сладко, Йорген просто сводит с ума, и хочется, чтобы это самое правильное безумие длилось и длилось… Бент крепче обхватывает ногами поясницу Шмита, содрогаясь под его толчками, пытаясь подаваться бёдрами навстречу. - Твой… теперь твой… навсегда… - Навсегда… - эхом откликается Йорген, ведёт бёдрами по кругу, вырывая у Бента особенно громкий стон наслаждения, и снова продолжает вонзаться в горячее, так охотно принимающее тело. Обхватывает широкой ладонью член Бента – горячий, твёрдый, уже сочащийся первыми каплями преэякулята – и начинает ласкать: рвано, грубовато, даже не пытаясь попадать в такт своим движениям, но искренне стараясь доставить удовольствие. Проводит языком по шее Бента, по следу от собственных зубов, на месте которого завтра нальётся багровый синяк. - Помочь тебе? – отрывисто шепчет Йорген, продолжая второй рукой поддерживать Бента под спину. – Давай помогу… чтобы вместе… мы же с тобой всё вместе, всегда… лисёнок мой, огонёк… - Он снова с жаром целует влажные приоткрытые губы, легонько прикусывает нижнюю, ласкает языком язык Бента. Страсть и нежность переполняют; хочется пометить, заклеймить собой… а потом – долго держать в объятиях, ласково поглаживать, целовать и говорить нелепые нежности… Бент издаёт согласный полувсхлип-полустон, толкается в руку Йоргена, судорожно зарывается пальцами в волосы на затылке, притягивает Шмита к себе – хотя, кажется, ближе уже невозможно. - Да… помоги… Хочу с тобой вместе… всегда… всегда… - сбивчиво выдыхает лисёнок Йоргена, утыкается лбом в его плечо, двигается навстречу ласкающей руке, проникающему члену; удовольствие расходится широкими волнами, становясь все выше и выше, стремясь к тому, чтобы разбиться в тысячи сияющих горячих брызг. Теперь они двигаются синхронно – наконец подстроившись друг под друга, поймав общую волну. Йорген каждый раз почти полностью выходит из Бента и снова погружается по основание, снова ведёт по кругу бёдрами, плотнее сжимает пальцы на члене товарища, трёт подушечкой большого пальца головку. Осыпает быстрыми горячими поцелуями лицо Бента, шею, плечи; от губ и зубов на белой коже остаются яркие алые метки. - Да… всегда… всегда вместе… до конца… и после… - выдыхает Шмит, вжимаясь лицом во влажную шею Бента, уже сам не сознавая, что говорит. Бент на секунду замирает, всхлипнув под особенно сильным толчком Йоргена, а потом прижимается щекой к его плечу, обняв изо всех сил, и хрипло, как-то обречённо-умиротворённо шепчет: - Да… и после… Ещё несколько толчков, несколько движений руки, и Бент с протяжным вкриком изливается в руку Шмита, забившись в его объятиях, сжавшись вокруг твёрдой плоти. - Да… да, Йорген… да… Густая горячая сперма Бента стекает по пальцам, разгорячённые мышцы пульсируют вокруг члена – и этот жар почти сводит Йоргена с ума. Он снова подхватывает товарища под колени, прижимает их к его груди и толкается в ставший ещё более тесным проход. Ещё несколько движений и… - Я в тебя… в тебя… можно?.. – задыхаясь, спрашивает он, чувствуя, как окончательно туманится в глазах, и остаётся только одно желание – излиться в Бента, заполнить его своей спермой… заполнить собой, сделать своим, полностью своим… Бент все еще плывёт в волнах пульсирующей неги, от которой перехватывает дыхание и пересыхают губы. Движения Йоргена отдаются острой сладостью во всём теле, сверхчувствительном сейчас. Бент тянется рукой, обвивает Йоргена за шею, смотрит каким-то дымчатым взглядом. - Да… можно… хочу… сделай это в меня… - и он прижимается влажной щекой к щеке, рвано дыша и, кажется, ещё больше сжавшись на плоти Шмита. Эти сбивчивые и искренние слова – разрешение, полученное от Бента – лишают Йоргена последнего самоконтроля. Он ещё несколько раз с силой вонзается в разгорячённое оргазмом, сладко пульсирующее тело, и выплёскивается внутрь, наполняя узкий проход густой горячей спермой. Тяжело дыша, падает на Бента, сгребает его в объятия, прижимается щекой к мокрому от пота виску, чувствуя, как горячие мышцы всё ещё обнимают обмякающий член. - Мой. Мой лисёнок, - хрипло шепчет Йорген, гладит Бента по спине, по-прежнему вжимает в узкую кровать своим весом. – Теперь совсем мой… Бент блаженно, счастливо откидывает голову во влажных крепких объятиях Йоргена, рыжие пряди касаются подушки. Внутри всё горячо и текуче… и, кажется, ещё никогда ему не было так хорошо от того, что кто-то излился в него… потому что это Йорген, потому что сердце сжимается от невыносимой иррациональной эйфории, и кажется, мир на мгновение замер, остановился, какие-то секунды ничего просто не существует и нет никакого движения. Смолкают и выстрелы, и звёзды. Он приподнимает голову, видит вглядывающееся в него лицо Шмита и целует его в губы. - Твой… теперь совсем твой… навсегда… - Да… - откликается Йорген, смотрит на Бента с безграничной нежностью, касается ладонью его щеки. Медленно выскальзывает из горячего, растянутого отверстия – у Бента вырывается короткий всхлип – ложится рядом, обнимает, укладывает головой себе на плечо. - Курить хочу, - говорит Йорген и смеётся – кажется, искренне смеяться у него теперь получается только с Бентом… - Где у нас сигареты? Давай снова одну на двоих… Бент обнимает Йоргена, недолго ёрзает, устраиваясь удобнее на узкой кровати, прижимается щекой к плечу. Тело ещё время от времени сладко вздрагивает от пережитого удовольствия; пиво из головы совершенно выветрилось, всецело уступив место теплоте и такому непривычному состоянию покоя. - А?.. На столе должны быть… - Бент тянется через Йоргена и цепляет наполовину пустую пачку, попутно сгребая в ладонь зажигалку. Достаёт одну сигарету, подносит к губам Шмита. – Ты знаешь, что это называют цыганским поцелуем? – как давно он не слышал смеха Йоргена. Кажется, уже стал забывать, каким он бывает. До этой ненастной ночи. - Не знал… просветишь меня… - Йорген смотрит, близоруко щурясь, как Бент тоже затягивается от их общей сигареты, переплетается с ним ногами, с наслаждением поглаживает по обнажённой спине. – Бент… - голос снова становится напряжённым, - мы же не в последний раз, а, лисёнок? Мой лисёнок… Ты же будешь моим лисёнком? Собственные слова кажутся ужасно глупыми… но что ещё он может сказать? Как объяснить любовь, которую только сегодня полностью осознал, как сказать, что хочешь быть вместе – во всех смыслах – до конца? Бент глубоко затягивается сигаретой, вдыхает дым – и эту ночь – до самого дна лёгких. Этот цыганский поцелуй накладывается на другой, живой, тёплый, обжигающий; поцелуй, чей вкус ещё чувствуют губы. Волосы Йоргена растрёпаны, глаза видят лишь вблизи, и Бенту кажется, что таким домашним он не видел товарища никогда. От произнесённых слов вдруг щипет глаза, и прикосновение руки к спине, переплетение ног, соприкосновение влажной, всё ещё горячей кожи становятся ответом прежде, чем задан вопрос. - Да… - хрипло отвечает Бент. Струйка сигаретного дыма бежит между пальцами, серо-синие глаза смотрят в лицо Йоргена, и неважно, может ли он разглядеть их выражение – он почувствует. – Я буду… Буду твоим лисёнком, Йорген… Слёзы все-таки наворачиваются, и Бент кладёт голову на плечо Шмиту, слегка потеревшись щекой – словно принимая свою судьбу и не желая другой… что бы их ни ждало. Сигарета дотлевает, глаза Йоргена тоже влажны. Он целует Бента в отдающие табачной горечью губы, крепче прижимает к себе на узкой кровати, слишком тесной для них двоих. Ничего, мелькает в голове. Поместимся. - Лисёнок, - повторяет Шмит и проводит ладонью по спутанным завиткам рыжих волос. Любовь, выросшая из дружбы. Любовь, пришедшая посреди войны. Любовь, что, кажется, не уйдёт и после смерти. - Поспим? – спрашивает Йорген. Касается губами тёплого влажного виска Бента, чувствует, как бьётся под кожей жилка. – У нас ещё часа четыре есть… а может, даже пять… - Да, давай поспим… - соглашается Бент, устраивается под рукой Йоргена, кладёт голову ему на грудь. У них и правда есть ещё несколько часов. Несколько часов сна, и, кажется, сегодня он не будет тревожным. Наутро небо будет всё таким же серым – это лето совсем не похоже на лето, словно отражая войну, оно всё чаще такое же глухо-серое и тягостное, как шинели эсэсовцев. Но сердце Йоргена бьётся под его щекой, и кажется уже не столь важным, каким будет небо нового дня – они продолжат своё дело, и пули снова вонзятся в тела врагов, и может, на пару шагов они будут ближе к победе на этой долгой дороге, которой не видно конца. Но теперь есть тепло, которое пробивается сквозь всю их жизнь, сквозь боль потерь и обретений, которым не получается радоваться. Которое проходит в самое сердце. Бент Форшу-Вид глубоко вздыхает и закрывает глаза. Чувствует, как Йорген повыше подтягивает одеяло на них обоих, и губы снова касаются его виска. Лучшее, что с ними случилось. - Спокойной ночи, Йорген… - шепчет Бент. Прежде они почти не желали этого друг другу, часто спали по очереди, мгновенно забываясь тяжёлой дремотой в неудобной позе. Теперь Бент вытягивается вдоль тела Шмита, вдыхая его запах и горечь уже потухшей сигареты. И это кажется ему самым лучшим запахом в мире. Йорген обнимает тёплое обнажённое тело Бента, прижимается щекой к растрёпанным рыжим кудрям. Дыхание Бента постепенно выравнивается, замедляется – и Йорген тоже чувствует, как у него начинают слипаться глаза. Тело впервые за долгое время охвачено сладкой истомой удовлетворения – совсем непохожей на то, когда по-быстрому доводишь до разрядки сам себя – и в душе тоже спокойствие, умиротворение и нежность: чувства, от которых Йорген Шмит уже почти отвык. Даже если им осталось недолго – жить, сражаться, любить… Даже если так. Нашествие фашистской мрази – самое худшее, что он застал в своей жизни, и в то же время война преподнесла ему лучший подарок: Бента. В мирное время они могли бы не встретиться. В мирное время Бодиль могла бы от него не уйти. В мирное время они с Бентом могли бы не зайти дальше дружбы. Его Бент. Его рыжий лисёнок, его тёплый огонёк. Его самое ценное сокровище, нежданно-негаданно найденное среди крови и смертей. Горьковатый запах табака. Кисловатый – пива. Сладкий – тела и волос Бента. - До конца, - одними губами шепчет Йорген и закрывает глаза, засыпая. Каким бы ни был этот конец. Как бы скоро он ни наступил. Они вместе. До конца. И после. * «Всё для Германии» - девиз Третьего Рейха.