Везунчик

Всегда был везунчиком. Понял это ещё со школы когда перед важной контрольной (к которой я, к слову сказать, не готовился) заболела учительница. Отличники бились головами об стол, оплакивая участь преподши и напрасные труды, а я созерцал медный таз, накрывший проверку, с довольным-предовольным видом. Везение сопутствовало мне всю мою жизнь. Теперь вам понятно, почему я не слишком удивился, получив назначение на «СТ-2». «Соборная Терра-два», «Ноль Вторая», новейший корабль розовая мечта всех курсантов. Когда я осознал, КУДА меня направили, в полной мере, сердце заколотилось где-то в горле. Престиж грядущего места работы мгновенно железной рукой расправил мне плечи и выпрямил спину. Я был готов в лепёшку расшибиться, только бы не лишиться свалившегося счастья и грядущих выгод. «Ноль Вторая» разительно отличалась от маленького корабля, на котором я проходил практику. «Принцесса Ния» при всей претенциозности своего названия был третьесортный маленький «грузовичок», перевозивший продукты и, как следствие, навсегда ими пропахший. «Соборная Терра-два» выполняла другие задания, в разы, в сотни раз более важные, чем перевозка земной тушёнки на очередную затхлую планетку. работать на «Ноль второй» значило… Быть элитой. Нет, я же говорил: я — типичный везунчик. …Я стоял и в упор рассматривал капитана. Зверочеловек, так его! Зве-ро-че-ло-век! Меня тряхнул нервный озноб. Мной будет управлять этот ублюдок?! Представитель расы, истреблявшей наших предков? Да как он вообще до наших дней дожил? Чёрт. Не хватало ещё, чтоб он узнал о моём отношении, не то плакала моя карьера… — Я — капитан корабля «Соборная Терра — два». Моё имя Вирал. Я — ваш командир, и Вы обязаны подчиняться мне. — Разумеется, капитан, — твёрдо ответил я. Вопреки ожиданиям, ни с кем в экипаже я так и не сошёлся. Капитана — это более чем сомнительное достижение человечества — здесь любили. Меня же выворачивало от одного его вида. Зубастая презрительная ухмылка, громадные лапищи… Уродство, издевательство над человеческим телом, созданным отнюдь не для экспериментов. Однако, я держался подчёркнуто вежливо, хотя мне едва хватало сил глядеть в его наполовину завешенное чёлкой лицо. Мерзость. Страх с каждым днём охватывал меня всё сильнее. Мне казалось, что все слышат мои мысли, чувствуют мою ненависть к капитану и собираются донести, подставить при малейшей оплошности. И тогда чего стоило всё моё везение? Мне пришлось сблизиться с капитаном, чьё имя, смахивавшее на таковое исторического кого-то-там, я не произносил и в мыслях — больно уж противное оно было. И да. Я не любитель истории, вообще-то. Одна из стен капитанской каюты была увешана вырезками из древних пожелтевших газет, учебников истории и ещё — выцветшими фотографиями. На них были одни и те же люди. — Любите историю, капитан? — спросил я, увидев всё это впервые. — Можно и так сказать, — рассеянно ответил он. Однажды я увидел, что капитан что-то черкает карандашом в старом растрёпанном блокноте. На бумагу лёгкими штрихами ложились тени и линии, и в них проступали черты лица — мягкие и женственные. Волны волос, кошачьи пушистые ушки, огромные глаза, полные света и тепла — женщина, нарисованная им, была хороша даже несмотря на своё более чем сомнительное происхождение. — Вы хорошо рисуете, капитан, — сказал я тогда. — — У меня было достаточно времени, чтобы научиться, — улыбнулся он в ответ. — Это… Ваша жена? Он поднял на меня глаза, и мне на секунду стало страшно. Взгляд был такой, как будто я с силой пнул капитана по больному месту. Через секунду он вновь склонился над блокнотом, бросив в мой адрес: — Возможно. Я, так ничего и не поняв, попросил посмотреть блокнот. Лица, силуэты, взгляды — одни и те же. Мужчины, женщины, дети, поодиночке, вместе, в профиль и в анфас, со спины, и ещё по-всякому — но всё время одни и те же. Это были люди со старых фотографий в каюте капитана — все, кроме одной женщины — той самой, с кошачьими ушами. Она и ещё другая дама, выглядящая совсем иначе, встречались среди нарисованных людей чаще всего. Когда капитан выходил из каюты, я часто рассматривал фотографии и вырезки со стены, чтобы скоротать время. Заметки нагоняли на меня тоску — грёбаная седая древность — а вот картинки были всё ещё красивы. Портрет второй женщины с его рисунков тоже был там, написанный кистью какого-то художника, не капитана. Меня заворожил этот портрет: резкая, ядовитая красота — чёрные волосы — странная усмешка — и мне снова было плевать, что это не человек. Увидь я её на улице — может, плюнул бы, наверное — хотя неизвестно, такое лицо и тело… какого чёрта досталось мутанту? А потом капитан заполнил ещё две страницы в блокноте. Профили двух женщин, набросанные быстро, были обращены друг к другу. Он озаглавил их «Сон» и «Явь», и я думал, что понял всё. Ещё через два дня картинки со стены окончательно наскучили мне, и я принялся за чтение вырезок, вгонявших меня своим пафосом в мёртвую тоску. В одной газете мне попалась маленькая фотография, совсем потерявшаяся среди текста. С неё на меня смотрел капитан Вирал. Текст заметки был озаглавлен «Победа». …А вскоре я узнал, что зверолюди не могут иметь семью. Вспомнил взгляд капитана. И понял, что, наверное, меня следовало истребить на месте. Наверное, я и правда везунчик.