* * *
POV Вольфганг. Не могу поверить, что сегодня мой день рождения… Тринадцатый день рождения. Нет, серьезно, я помню как шестилетним мальчишкой бегал от сестрицы, когда я забирал ее заколку, а она, строя из себя взрослую, начинала кричать и угрожать. Иногда, правда, я и до сих пор так делаю, но уже намного реже… Нет, а что?! Она уже взрослая, занимается учебой и сбегает из дома в слезах и крича, что ее никто не понимает… А отец с мамой все ходят вокруг нее, так заботятся, а что достается мне? «Вольфганг, ты уже взрослый, веди себя серьезнее!» — каждый день говорит папа, уставшим приходя с работы. Конечно, я понимаю, ему тяжело, да и матушке тоже… Хорошо хоть, он немного успокаивается, когда я ему играю… Не знаю, правда, может, он считает, что уже достаточно хорошо обучил меня, или я просто талантливый, это все так сложно. Я знаю, он злится из-за того, что мои оценки покатились вниз, да и поведение мое оставляет желать лучшего, но это же я! Почему я должен подстраиваться под кого-то, ограничивая при этом себя?! Я такой же человек, как и все, пусть даже и младше. Тем более, мой учитель музыки говорит, что я не так уж и плохо учусь… Ну, не виноват я, что мне не интересно! Мне интересна музыка и я не хочу заниматься ничем, кроме музыки. Она — смысл моей жизни. — Боже, какой смысл, мне всего лишь тринадцать… Поднимаюсь со старой кровати и ступаю ногой на холодный деревянный пол, который скрипом отзывается на всю комнату. Мне холодно. Слышу внизу хлопотливый голос мамы и почему-то на душе так тепло становится. Первый раз встаю до того, как меня хотят разбудить. На улице еще темно, но из-за того, что Ненни встала раньше, комнату озаряет маленькая свеча, которая своим мягким светом ластится, словно взрослый довольный кот. По моему телу прошлись мурашки от такого контраста — яркая горячая свеча немного согревала маленькое помещение, а холодный зимний воздух, вперемешку с метелью и ветром так и норовил пробиться через слабую деревянную раму. Снимаю с кровати тяжелое пуховое одеяло и сразу же накидываю его на плечи, покрываемые тонкой пижамной рубашкой. Вот так намного теплее. Посмотрев в окно и издав странный бурчащий звук, я решил пойти вниз, не все же мне сегодня сюрпризы. Несколько минут я просто стоял и смотрел на свечу. Взять или не взять? Там же, наверное, уже все разожгли, да? Эх, ладно, без нее дойду. Как можно тише приотворяя дверь, я мысленно вспоминал, куда на полу мне не стоит наступать. Аккуратно, даже не дыша, я пошел вниз, опираясь на стены узкого коридора, сильнее кутаясь в одеяло и одновременно поднимая его выше от пола. Наконец я дошел до лестницы и осторожно пошел вниз, мысленно улыбаясь спорам матушки и сестрицы. Я слишком сильно ушел в себя и, видимо, забылся, потому что наступил именно на ту ступеньку, которая скрипела сильнее остальных, Ненни тут же подскочила на месте, а ее темно-русые мягкие локоны подпрыгнули вместе с ней и так же быстро опустились невесомым грузом на тонкие смуглые плечи, на которых идеально ровно сидел топ нежно-голубого цвета, являясь началом пышного платья. Я только хотел приложить пальцы к губам, чтобы она не выдавала мое присутствие, но, наверное, я сделал это слишком поздно, потому как уже через несколько секунд она с радостным визгом и многочисленными «Поздравляю» крепко-крепко сжимала меня в своих объятиях, а мне приходилось постоянно поднимать голову вверх, чтобы ее волосы не лезли мне в лицо. — Наннерль! — знакомый голос мамы, который становился громче, как только она прошла в относительно просторную гостиную. — Ой, матушка… — Ненни с виноватым видом отпустила меня и почти загородила собой. — Тут просто Вольфганг, ну… Сам встал так рано и я подумала, что его будет лучше поздравить именно сейчас. Мама еще недолго смотрела на Ненни испепеляющим взглядом, а потом отправила ее за столовыми приборами. Потом она подошла ко мне, а подол ее темно-фиолетового платья отзывался тонким звоном, сопровождающим каждое движение. — Эх, Вольфганг Амадей, уже такой взрослый. Даже не верится. С Днем рождения, мой мальчик. — ее нежные, но тяжеловатые руки погладили меня по жестким запутанным волосам и при этом я был готов мурлыкать, совсем как котенок. И ее совсем не беспокоило то, что я сейчас стою в пижамной одежде и одеяле, хотя обычно мама всегда старалась нарядить меня так, чтобы я выглядел опрятнее всех. Я готов был вечно стоять вот так и чтобы меня просто грели объятиями. Но всю идиллию нарушил отец, с суровым видом выходя из кухни. Мне казалось, что сейчас я опять получу за свои проделки, но ничего такого не случилось. Он сказал маме уйти из комнаты, а сам продолжал стоять в дверях, насупив густые черные брови. Мне стало страшно. День только начался, а у него уже такое плохое настроение. — Вольфганг. Я рад, что ты впервые встал так рано и уже готов к бодрствованию. И хоть у тебя сегодня праздник, но это не значит, что ты имеешь право расхаживать по дому в таком виде. Приведи себя в порядок и возвращайся. — я мысленно помолился всем существующим богам и, коротко кивнув, убежал наверх. Сначала я побежал в нашу с Ненни комнату и бросил одеяло на кровать и только я собрался бежать в ванную, как вспомнил, что кровать лучше заправить. Бр-р, никогда не любил это дело. Да и выходило у меня это очень криво и неряшливо, чего не скажешь о сестре, которая буквально за минуту аккуратно заправляла кровать. Но кое-как мне все же удалось ее заправить и теперь я со спокойной душой мог идти умываться. Вода в умывальнике единственная, кто заставлял меня сегодня ждать. Я уже устал по нему стучать и, обреченно вздохнув, я убрал замерзшую руку от холодного крана. Отличное начало дня! Даже не надеясь, что что-то изменится, я еще раз ударил по умывальнику и из маленького толстого крана тонкой струйкой полилась холодная вода. — Ладно. И так умоюсь. — я намочил руки и, тут же ойкнув от холода, быстро провел ими по лицу. Очень холодно. Быстро завершив водные процедуры и стуча зубами от холода, я буквально побежал в комнату и стал искать в большом гардеробе подходящие вещи. Так, рубашка, кюлоты… Ага, вот и башмаки! Отлично. — Вольфга-а-анг! — слышу громкий тонкий голосок Ненни и уже понимаю, что она идет сюда. Маленькие ножки, обутые в недорогие черные туфельки, стучали по деревянному полу и я уже догадывался, что будет дальше. Она зашла в комнату и, открыв рот от шока (я все же был еще не одет), поставила руки на талию, стараясь сделать более грозный вид. Я лишь рассмеялся, роняя всю свою одежду на пол. Наннерль обреченно вздохнула и, сказав что-то вроде «Почему ты не взрослеешь?», начала приводить меня в порядок. Конечно, я брыкался, особенно когда она пыталась уложить мне волосы, но убегать с криками я не стал, хоть и снова разлохматил прическу. Спустились мы вместе, а матушка и отец уже ждали нас за столом в столовой. Под суровым взглядом отца я опомнился и первым делом отодвинул стул сестре, на который она села, тихо посмеиваясь. Ей богу, не люблю всю эту притворную важность, но все равно приходилось ей следовать. И как только мое тело коснулось старого деревянного стула, папа начал свою речь. Да так резко, громко и неожиданно, что я чуть не упал. — Итак, Вольфганг Амадей Моцарт, сегодня уже твой тринадцатый день рождения… И, признаться честно, я не ожидал, что эти тринадцать лет пролетят так быстро. Как мне кажется, то уже сейчас надо думать о твоем будущем, потому как неизвестно, что ждет нашу семью дальше. И ты прекрасно знаешь, что у меня на работе ситуация не самая лучшая — неизвестно, чего ожидать от директора школы и от его решений. Поэтому, я хочу сразу поговорить с вами обоими, как раз, для этого появилось и время. — его тяжелый взгляд все это время смотрел на меня, а потом переместился и на Ненни. Я нервничал, да и она тоже. — Леопольд, может, стоит перенести этот разговор на потом? Дети сейчас не готовы к точным и серьезным решениям, дай им повеселиться немного… А Вольфганг! Это же его праздник, не стоит расстраивать мальчика. —, а вот тут я вообще ничего не понял. Чем расстраивать? Что случилось? Что вообще происходит? Ох, слишком много вопросов и ни одного ответа. Я посмотрел на Наннерль, она смотрела на меня и явно не хотела влазить в разговор родителей. — Мама. Папа. Подождите. — они оба посмотрели на меня, но нисколько ее удивились такой дерзости. Я часто куда-то встревал, поэтому, это не было чем-то неожиданным для них. — Сегодня мой День рождения, так? Поэтому, может, стоит мне решать, когда стоит устраивать «серьезные разговоры»? Мы с Ненни уже далеко не дети, поэтому можем самостоятельно и быстро принимать важные решения. Отец был явно рад такому решению, а потому продолжил: — Так вот. Наннерль, ты в этом году заканчиваешь школу, и поэтому тебе уже сейчас стоит думать о будущем. Кем ты будешь, собираешься ли учиться дальше и вообще, каковы твои планы на будущее. Это действительно очень важно, поскольку место в Музыкальной Академии достанется только одному из вас. По крайней мере, это нынешняя ситуация… Конечно, я бы хотел, чтобы вы оба выбрали музыкальный путь, но сейчас нам это недоступно, да и давить я сильно не хочу. И тут мне стало не по себе. Я не знал, что выберет Ненни и от этого становилось боязно. Она хорошо играла, и знала много композиторов, теории… Но я знаю, что теория ей нравится больше, тогда как мне — практика. Я серьезно рассчитываю на то, что она позволит мне учиться в этой Академии, тем более, я давно о ней мечтаю… Она внимательно посмотрела на родителей, потом на меня. И в ее глазах что-то изменилось, они стали темнее и задумчивее… Сейчас я увидел в них что-то странное. Она словно стала взрослее лет на пять, и это только по глазам! Тишина становилась невыносимее, но она приняла решение и начала объяснять его тихим голосом, в котором мешались грусть, задумчивость и некая доброжелательность. — Папа… Отец, ты много вложил в меня сил и времени. Ты всегда занимался со мной музыкой, хоть и прекрасно видел, что я пылала к ней меньшей любовью, чем Вольфганг. А я всегда восхищалась тобой и твоим умением преподавать и поэтому еще три года назад решила, что хочу связать свою жизнь с учительским делом… Ты же видишь, насколько Вольфганг одарен в музыкальном плане, да и всю школьную и твою программы он знает наизусть, давай, лучше, он поедет в эту Академию, а я останусь в Зальцбурге. Такому решению я был удивлен, но очень рад. И поэтому, забыв обо всем на Свете, я просто выскочил из-за стола и кинулся в объятия своей сестрицы, сразу же устраивая голову на ее плече и вдыхая аромат волос, уложенных не без помощи ароматных масел. Потом я, все-таки, сел обратно и тихо извинился перед всеми, Ненни же тихо хихикнула и уставила взгляд свой в противоположную стену. — Отлично. Тогда ты, Вольфганг, после окончания нынешнего класса поедешь со своей мамой в Вену. За несколько дней до начала учебы вам надо будет прийти к директору Академии и оповестить его о приезде. А тебе, Ненни, следует начать готовиться к поступлению. Она кивнула, а я все сидел в шоке. В радостном таком шоке. И не мог понять одного. — Постой, отец, но ведь в Академию принимают только с четырнадцати, и то не всех! — я все еще недоумевал, как меня смогут туда взять. — А я все ждал, пока ты поинтересуешься. Во-первых, тебе исполнится четырнадцать уже на первом курсе. А во-вторых, один из учителей согласился помочь устроить тебя. Ты же помнишь, что я уезжал в Вену на несколько дней? Так вот, я встречался с ним и отвозил твою нотную тетрадь. Он был удивлен и сказал, что попробует тебя устроить. — Ох, папа, кому мне быть благодарным? — мне хотелось узнать имя того преподавателя, вдруг, я смогу его как-то отблагодарить. — Герр Антонио Сальери. — я несколько раз повторил это имя про себя, а папенька продолжил, — А теперь давайте перейдем к самому празднику, а то мы сделали из него непонятно что. А дальше у нас был просто веселый семейный обе… Завтрак. Да, завтрак. Мы с Наннерль рассказывали о наших проделках в школе, а матушка с папенькой просто тихо посмеивались. Правда, папа все равно нам делал замечания, но он говорил это так, что мы не замолкали с виновато опущенными головами, а продолжали рассказывать дальше. Ненни впервые дали попробовать не крепкий алкоголь, а я пил вишневый морс, который сегодня мне удалось не пролить на себя. Сначала было немного обидно, но с другой стороны, я всегда успею попробовать алкоголь. На улице начинало светать, но город все равно был серым и унылым, особенно зимой, но скрашивали эту серость весело проходящие ярмарки. Мне всегда нравилось ходить на эти ярмарки, но в последние несколько лет я никуда вообще не выбирался и это было несколько грустно. Тарелки медленно, но верно начинали пустеть и мы даже не заметили за интересным и веселым разговором, как все съели и осушили бокалы. Не знаю, как остальные, а я уже наелся, поэтому, когда мне предложили добавку я отказался и поудобнее устроился на ветхом стуле, откидываясь на его спинку. — А сейчас… Подарки! — уже пьяным восторженным голосом протянула Наннерль и захлопала в ладоши. — Подарки? Но… Мы же и так живем достаточно бедно. Конечно, я рад! Я очень рад! Как был бы рад любой другой на моем месте, но разве мы можем себе позволить покупать что-то не относящееся к дому? — я сгорбился и говорил очень неуверенно. Мне было стыдно и я не знаю почему. — Брось, Вольфганг, раз в год-то мы можем себе что-то позволить. — улыбнулась мама, в то время как Ненни уже убежала наверх, чуть не снеся комод. Вернулась она, держа руки и подарок за спиной. Мне стало и радостно, и неудобно, а для приличия уже вообще стоило встать, что я, в принципе, и сделал. Родители переглянулись, а сестрица начала свою торжественную речь. — Итак, Вольфганг Амадей Моцарт, — начало многообещающее, — тебе уже тринадцать лет! Тринадцать, даже не могу поверить. А ведь еще несколько лет назад был таким маленьким ребенком… Ой, не об этом сейчас! И папа тебя с самого раннего возраста учил музыке и сейчас ты уже играешь — да и пишешь тоже — лучше многих взрослых! И я надеюсь, что мой подарок запомнится тебе на долгие годы… И будет нужным. — на последних словах она засмущалась и протянула мне нотную тетрадь, которую все это время держала за спиной. — Ох, Ненни, это чудесный подарок, спасибо тебе огромное! — я провел пальцами по жесткой темной обложке, обводя контуры маленьких звездочек, что были на ней изображены. А в следующую минуту я кинулся в ее объятия, на что она только усмехнулась. — Кхм… Амадей. — это уже говорила мама и я в секунду отлип от сестры и, немного пошатываясь, встал ровно. — Я знаю, насколько сильно ты любишь ярмарки. Мы с твоим отцом посовещались и решили, что ты сможешь сходить на одну из них и, если захочешь, купить себе подарок сам. — Боже, даже не верится! Спасибо вам огромное. Я сегодня пойду, ладно? — я подбежал к родителям и как можно крепче обнял каждого из них. Сегодня самый лучший День рождения.* * *
POV Антонио. Мне посчастливилось работать в Академии сразу же, после ее окончания. Не знал, что меня посчитают достойным этого места, но, признаться честно, тут не так уж и плохо. Может быть, потом мне удастся пробиться выше, но пока стоит сидеть на месте ровно и стараться не ударить в грязь лицом. Так, я слишком серьезно подхожу к работе. Слишком. Надо развеяться немного, иначе я сойду с ума с этими малолетними не уважающими чужой труд детьми. Из мыслей, так и норовящих затянуть в свою пучину, меня вырвал Фридолин. Толстый мужичок, готовый на все, ради своего блага и блага своей семьи. Сам по себе он, может, и хороший человек, но жуткий подкаблучник. Застыв в дверях и только вскинув рукой, чтобы я подождал, он облокотился на косяк двери и немного присел, переводя дыхание и оттягивая ворот рубашки, чтобы свежий воздух поступал к нему как можно скорее. — Не хочу Вас огорчать, герр Вебер, но мне уже пора. Темнеет нынче рано, а мне до дома еще дойти надо. — на самом деле, никуда мне не надо. Я просто устал. Половина всех уроков — попытки успокоить студентов. Как жаль, что их нельзя пугать оружием, боже мой… — Постойте-постойте, месье, Вас хочет видеть герр директор. — Вебер поправил напудренный парик и жестом пригласил меня в коридор, а затем и к директору Академии. Я взял все свои документы, ноты и материал для студентов и пошел на выход из кабинета, при этом задержавшись на несколько секунд, чтобы затушить свечу. — Я думаю, Вы сумеете закрыть дверь. — наклонившись к лицу секретаря, я положил ключ ему в руки. — Господин Вебер. Он что-то пробормотал себе под нос, но я его не услышал, да и не хотел заострять на этом внимание. У нас с Фридолином была тихая ненависть друг к другу, но никто не решался проявить ее в открытую — он боялся меня, а я боялся, что останусь без работы. Уверенно шагая по темному коридору, который хоть и освещался свечами, но из-за отсутствия окон так и оставался в темноте, я подошел к нужному мне кабинету и постучал в дверь.«Войдите» — послышалось за стеной и мне пришлось зайти. — А вот и маэстро Сальери! — слишком громко и приторно протянул мой работодатель, что я на несколько секунд замер в дверях. — Проходите, чего Вы там встали?! Я заметил, что в кабинете присутствует еще один человек и поспешил пройти вглубь просторного помещения, в котором стоял стойкий аромат кофе. — Леопольд Моцарт. — представился тот самый мужчина и выставил сильную руку в знак приветствия. — Антонио Сальери, как Вы уже знаете. — поправив рукава камзола, я пожал протянутую руку и тут же отошел назад. — Какие-то проблемы? — Нет, что Вы. Я хочу лишь поговорить. Пройдемте в коридор? Там будет лучше. Вы же не против, господин директор? — я перевел взгляд на качнувшего головой мужчину и, даже не дожидаясь своего собеседника, вышел в узкий коридор, который после занятий казался пустым и безжизненным. Дверь тихо закрылась и я развернулся лицом к мужчине, который явно не знал, с чего начать диалог. — Так чем я могу Вам помочь? — мне не хотелось провести все свое время, которое я уже утром выбил на отпуск, в этом месте. — Вы знаете… Я наслышан о Вас, о Вашем таланте. Да и Вы стали преподавателем в столь молодом возрасте. — мужчина начал из далека, поэтому мне пришлось его немного поторапливать. — Да-да, но не хотите ли Вы перейти ближе к теме? — Да, простите. Я работаю учителем в музыкальной школе Зальцбурга и недавно мне сказали, что только один из моих детей сможет обучаться в этой Академии. Да, обучение бесплатное, но директор нашей школы сказал, что желающих слишком много и все не смогут сюда пройти. Только я хотел его прервать и сказать, что с такими вопросами лучше обращаться к начальству, а не ко мне, так сразу он продолжил: — Если моя старшая дочь решит, что ехать стоит ей, то проблем никаких и нет, но мне кажется, что она все же отдаст это право младшему брату. Вольфганг Амадей Моцарт, если Вы слышали. Он совсем забрасывает учебу и отдает все время музыке. Конечно, я рад, что он так заинтересован в ней, но я переживаю, что его ветреность сыграет с ним злую шутку. — Так, а суть в чем? — нет, серьезно, мне очень интересно, но я не слишком-то люблю подобные разговоры. — Ему на днях исполняется тринадцать. А прием в Академию осуществляется с четырнадцати лет. У меня с собой его нотная тетрадь. Может, это как-то повлияет на что-то. — большой смуглой ладонью мужчина вынул из-за пазухи аккуратную маленькую тетрадочку. Видно, что она самодельная: разного размера пожелтевшие и немного помятые листы пергамента торчали из скрывающей их жесткой кожаной обложки. — Я так понимаю, Вы хотите, чтобы я поговорил с директором, герр Моцарт? — листая эту самую тетрадь, я поглядывал на мужчину, который лишь торопливо кивал головой. — Я сделаю все, что в моих силах. Уверен, его примут. С таким-то… Талантом. Натянуто улыбнувшись, я вернул ему тетрадь и хотел было уже уйти, как мне в спину прилетел вопрос от Леопольда. — Вы же в Зальцбург собираетесь, не так ли? Мне рассказал об этом господин директор, который полагал, что Вы уже уехали. — Да, Вы правы. У меня, так сказать, небольшой отпуск. По семейным обстоятельствам. Но не думаю, что это имеет какое-то значение. Я, пожалуй, пойду. — Я могу Вас довезти. Лошади имеются, карета тоже. Раз уж нам по пути, так почему бы и нет? А Вы еще и сэкономите. — Раз так, то я… Не могу отказаться от этого.* * *
Не могу сказать, что ехали мы слишком долго или слишком быстро. Все было обыденно: остановки; набирающие и сбрасывающие скорость лошади. Единственным отличием от моих предыдущих поездок было наличие собеседника, который, кстати, уважал личное пространство и без надобности не задавал никаких лишних вопросов. Леопольд распорядился, чтобы меня довезли до главной площади, а там мы с ним распрощались. Я еще долго стоял и смотрел вслед уезжающей карете, в то время, как на голову и плечи мне медленно спускались белоснежные снежные хлопья, до того времени кружившиеся, словно в вальсе. На самом деле, несмотря на всю красоту зимы, на всю красоту и легкость тех же снежинок, я их ненавижу. Ненавижу зиму за то, что она мне когда-то принесла, а именно за смерть отца. Пусть он и относился плохо ко мне, к матери, но… Он ведь не чужой человек. Я до сих пор помню, как покрывались инеем его ресницы. Я до сих пор помню ту толпу, когда он замертво упал прямо на улице. А я и сделать ничего не смог. Но я также помню, как немногим раньше умерла и моя мать… Так больно мне не было никогда. В один год потерять обоих родителей. Закрываясь высоким черным воротом и опустив голову вниз, мне приходилось просто проскальзывать мимо людей, коих из-за ярмарок на улицах было не так уж мало. А тем более, в самом центре города. Если отходить дальше, к окраинам, то постепенно вообще ничего не было слышно. Даже веселой музыки, под которую танцевали все: и дети, и взрослые. Завернув за очередной угол, я уже чуть ли не бегом направлялся к маленькому полуразваленному домику, в котором даже через окна не было видно света от свечей. Спотыкаясь о мелкие камни, я влетаю в дверь этого самого дома и замираю на пороге в надежде, что увижу своих родителей, но нет… Я каждый год приезжаю сюда двадцать шестого января и захожу в домик в надежде, что все предыдущие годы были обычным сном. В доме было темно, но я просто помнил, где и что находилось. В комнате стоял стойкий зимний запах. Знаете, такой, что когда заходишь в давно пустующее помещение зимой и запах снега мешается с запахом старого дерева. Я всегда считал его зимним и даже не знаю, почему. На столе, все на том же первом этаже я увидел свечу, которую оставил здесь в прошлом году. Немного повозившись с влажным грязным фитилем, мне удалось зажечь эту самую свечу и синяя темнота прервалась мягким ярко-рыжим огоньком, который с каждой минутой вырастал в надежде обнять все помещение. Я даже не представлял сколько сейчас времени, и не хотел. Одно я знал точно: уже давно поздний вечер, а значит, я вполне могу лечь спать, нисколько не боясь того, что проснусь я тем же днем. Расстелив на деревянной скамейке верхнюю одежду, я лег прямо на нее. И только моя голова коснулась твердой лавки, так я сразу же заснул, не обращая внимания даже на холод, который пробирался сквозь дверь и окна.* * *
Проснулся я уже тогда, когда солнце вышло на самый пик и на улице было светло. Должно быть, сейчас примерно одиннадцать часов, боже мой, как долго я спал. Так, мне нужно будет сходить на ярмарку и что-нибудь прикупить, потому что иначе я точно никогда и никуда не встану. Сажусь на скамейке и, потягиваясь и заодно слушая хруст уставшей спины, потираю глаза. Сначала мне казалось, что я выспался. Нет, точно, показалось. Медленно, словно боясь кого-то разбудить, встаю с лавки и сразу же надеваю верхнюю одежду, тут же направляясь на выход. Свеча догорела, поэтому в небольшой, но такой уютной комнате, царил полумрак, который кардинально контрастировал с ярким светом на улице. Холодно и с крыши изредка падают короткие сосульки, которые в ту же минуту — или даже секунду — с громким треском разлетаются на тысячи, сотни тысяч осколков. Ярмарки будут проходить еще неделю с небольшим, но люди почему-то предпочитают толкаться в первые дни. Да, мне это не особо понятно, но, в принципе, мне ведь тоже туда надо будет сходить — самые обычные магазины в такие периоды почему-то закрываются. Даже немного раздражает, право. Если подходить ближе к центральной площади, то слышен и ребяческий смех, и наставления взрослых, и зазывания продавцов. Но при всем этом в воздухе стояли сотни самых разных ароматов. От свежеиспеченных булочек с корицей до старых свитков пергамента. Я, похоже, совсем забылся, потому как вообще не заметил, как в меня влетел какой-то парнишка. — Ай! Больно, — вскрикнул он, потирая ушибленную спину. — Извините, пожалуйста. — Черт бы тебя… — так-так, надо успокоиться. Поднимаясь с кристально белого снега, я протянул руку мальчишке. — Ладно, с кем не бывает. Все нормально. Он зацепился за мою руку и поднялся с земли, все еще тихо скуля от боли. Через несколько секунд прибежала, как видно, его сестра и стала отчитывать своего, наверное, младшего брата. — Вольфганг! Ты извинился хотя бы? — спрашивала она у мальчишки, отряхивая его от снега. Я не смел даже двинуться с места. — Извинился! Все, Ненни, пойдем отсюда, мне неловко… — в ту же минуту его и след простыл, а девочка, глубоко вздохнув, поплелась в сторону ярмарки. Я последовал за ней. Тем более, что путь мой лежит в том же направлении. — Вы простите его, он бывает неловким. — теперь извинялась Ненни, видимо, не поверив на слово брату. — Вы же тоже на ярмарку, да? — Да… На ярмарку. — Может, раз уж возникла такая ситуация, нам стоит познакомиться? — Да-да, конечно. Меня зовут Антонио Сальери. — Мария Анна Моцарт. Можно просто Наннерль или, как говорит мой братец, Ненни. Тот, что сбил вас с ног — как раз мой брат. Вольфганг Амадей Моцарт. Я замер на месте, но, поймав недоуменный взгляд своей новой знакомой, пошел дальше, погружаясь в свои мысли и гадая о том, тот ли это Моцарт или просто совпадение.