Приговоренный

Дым вился над городом, оседая седовласыми хлопьями на лица прохожих, закидывающих голову к горящему красным небу. Вот вам и конец света. Разрушенный мир, который строили веками, создавали всю систему отношений, понятий, манер… И теперь это все рухнуло также, как исчез с лица земли Английский Парламент, как подломился в основании своем Большой Бен, как статуя Свободы, махнув на прощание рукой, ушла под воду, оставляя на поверхности лишь никогда и не горевший факел. Мелкая бутафория. Солнце еле проглядывало из-за розовых туч. Дожили: дневного света не хватает, чтобы прочесть отрывок любимой книги и насладится настоящим теплом. Догадки о конце света оказались лишь глупыми сказками. Кто же знал, что лишь один человек в этом мире, который, судя по виду, не смог бы и пятнадцати килограмм поднять, окажется непревзойденным гением, дарящим обещания направо и налево. А обещание было в принципе одно – освободить мир. И вот он – результат. Перелом всего, к чему люди привыкли. Он стер с лица Земли всю власть, которая могла быть. И, казалось бы, теперь ему стоит встать во главе этой разрухи, стать ее полноправным правителем, но нет. Он исчез, закутавшись в пыльное одеяло, сгорел в огне своего смеха и ликования, оставив людей, жаждущих встречи с ним, в темной пустоте событий. Его сумасшедшие голубые глаза будут сниться мне ночами, если я еще смогу выжить. Какая разница, что история этого переворота известна всем, а имя злого гения – Луи Томлинсон – перелетает с уст на уста, каждого, кто еще может дышать, не пытаясь выплюнуть свои испепеленные легкие на серую землю. Какая разница, если Он выбрал настолько неподходящее время, в котором каждый, кто носит на цепочке месяц – преступник в этом мире играющего Запада? Какая разница, что он подверг опасности всех, кто произносит святое имя на «А» не со страхом, а с повиновением? Иншаллах. Да даст Аллах. Кому-то жизнь, кому-то смерть, а кому-то раскаленное железо между лопаток, запах горелой плоти и возможность пить лишь свою кровь, вместо воды, которой итак почти не осталось. Да. Луи, ты разрушил более-менее безопасный мир. А меня и вовсе оставил подыхать, подвешенным на цепях, кричащим и извивающимся от боли. Да и что с того? Все равно, если бы из меня могли выбить эту дурь, которую нормальные люди называют любовью, они бы выбили ее с первым моим вздохом. Но нет, моя кровь, моя плоть, мое сознание – всё, что принадлежит тебе, будет хранить верность до последнего толчка сердца в развороченной груди. Сегодня мне дали тетрадь и чернила. Сказали писать. Писать, что произошло со мной в последние три дня моей жизни. А что я могу описать, кроме отчаяния и боли? Что я могу сказать, кроме того, что злюсь на тебя? И что я могу чувствовать, кроме всеобъемлющей тоски по тебе? Окей, немного злости, ведь я не понимаю, зачем ты это сделал. Мальчик мой. Я видел уцелевшие репортажи. Я знаю, что тебя уже и нет на этой планете. Знаю, что летящие обломки не могут пощадить такую мягкую душу, стоящую у них на пути. Знаю, что все равно люблю тебя, даже если ты без лица, ведь в моей памяти ты навсегда с ним. Но твоя большая игра не имела никакого значения и стоимости. Хотя… *** Ручка падает из ослабленной руки загорелого юноши, глаза которого впали глубоко в череп, а скулы кажутся выточенными из камня несколько грубым скульптором. Он встает на ноги, ведомый конвоем. Кидает потухший взгляд на часы у одного из них на руке: 23:50. Отлично. До конца его жизни лишь десять минут. Слабая улыбка пробегает по потрескавшимся губам. Глаза немного слезятся, дыхание сбивается, но ничего… Главное, что сердце уже не сможет забиться в страхе за свою жизнь – она кончилась, когда голубоглазый мужчина, почти парень, сгорел до тла, заливаясь смехом, в здании взорванного Парламента. - Зейн, ты готов? – полноватый мужчина с добродушным лицом ставит его коленями на серый песок, который в свете факелов отливает розовым пеплом. Красиво. - Нельзя быть готовым к смерти, – шепчет юноша, пряча глаза за длинными ресницами. - Верно, парень, верно, - мужчина дает кому-то знак и справа от Зейна появляется человек, укутанный до лица в белое, словно восточное, одеяние. – Мы решили сделать все, чтобы тебе было как можно комфортнее, хоть ваши группировки никогда не предоставляли таких возможностей нашим людям. Гребанные террористы. Мы ничего не делали, хочет сказать приговоренный, но зачем, если в этом мире никто не может его услышать? Сабля сверкает в руках его палача, а Зейн лишь думает, как красиво будет смотреться кровь на белом полотне. - Будет последнее желание? - Можно телефон на минуту? Огонь взрывается, и столп искр отправляется в поддернутое дымкой небо. Телефон ложится в руку, Зейн мгновенно открывает сообщения. До свидания, мистер Томлинсон. Устройство остается в руках юноши, и в момент, когда слово «отправка» сменяется на «доставлено», где-то сбоку, от палача, раздается тихое ах… И шепот Луи разрывает сгустившуюся тишину: - На счет три – беги.