Память.

Предметы лучше всего сохраняют память об ушедшем человеке. Когда человек умирает, все вещи в доме хранят его характер, его запах, его привычки. В пустой квартире все кричало о ней, каждая вещь напоминала об ее взбалмошной хозяйке, которая постоянно забывала убрать что-то на место. Каждый журнал, каждая шкатулка, каждая мелочь заставляла видеть перед собой облик девушки, навсегда ушедшей из этой квартиры. Она убегала на учебу, не успев допить свой чай. Боясь опоздать, наскоро поцеловала сонного парня в щеку, взъерошила его белые и без того растрепанные волосы, написала записку в пару строк и выбежала из небольшой квартирки в прохладное весеннее утро. Молодой человек проснулся через несколько часов после того, как невысокая, достаточно хрупкая девушка закрыла за собой входную дверь. Поднявшись с кровати, он обнаружил на комоде клочок бумаги с единственной фразой, написанной ровны девичьим почерком: «Если ты не вымоешь посуду, я оторву тебе голову». Криво усмехнувшись, парень приклеил записку на прежнее место и отправился в душ. Его звали Гилберт Байльшмидт. Он был студентом технического ВУЗа, прекрасно разбирался в технике, играл на гитаре и просто ненавидел порядок. А ненавидел он его потому что не умел этот самый порядок соблюдать, за что регулярно получал по первое число от своей девушки, с которой они жили вместе почти полтора года. Их совместная жизнь больше походила на активные военные действия. Не всегда, конечно, но зачастую. Это было уже настолько привычно, что домашние перепалки воспринимались, как должное, а участники доблестных сражений давно перестали обижаться друг на друга. Это утро начиналось также как и многие другие, но что-то все же не давало Гилберту покоя. Чашка с остывшим чаем, стоящая на столе, почему-то ужасно нервировала его, но поставить ее в мойку означало подписать себе смертный приговор, потому что, вернувшись с учебы, Элизабет обязательно выпьет холодный, чуть горчащий черный чай с каким-нибудь печеньем или конфетой. Он познакомился с ней по пути домой три года назад, когда девушка немного заблудилась и не могла найти нужную ей улицу. С этого все и началось. Элизабет Хедервари -весьма красивая девушка с отвратительным характером. Нет, она не была стервой, просто очень вспыльчивой и взрывной. При условии того, что Байльшмидт постоянно подтрунивал над ней и выводил из себя, получал по голове парень достаточно часто. Она училась на лингвиста, проводила кучу времени за книгами и учебниками, забывая, временами, даже поесть. Несмотря на свою занятость, девушка всегда успевала убраться в квартире и приготовить что-нибудь, чтобы Гилберт, вернувшись вечером домой, не остался голодным. В этот день, казалось, все было не так. Передачи по телевизору путались, за окном хмурилось небо, а Элизабет, как назло, должна была задержаться на учебе. Все шло не так, как хотелось бы, не так, как, по мнению Гилберта, должно было быть. К середине дня Байльшмидт потихоньку начал сходить с ума от ощущения того, что сегодня что-то должно произойти, что-то очень плохое. За час он позвонил Хедервари семь раз и все семь раз, к его огромному удивлению, она взяла трубку и даже не накричала на него за излишнюю надоедливость. В ее голосе слышались тревожные нотки, которые не давали Гилберту покоя, не давали ему успокоиться. В семь часов вечера раздался тревожный звонок мобильного телефона. Не раздумывая подняв трубку, парень нетерпеливо проговорил: - Господи, Лиз, ты сдурела? Я думал, что ты… - Молодой человек, я звоню сообщить Вам, что Элизабет Хедервари находится в центральной больнице города в связи с масштабным дорожно-транспортным происшествием. Просим Вас как можно скорее прибыть в приемный покой. Приносим свои соболезнования. Голос в трубке был каким-то механическим, холодным и бесчувственным. На том конце оборвали вызов, а вместе с этим звонком оборвалось и что-то внутри Гилберта. С минуту он просто стоял и смотрел прямо перед собой, стараясь справиться с накатившим на него липким страхом, который своими холодными щупальцами опутывал разум и сердце. Байльшмидт не помнил, как он добрался до больницы, как влетел в приемный покой, как нашел нужную ему палату, которая оказалась пуста. Врач объяснил, что девушка находится в операционной, что состояние ее крайне-тяжелое и что если операция пройдет успешно, ее переведут в реанимацию. Шанс на то, то она выживет, ничтожно мал, и все, что оставалось молодому человеку – ждать. И он ждал. После того, как Элизабет была переведена в реанимационное отделение, он перестал бывать дома и дежурил возле дверей ее палаты. Гилберт ночевал у друзей, боясь возвращаться в пустую, серую квартиру, где каждая мелочь напоминала о яркой, вспыльчивой, веселой Хедервари, которая лежала сейчас без сознания, за которую дышал аппарат, а все руки были исколоты капельницами и внутривенными инъекциями. Байльшмидт каждый день приходил к ней и часами рассказывал обо всем, что происходило вокруг. Он говорил о погоде, о новостях, о том, чем он занимался, что говорят врачи. Он свято верил, что она все же слышит его, а чувство одиночества холодными волнами накатывало на него снова и снова. Голову парня ни разу не посетила мысль о том, что он оставит Элизабет, что он опустит руки и больше не придет к ней. Он стискивал зубы и терпеливо ждал. Она очнулась через три недели после поступления в больницу. Ее сразу перевели в обычную трехместную палату, сняв с аппарата искусственной вентиляции легких. Гилберт был рядом, когда она открыла глаза. Мутный взгляд оливковых глаз пытался сфокусироваться на расплывчатом силуэте, который находился рядом с кроватью. Тяжелые веки сомкнулись и открылись вновь, позволяя, наконец, увидеть того, кто все это время постоянно был рядом с ней. - Гил… Сухие, потрескавшиеся губы чуть шевельнулись, выговаривая знакомое имя. Задремавший было парень вздрогнул, подскакивая на стуле и ошарашенно глядя на изможденное лицо девушки: - Лиз? О Боже мой, Лиз. Он растерянно улыбнулся, ловя тусклый взгляд мутных зеленых глаз. Осторожно коснувшись ее руки, Байльшмидт опустил голову и судорожно выдохнул, пытаясь казаться невозмутимым и стойким. Но ей было бесполезно врать. Несмотря на шум в голове, несмотря на жуткую боль во всем теле, она видела тени, залегшие под алыми глазами, видела осунувшееся бледное лицо и видела особый взгляд, который бывает только тогда, когда надежда почти умерла в человеке. - Те…тебе бы поспать, дурак. Даже будучи в таком состоянии, она беспокоилась вовсе не о себе. Гилберт привычно ухмыльнулся и взглянул на девушку: - Я рад, что ты снова со мной, Лиз. Следующую неделю он почти не выходил из больницы. Он проводил все свое время с очнувшейся Хедервари, смотрел на то, как постепенно становится живым ее взгляд, на то, как ей становится легче разговаривать, смотрел на свою Элизабет, которая так отчаянно цеплялась тогда за жизнь. Все оборвалось в один миг. Он просто снова пришел в больницу, настроенный на то, что сейчас увидит, насколько стало ей легче сегодня, почувствует, насколько потеплели ее длинные пальцы. Все оборвалось тогда, когда он не обнаружил Элизабет в палате, когда он заметил, что ее кровать аккуратно застелена. Постовая сестра сказала, что ночью у Хедервари открылось внутреннее кровотечение, и ее вновь отправили в реанимацию. Внутри у Гилберта похолодело и липкий страх снова заковал его в свои цепи. Он почти не помнил тех нескольких часов под дверями реанимационного отделения, он не помнил ничего кроме мутного взгляда оливковых глаз и тихо шелестящего голоса. Она умерла в этот же день в восемнадцать часов тридцать четыре минуты. В это время оборвалась ее жизнь. В это время Элизабет Хедервари навсегда покинула этот мир. Для Бальшмидта в это время закончилось все то, ради чего он жил. В это время умерла надежда на лучшее, которая все это долгое время теплилась в душе беловолосого юноши. Дальше все было, словно в тумане. Бумаги, соболезнования от немногочисленных знакомых, похороны, снова слова сожаления и…тишина. Тишина и ощущение полного, беспросветного одиночества в огромном, пустом, чужом для него мире. Гилберт вернулся в серую, безликую квартиру только спустя неделю после похорон Элизабет. Он закрыл за собой входную дверь, разулся, прошел в гостиную и замер. Все вещи лежали на своих местах, в воздухе витал ЕЕ запах, на спинке дивана небрежно валялся голубой домашний халат, а на холодильнике была приклеена еще одна записка, которую в то утро он просто не заметил: «Обед в холодильнике, Гил. Пожалуйста, не забудь заглянуть сюда :)» Парень тяжело опустился на диван, обхватил голову руками и впервые за это время взвыл от накрывшего его с головой одиночества.