Дракон

"Я сжег двести миров, чтобы сделать тебя моим," - говорит он: "И сожгу еще двести, если потребуется". В его устах это не звучит ни как драматичная, трескучая угроза, ни как напыщенное бахвальство. Только как выражение простого, очевидного факта. Я сжег. Я сожгу. В его устах это не звучит как метафора, сколь угодно старая и затертая, как образ для мятежа, бунта, завоеванных планет, покоренных или уничтоженных систем. Только как буквальное описание. Я сжег. Я сожгу. Словно половина галактики и впрямь накрыта, объята, окутана огнем, и он - источник и центр пламени, словно этот огонь берет начало в его движении, в его дыхании, в его мыслях. Стоит мне дать себе волю хоть немного, и в его присутствии я вижу пламя. Стоит мне дать себе волю, я начинаю чувствовать горячий воздух, из которого выжжен кислород, сладковатый дух горящей плоти, едкий запах плавленного пластика, металлический привкус раскаленного керамита, химический дым отработанных боеприпасов. Но не только. Где-то там есть и запах ладана и плавленного козьего жира, запах душистых трав, которые мы бросали в жертвенные костры на Баале. И запах тлеющего пергамента от сжигаемых перед битвой клятв. Очень слабый, но он есть. Мой старший брат Гор всегда плохо вязался с утонченными метафорами и философским истолкованием слов, и всегда очень хорошо - с физической реальностью. "Я попросил тебя у нашего отца после того, как увидел тебя впервые", - говорит он: "Когда ты стоял в своих нелепых дикарских лохмотьях, увешанный костяными амулетами. С тебя сыпался песок, от тебя разило козами и ты не знал ни слова на готике. Но ты уже был ты, мой сияющий. Я спросил у отца, не отдаст ли он тебя мне. И он отказал мне. Огорчился моим желаниям и принялся объяснять мне, что ты мой брат и мне следует любить тебя как брата. Что тебе предназначена великая и особая роль в его замысле, и он хочет, чтобы я понимал и ценил тебя так же, его гневным ангелом, его истребителем чудовищ. Он любил поговорить о своем замысле, ты же помнишь". Он пожимает плечами, рассказывая эту историю, словно приглашает меня присоединиться к возмущению очевидной несправедливостью, которую Отец допустил по отношению к нему. Он отказал мне. Гор знает, что Отец ответил ему простым отказом на просьбу, за которую любой другой подвергся бы отвержению, гневу, суровому наказанию, которую никто другой не осмелился бы и помыслить, не то что высказать. Гор знает об этом, Гор всегда знал и не видит в этом ничего странного. Его слова о другом. Отец отказал мне. Спустя век я убил его. "Как будто он умел ценить тебя, мой драгоценный" - говорит он: "Как будто он понимал". Он никогда не вкладывает ни малейшей иронии, ни малейшей снисходительности в эти слова. Они всегда значимы, полновесны, предельно серьезны. Мой сияющий. Мой блистающий. Мой драгоценный. Мой драгоценнейший. "Тебе идут рубины именно этого оттенка," - говорит он: "Подойди, встань в свет. И ты, и они особенно хороши на свету." Встань в свет. Будь у моего трона. Расправь для меня крылья. Я встаю. Я расправляю. Дракон. Я знаю и само это слово, и многочисленные, перепутанные, повторяющиеся мифологемы. Оно ничего не передает. Я вспоминаю, как давно, еще в той, прежней жизни, специально для меня нашли древнюю, страшно древнюю мозаику. Ее хранили законсервированной вместе с куском каменной кладки стены, и она уцелела лишь потому, что стекло и цветной камень неожиданно долговечны. В ней было больше осыпавшихся фрагментов, чем сохранившихся, но я сумел мысленно достроить, это не было трудно. За моей реакцией наблюдали, и было легко понять, почему: у ног крылатой фигуры в доспехах, с безмятежным, отрешенным лицом, лежала отрубленная голова дракона. Это была голова ящерицы, с причудливо, замысловато извитым языком, и золотыми глазами, с гребнем в виде стилизованных языков пламени, словно художника и мастера больше всего увлекало изящество линий. Ангел, попиравший ее, стоял небрежно, едва сжимая свое тонкое, узорчатое копье узкой ладонью. За его спиной тело дракона сплеталось в округлые, симметричные узлы и кольца, и лужа крови была в виде правильного, аккуратного овала. Я тепло поблагодарил тогда. Мозаика была очень красивая, и разыскать ее для меня стоило трудов и беспокойства. Дракон - змееподобное существо с крыльями, изрыгающее огонь и спящее на горе золота. Огромное или непомерно огромное. Алчное. Коварное. Злопамятное. И ничего, похожего на мои сны. В них я видел город, имперский город с высотными зданиями, или линию горного хребта выше облаков. И я видел, как в полной тишине сдвигается, сминается, вздыхает, как нечто живое, горизонт. Как открывается глаз, багровый глаз, и весь горный хребет, весь город-улей не больше пятнышка близ центра черного вертикального зрачка. И я задираю, все сильнее задираю голову во сне, чтобы увидеть целиком, но не могу, потому что силуэт не вмещается в окоем. Я всегда просыпался до пламени. Я тоже видел обычные сны, не только истинные. Этот был из тех, что я хотел считать обычным. "Я снова беседовал сегодня с Магнусом по поводу лекарства для твоих детей,он настроен оптимистично" - говорит он. "И ты можешь повидать кого-нибудь из них. Я знаю, ты скучаешь. Не нужно делать стоического лица, ни к чему. Назови любого из них и у тебя будет несколько часов завтра." "У меня хорошие новости из Пятисот миров" - говорит он: "Мое личное присутствие даже не понадобится. Я знаю, ты будешь просить за Робаута, если он достанется нам живым. У него должно хватить мудрости и благоразумия". "Ты будешь рад узнать, что я запретил Лоргару те самые жертвоприношения" - говорит он: "Но ты и я летим завтра посетить твой храм". Он говорит, улыбается мне, спокойно поворачивается ко мне спиной, и протягивает руку к моим крыльям, рассеянно поддевает нити жемчуга и рубиновые капли, задевает перья. Я не отвожу взгляда от багрового ока у него на груди, с черным вертикальным зрачком. Я не отвечаю ему. Я почти никогда ему не отвечаю. Если мое молчание и беспокоит его, он никогда не подает вида. Он говорит, и я вижу пламя, бьющееся у него в груди с силой реактора линкора, с силой звезды- белого гиганта, с силой и тяжестью ядра галактики. Я слышу треск огня, и дышать тяжело. Мне часто, в последнее время все чаще и чаще, снится нелепое это, узорчатое копье, с узким наконечником в виде листа. Оно такое бессмысленно хрупкое, что наверняка переломилось бы, попробуй я только взять его в руку.