Physalis

Парень идет, ступая босыми ногами смело. Смотря под ноги, но не анализируя. Если под ногой попадается корешок, то он не делает попыток его переступить, маленькие камушки почти не двигаются под уверенной поступью, лишь глубже уходят в рассыпчатую почву. Травы здесь дикие и разросшиеся буйно, на свободе, без ограничений, ни кем не удерживаемые и не нужные никому так же сильно, как никто не нужен им. В голове у этих растений, наверное, пусто-пусто, ни мыслишки, ни заботинки. Прольется ли дождь? Придет ли зверь, ли человек? Машина, двухколесное, другой механизм? Прольется и иссякнет, придут да уйдут. Заботы не для трав и цветов, хоть и висит их жизнь на тонкой паутинке, прилипшей к этой самой тонкой ветке. Хруст. Хадзимэ опускает глаза и убирает ногу с места, на которое она только что опустилась, секунду назад ещё так уверенно. Тонкий и сухой стебелек холодного оттенка и безнадежно раздавленный оранжевый фонарик. Сухой, недавно расставшейся с жизнью сундучок. Тонкие жилки, пронизывающие когда-то удивительное украшение природы, теперь поддерживают осколки яркого стекла, теплого, а из нутра бутона, совсем беззащитны теперь, торчит маленький шарик. Какой-нибудь пестик, тычинка, другое приспособление безумно важное мертвому растению. Парень садится на корточки, упираясь подбородком в правое колено, двумя пальцами, осторожно и трепетно за стебелек поднимает бывший фонарик. Немного вытянув руку, он ложится на спину, прямо там, где сидел, и осторожно опускает осколок красоты на свой большой лоб. Большой... ? Хадзимэ поднимает руку и ставит большой палец между бровями, а указательный у основания волос, затем отводит ладонь от лица и смотрит на получившееся расстояние. «… такой же большой лоб, как у Ива-чана!» Парень цокает и роняет безжизненно руку на землю вдоль тела, а второй проводит по груди ниже, на животе остановившись, прислушиваясь к приятному чувству тепла. Воздух начинает холодеть, но ладонь ещё теплая. Над диким заброшенным полем идет борьба ещё голубого неба и розовеющих облаков. Солнце – гигантский гонг, медленно спускается все ниже и гудит, гудит, забирая с собой жару и терпкость дня. Небесный покров обливается кровью, краснеет и признает поражение, стекаясь к краю безжизненно, резко и утомительно пессимистично. -Достало, достало, достало…! – как мантру повторяет он, но это, конечно, совершенно не помогает. Почти вся команда приехала в милый дом Тоору на короткие каникулы, он где-то в такой же милой глуши, окруженной, конечно, совершенно милым лесом. Мама у Дуракавы добрая и понимающая, отец не вмешивается в дела молодежи, но всегда помогает при надобности. Матсукава и Ханамаки спят на чердаке, но там собирается довольно большая компания каждую ночь. Там темно и прохладно, в пледах, с чашками и термосом полным чая, место, чуть более близкое к звездам становится ужасно уютным. А вот микроскоп Ойкава куда-то спрятал… Иваизуми наклоняет голову и чувствует, как осколки растения падают со лба на землю, не обращая внимания. Совсем темно на диком поле. Оно здесь одно, странное, посреди леса, но не слишком далеко от «милых» дачных домов. Мама Предурокавы говорила, что когда-то оно кому-то понадобилось, кто-то вырубил лес и ухаживал за почвой, кто-то засадил его, но что-то случилось и поле бросили как есть. Теперь оно самостоятельно взрастило собственные плоды, не съедобные и ненужные, это ненужное поле. И никуда не исчезает, только становится выше и запутаннее. Парень смотрит на почти недвижимые растения, стебли и колосья, пушистые наконечники, подрагивающие и шуршащие, царапающиеся листья, не ровные и тусклые бутоны. Кто принес сюда Фонарик…? Хаджимэ скосил глаза к земле, но ничего не увидел во тьме, сухой скелет цветка лежал где-то там, в траве один. Уставший. Его все достало. «Ойкава красивый придурок» - можно подумать, пока никого нет рядом, можно думать даже очень-очень громко: «Ойкава красивый» Красивый и страшный. Улыбка у него окаменелая, привычная такая, приторная. Как часто он улыбается? Сложно сказать. Легче сказать, как часто он НЕ улыбается. Он НЕ улыбается редко. Когда он анализирует записи матчей, когда у него что-то не выходит на тренировке, когда он серьезен во время трудных матчей, когда он проигрывает. А сейчас он улыбается? Иваизумэ убежал на ночь глядя, босиком прямо с террасы, в поношенной футболке и серых пижамных штанах в лес. Случайно набрел на это поле, упал здесь и чего-то ждет. В глубине души, он надеется, что Дуркава сейчас не улыбается, волнуется, молчит непривычно и, может быть, даже кусает костяшки пальцев. Как по-детски убежать из дома! «Ищите меня!» Хотя, знаете, вовсе не по-детски. Никакой ребенок не совершит такой вопиющей глупости. Был бы Хаджмэ ещё ребенком, он бы сидел на чердаке, обзывался бы и бил лучшего друга, смотрел бы на его улыбку и невольно улыбался бы в ответ. Нет-нет. Он уже совсем взрослый, что бы что-то для себя решить, сбежать из дома, спрятаться, от того, что нравится, что хочется видеть. Только взрослые способны совершать добровольные преступления против самих себя. Парень снова поднял глаза к небу. Веки не были тяжелы, наоборот скорее, легкие, как пух, закрыть глаза и забыться не было ни желания, ни возможности. Парень согнул ноги, поджал их как можно ближе. Ночной воздух начинал неприятно щекотать голую кожу рук, лодыжек, шеи, но не детское упрямство пригвоздило потерянного Иваизуми к земле. Где-то вдалеке протяжно кто-то кричал, немного хрипловатым голосом. Парень улыбнулся, но второй окрик долетел до него четче, он услышал свое имя, и голос принадлежал Ханамаки, а немного правее вдруг раздался короткий окрик Матсуна. Хаджимэ приподнялся на локтях, ему показалось, что трава, наконец, начала шевелится, покачиваться и шуршать почти оглушительно в ночной тиши. Заметив светлую макушку Макки, ярко выделяющуюся на фоне темных деревьев уже на окраине поля, парень снова лег и притаился, выпрямив ноги и сложив руки на груди. Он прислушивался и слышал. Вот шуршит трава, кто-то перекрикивается и зовет его по имени. Рано или поздно, они все равно его найдут или придется идти домой, из-за холода или даже голода. Кто знает… Парень поднял руку к небу и начал ей слабо качать в такт травам, чуть улыбаясь. Трава зашелестела где-то, захрустели редкие сухие сучья, кто-то бежал. Кто-то в тяжелых ботинках и очень уставший. У него громкое, сиплое дыхание и … встревоженный взгляд. Кто-то нашел его. Кто-то замер у его ног, почти касаясь носками обуви голых ступней. Хорошо, что парень закрыл глаза, было бы немного неловко. Он отпустил руку. -Ива-чан… - Ойкава упал на колени и начал странно попискивать своим сладким голосом. Иваизуми открыл глаза и присел. Перед ним сидел парень с растрепанными волосами, с вспотевшим лбом и взмокшими висками. Он обнимал гигантский букет, из полевых цветов, огромный, закрывающий его грудь, скрывающий пальцы где-то в извилистых сучьях и стеблях. -Я так испугался, Ива-чан… ты дурак!... – голос у парня дрожал и ломался немного визгливо, как карамель, а на губах на секунду расцвела улыбка. Из букета торчали красные фонарики. -Я так испугался…! – Ойкава позабыв о растениях в руках, наклонился и прижался всем телом к другу, между их телами рассыпались сухие цветы, затрещали и осколками остались на одежде. Тоору глупо всхлипывал, слабо, наигранно бил по спине и по груди парня. Рядом появился сначала Ханамаки, а затем Матсукава, они улыбались и тоже бурчали, и смотрели немного странно на связующего, на капитана, на красавчика и выпендрежника. Иваидзуми почему-то перестал чувствовать себя плохо и совершенно по-детски обнял друга, улыбаясь ему куда-то в плечо. В тот вечер на губах Тоору, расцвела одна из самых красивых улыбок, за которую Хаджимэ все ещё себя винит.