Не зовите смерть

      Мне интересно: у каждого ли человека есть такое место, куда он отправляется, чтобы поразмышлять? У меня есть. Когда я готова поубивать нахрен всех, кто попадется в поле зрения, отправляюсь в лес. Ухожу в самую чащу, туда, где непролазный бурелом, прихватив с собой верного спутника — топор. А куда ж без него? И вот там я ощущаю свободу.       Щепки летят в разные стороны, гулкий стук разносится по округе, пугая лесную живность, а я машу своим оружием, как треснутая на всю голову. Луплю по стволам и веткам, разрубаю древесину нещадно, долблю до тех пор, пока стук топора не становится тише бешеного стука сердца. Моего сердца. Стремящегося вырваться из груди, выталкиваемого лошадиной дозой адреналина и адской физической нагрузкой.       Тогда, запыхавшись, выплеснув клокочущую злобу, вымотавшись, я нахожу успокоение. Тихо и мирно собираю щепки, сучья и поленья, складываю и запаливаю костерок. А когда огонь разгорится, сажусь прямо наземь рядом с ним, пялюсь на языки пламени. И размышляю.       Так было и тогда, когда подонки из Капитолия заперли меня в камеру мерзкого и душного подземелья. Помню дикие крики смазливого женишка Сойки за стенкой, вспоминаю, как сбивала руки в кровь о камень камеры, как орала до хрипоты все возможные ругательства, как желала, чтобы эти капитолийские твари сдохли…       Я хотела, чтобы они оставили его в покое так же сильно, как и чтоб продолжали: ведь, как только оставят его, придут ко мне… А когда сил вопить не оставалось, я садилась, закрывала глаза и представляла пляшущие языки пламени, танцующие над костром. Они горели внутри меня, пылали, давая силы бороться. Я все еще была жива.       Бороться… Уж что-что, а бороться я умею охрененно! Я херов спец по борьбе! И не потому что я так хотела, а потому что будь по-другому, мне давно бы пришел пиздец!       Еще тогда, на моих Голодных играх, когда этот ублюдочный гавнюк Фликерман, повизгивая, как резаная свинья, от радости и восторга, объявил Панему: «Добро пожаловать на 71 Голодные игры!» Я знала: костлявая старуха смерть стоит за моей спиной. Я чувствовала ее холодное, зловонное дыхание на шее, ощущала, как цепкие когти хватают за щиколотки. Я боялась. О боги, я так боялась! Оттого и была беспомощной.       Нет, я не разыгрывала никчемыша, как все говорят, я была такой: загнанной в угол, раздавленной близостью могильной плиты, неспособной совладать с дрожью в руках и коленях, обезумевшей от животного страха. Я была такой. Знаю, я должна была умереть. Трибуты умирали, убивали друг друга, оставляя меня на закуску. Я бежала! Бежала прочь, гонимая леденящим душу ужасом, заставляющим цепенеть, убивающим всё человеческое, оставляя только животные инстинкты… Даже не знаю, как в моих руках оказался топор. Правда! Столько раз смотрела запись своих игр, но так и не поняла, как заполучила оружие, но ощутив в руках тяжелую рукоять, подумала: «Я всё еще жива».       О да! Я жива! Живее всех живых, суки! И я хотела, нет — жаждала — такой и остаться! И что надо было для этого? Сущий пустяк — зарубить пяток других трибутов. Да, я сделала это, не дрогнув. А потом смеялась над костлявой старушкой Смертью, которой пришлось убрать от меня свои мерзкие ручонки. Смеялась от души!       Вернулась в Капитолий. И все так хорошо начиналось! Я — Победитель! Честь мне и хвала. Вот тебе и дом, и состояние, и тур по Дистриктам… И тут… Я снова ощутила запах смерти. Он исходил от меня самой. Будто я и была Смерть. Сперва это неясное, но навязчивое ощущение, казалось игрой воспаленного рассудка, а потом…       Потом я получила письмо от президента Сноу, который уведомлял, что некий мистер Клэртон участвовал в аукционе и выиграл… меня.       Ну уж нет! Я извозила свои руки по локоть в крови не для того, чтоб какой-то капитолийский урод возил по мне своим пузом, пялил, как портовую шлюху! В общем, я вспорола брюхо этому мистеру Клэртону ножом для колки льда и счастливая отправилась в свой родной Седьмой дистрикт.       Там, войдя в деревню Победителей, снова почуяла, что пахну смертью. Воняю ей так, что пропиталась этим тошнотворным запахом до самых костей: источаю его, распространяю, испускаю… Я бросилась бежать к дому, на ходу сбрасывала проклятые столичные туфли, напяленные на меня идиотами-стилистами, подбирая подол кипельно-белого платья, как говорили эти уроды, длинны «макси». Я помню, как распахнула дверь, впустив широкую полосу яркого дневного света в просторный холл, и замерла.       Лужа крови и гора тел — вот, что ждало меня дома вместо любящей семьи. Все: мать, отец, сестры, брат и даже маленький племянник, которому только-только исполнилось семь… Они все были мертвы, а я осталась жива. И тогда стало ясно, почему от меня пахло смертью. Я и была Смерть. Я принесла им смерть. Я убила их… Их всех!       Мгновенно вернулась та загнанная, забитая, не способная ни на что девчонка, которую я, казалось, выдавила из себя на своих Голодных играх. И вот я уже падаю на гору тел и рыдаю…       Спустилась ночь, за ней пришел день и снова ночь. Они были мертвы. Все они были мертвы, но ведь я-то все еще жива. О да, снова жива! На рассвете я поднялась, пошла в сарай, взяла лопату и до заката копала могилы. Шесть могил. Я уложила в них свою семью. К ночи перед домом вместе с моими родными окончательно упокоилась и тихая, дрожащая от страха девочка, жившая в темном уголку моей души. Стоя у их надгробных камней в изодранном, перепачканном землей и кровью платье, одними губами я шептала: «Жива!»       Но и на этом история не закончилась. Были еще 75 Голодные игры, застенки Капитолия… И это было нихрена не легче. Нет! К такому не привыкнешь.       Зачем я, сидя сейчас в лесной глуши у жаркого костра, все это рассказываю? Чтобы дебилы, ноющие из-за своих мелочных проблем знали: главное — быть живым, а значит — бороться! Чтобы жить. И жить, чтобы бороться. Не подпускайте к себе костлявую смердящую суку по имени Смерть! А если она подходит, тянет к вам свои тонкие хваталки, дайте ей в морду! Я знаю, что говорю, сама так поступала.

Я — Джоанна Мейсон. И я всё еще жива!