Зверёныш

       Он в его руках — дрожит от напряжения и страха, накрывшего его с головой. Вздрагивает от холодных прикосновений, старается уйти вбок, но не сбегает: терпит, прикусывая губу, смотрит прямиком в глаза даже не человека — монстра с красными очами, глядящего на свою жертву с неприкрытым голодом. Но то не просто голод, и языки пламени, пляшущие в алых омутах, подтверждают данную мысль.        — Кровь… — и вампир, проводя кончиком носа по шее, вдыхает запах тёплого тела. Рот наполняется слюной, которую тот громко сглатывает, отчего человек под ним мелко затрясся, упираясь ладонями в плечи.        — Хакуя-кун… Микаэль-кун… — лепечет мальчишка, чуть ли не давясь от собственных слов. Он прикрывает глаза, громко выдыхает, чувствуя холод клыков и тепло слюны, коснувшейся его кожи.        — Боишься меня, Йоичи? — спрашивает Микаэль, поднимая голову, выдыхая в самое ухо.        Саотомэ зажмуривается и согласно кивает, однако прижимается сильнее, тем самым обращая своё согласие в ложь. Это заставляет клыкастого усмехнуться, тихо и обжигающе, и в очередной раз вздрогнуть хрупкое тело, когда мочку уха несильно прикусили.        Йоичи краснеет, когда на его шее оставляют короткий поцелуй, и почти стонет, когда в то же самое место приходит укус, оставляющий следы, что в будущем, возможно, превратятся в настоящие синяки. Микаэль кусает больно, сильно, но эта самая боль нравится человеку, который, отворачивая голову, будто специально оголяет шею.        Надкусывая небольшой участок кожи, обращённый слизывает сладкую кровь, слыша, как из груди подростка вырывается тихий стон: несколько болезненный, протяжный, а руки клыкастого уже спускаются ниже, задирая белую рубашку, проходя пальцами по худым бокам и пересчитывая выступающие от излишней худобы рёбра. Мальчишка в его руках, такой хрупкий, беззащитный, похожий на ребёнка, что иногда Хакуя начинал сомневаться, что перед ним шестнадцатилетний подросток, солдат армии, настоящий воин.        Просто беззащитный зверёныш, попавший в руки настоящего хищника.        Прикусив плечо, Микаэль оставляет метки по всей груди, как символ того, что это — его добыча, его пища, его собственность. И Йоичи лишь выгибается, закусывает собственную ладонь, сдерживая стоны, и то и дело со всхлипом тихо произносит его имя:        — Микаэль-кун… Мика… кун…        Он чувствует — тело под его ладонями на пределе, напряжено и возбуждено, но всё равно не торопится. Микаэль не спешит, ласкает тело с осторожностью, будто каждое его движение может разбить хрупкого человека, ранить его, но вместе с тем вампир не жалеет того: кусает, оставляет засосы, цепляется острыми ногтями за кожу, нередко царапая её. Он не чувствует сопротивления, а в голосе Саотомэ лишь блаженство и немая мольба о том, чтобы тот продолжал.        Цепляется передними зубами за затвердевший сосок, чуть прикусывая его, несильно оттягивая. Одна из ладоней поднялась вверх, лаская вторую затвердевшую горошину, играясь с ним, как с обычной девицей. Микаэль не знает, приносит ли подобное удовольствие особям мужского пола, но убеждается в правильности поступков, когда тонкие пальцы цепляются ему за плечи, а сам Йоичи заливается протяжным стоном, елозя на месте, еле как не раздвигая ноги в разные стороны.        Хакуя чуть ли не рычит, когда взгляд его падает на лицо лежащего перед ним человека. На слёзы, проступившие на уголках блестящих глаз, на руки, прижимающиеся к оголённой и искусанной груди, на подрагивающие тонкие губы, вспухшие от укусов и немо шепчущие невнятные слова. Йоичи выглядит желанно, и этот румянец на его щеках, — столь яркий, бросающийся во внимание, — заставляет Микаэля обойти стороной свои принципы и поцеловать человека в самые губы, глубоко и страстно, отчего тот, выгнувшись в спине, громко, но приглушённо начал стонать.        Юное тело не выдерживает, Мика чувствует это, отчего и начинает торопиться. Срывает пряжку с брюк мальчишки, оголяя его бедра, оглаживает те руками, но после, оторвавшись от столь желанных губ, подносит ладонь к его рту. Йоичи недоумевает, краснеет, не понимает, что от него требуется, и тогда Микаэль произносит:        — Оближи их. Мои пальцы.        — Я не… Это же…        Саотомэ смущён до предела, чуть ли не закрывает лицо ладонями, но соглашается: приподнимается, обхватывая указательные и средний палец вампира губами, вбирая их в себя и на пару мгновений так замирая. И замешательство, пришедшее к нему в этот момент, пропадает, как пропадает любой стыд и так называемый позор, что так яро внушал себе сам парнишка.        Язык проходит между пальцев, облизывая их по круговой. Йоичи вбирает их настолько глубоко, насколько может, громко и пошло причмокивая, чувствуя, как слюной наполняется весь рот, и она, непослушная, начинает стекать по подбородку вниз, к самой шее, забираясь под ткань, смачивая выступившую от укусов кровь. И даже сам вампир, наблюдая за этим, сглатывает и чуть ли не зажмуривается.        «Держись, главное — держись»        — Молодец, Йоичи, — шепчет Микаэль, вынимая пальцы и коротко чмокая того в губы. Он слизывает чужую слюну с губ, а рука его тем временем тянется вниз, осторожно и без предупреждения проникая в разгорячённое тело.        Худые руки цепляются за плечи, и Йоичи громко выдыхает, шепча что-то о том, что это — странно. Но Хакуя не отвечает — продолжает растягивать мальчишку, проникая пальцами в него глубже, разводя их в стороны, то вынимая, то вновь погружаясь, чувствуя, как Саотомэ в его руках дрожит. Эта растерянность в его глазах, закусывание губы — сносило крышу, срывало цепи, и в конце концов Мика не выдержал и вынул пальцы, начиная ими, влажными, неуклюжими, избавлять себя от штанов.        Заметив столь неумелые и совершенно бесполезные движения, сам Йоичи, прикусив нижнюю губу, опустил ладони к поясу вампира, шепча тихое «Давай помогу». Подрагивающими руками освободил того от пряжки, расстегнул пуговицу и ширинку, а после, почувствовав руки на своей талии, был вынужден перевернуться на другую сторону.        Руки обвили подушку, нос уткнулся в мягкую ткань, пахнущую цветами и хвоей — запахом самого Микаэля, ведь это именно его комната, его кровать, и он сам в его руках. Поднимает таз под чужой инициативой, выгибает спину и слышит, как жёсткая ткань брюк сползает по ногам вниз, мешающая, ненужная в эти минуты ни одному из них.        Микаэль прижимается животом к его спине, обнимая рукой, придерживая за талию, чтобы, в случае чего, не ускользнул от него. Он знает — то вполне возможно, и человек может просто испугаться, сбежать, страшась боли и той неизвестности, которая окутала его разум. Йоичи напрягается, сосредотачиваясь, и единственное, что сейчас может сделать сам Микаэль, этот попытаться его успокоить: поцелуем в висок, поглаживанием боков и бёдер, лёгким укусом за мочку уха. И парнишка почти мурлычет, подобно котёнку, и тогда Хакуя понимает — момент словлен, и входит в человека, погружая в него член наполовину.        Йоичи тихо вскрикнул, утыкаясь лицом в подушку. Он чувствует боль, пытается выпрямиться, отползти, но сильные руки нечеловека мешают ему это сделать. Микаэль просит его расслабиться, просит не нервничать, но тот отрицает, со слезами на глазах говорит:        — Это больно. Это очень-очень больно. Я не могу…        — Мы не можем прекратить это, зайдя так далеко, — Хакуя почти рычит, терпит, сдерживается, но старается не напугать человека. — Просто потерпи. Недолго.        Согласно кивнув, Саотоме всё также утыкается в подушку. Микаэль понимает, что то его доброта, от которой часто сам мальчишка страдает, но в этот раз его состраданию места не было, и он вышел полностью, а потом вошёл в тело до конца, слыша очередной крик, но теперь более громкий, протяжный, стонущий.        Ему больно, он понимает, но также он понимает, что возбуждение медленно охватывает тело солдата заново, и плоть его набухает прямиком на глазах. То добрый знак, оттого и Микаэль, решив, что сдерживаться он более не будет, начинает двигаться, придерживая Йоичи за бёдра с такой силой, что позже непременно останутся потемневшие пятна.        Йоичи кричит, задыхается, громко стонет, чувствуя, как боль, — эта невыносима боль, которую тот так не любит, — становится приятной. Ему хочется, чтобы она мелкими разрядами разносилась по телу, ему нравится, как от неё сводит конечности, как слюна от постанываний стекает по подбородку, и слёзы, смешиваясь с ней, охлаждают собой полыхающие щёки. Горячая сперма, — его собственная, — обжигает живот, пачкает постель, но движения сзади не прекращаются, и он возбуждается по новой, чувствуя, как лёгкие его спирает, слыша, как над ухом тихо рычит вампир: от наслаждения, от блаженства, от того же самого возбуждения.        И когда полупрозрачная жидкость с красными прожилками стекает по его бёдрам, Саотомэ разочаровывается — он жутко устал, но того ему было мало. От мысли о подобном он зажмуривается, валится на бок, чувствуя, как от столь резких движений начинает болеть поясница, и громко шипит, закрывая лицо руками.        Микаэль, вымотанный не меньше самого человека, сидит с ним рядом, тихо хохочет, наблюдая за столь странной картиной. Рука его поднимается, убирает пару взмокших от пота прядей со лба, и, когда на него смотрят два огромных болотистого цвета глаза, поддаётся странному чувству и наклоняется, целуя того в пухлые розовые губы невесомым, лёгким поцелуем.        — Ты рад, что остался? — тихо спрашивает Йоичи в самые губы вампира.        — Да, — согласился тот. — Спасибо тебе.        Саотомэ улыбается: ярко и радостно, и Микаэль понимает, что семья — это не то, чем он жил раньше, и теперь у него есть нечто иное, нечто более важное…        «Новая семья»