«…Et si la faible main qui a tracé cette histoire a pu, par ses tableaux, soulager un moment la tristesse de l'affligée, par sa morale consolante; si elle a pu lui apprendre à en supporter le fardeau, ses humbles efforts n'auront pas été vains, et l'auteur aura reçu sa recompense». «…И если слабой руке, написавшей эту повесть, удалось, при помощи заключающихся в ней фантастических картин хотя бы на один час рассеять чью-нибудь печаль, или научить страдальца переносить ее, то труд этот, как он ни скромен, не был напрасен и автор уже получил свою награду»
Анна Рэдклиф, «Удольфские тайны», 1794
Ольга вздохнула, с сожалением погладила переплет и невидяще уставилась в темное окно, за которым на востоке слабо розовело небо. Еще одна летняя ночь незаметно пролетела за чтением. От большой свечи, выданной ей вчера ключницей, остался лишь огарок. Надо не забыть подменить его специально припрятанной едва начатой свечой — Ольга стащила недавно несколько штук из кладовки как раз для таких случаев — авось не скоро хватятся. Иначе не миновать нотаций от матушки за ночные бдения. Роман дочитан, и неизвестно, когда выйдет новый, да и захочет ли Коленька везти его из Петербурга — большой вопрос… Никто в семье не разделял ее увлечения готическими романами. Отец, Владимир Григорьевич Баскаков, отставной кавалерийский капитан, чтению предпочитал псовую охоту; мать, Елизавета Ильинична, обеими ногами стояла на земле и не видела смысла в бесплодных выдумках заморской сочинительницы, а старший брат, пойдя по стопам отца, учился в Сухопутном шляхетном корпусе и считал себя рационалистом. Один лишь кот Василий был родственной душой — сворачивался на коленях теплым клубком и тарахтел, прогоняя неясные страхи, в которых Ольга никому бы не призналась. Да и как рассказать об этом ощущении, когда вокруг все будто замирает, воздух становится стылым и сереет, и глаза почему-то ищут тень. Казалось, что какой-то иной, пугающий мир затаился и ждет, когда она потеряет бдительность, чтобы затащить ее к себе. Она замирала, зажмуривалась и молилась, чувствуя нарастающую панику, но чуткий Васька запрыгивал ей на колени, и морок исчезал, словно и не было. Но если бы только это… Ольга обладала очень неудобной способностью — она видела на лицах некоторых людей знаки скорой смерти. К счастью, девочкой она вовремя догадалась, что не надо ни с кем делиться этим знанием. Что толку — предотвратить несчастье она всё равно не может. Тяжелей всего было, когда Оля замечала эти признаки у детей. Она запиралась в своей комнате и плакала от бессилия. Из-за этого ее дара в прошлом году случилась неприятная история. В доме уездного предводителя дворянства давали бал в честь именин хозяйки. Шестнадцатилетней Ольге Баскаковой все было в новинку — из поместья ее вывозили редко. Желающие потанцевать с юной дебютанткой сразу нашлись в изрядном количестве — она была весьма хороша собой и знала об этом. Ей представили новинку здешнего общества — столичного юнкера с громкой фамилией, приехавшего в их город поправить пошатнувшееся здоровье. Но стоило ей заглянуть ему в глаза, как она отчетливо поняла, что поправлять там уже нечего — юнкер был давно и безнадежно мертв. От ужаса она онемела и не смогла произнести приличествующих слов приветствия, а потом и вовсе развернулась и выбежала из зала. Ее поступок списали на милую провинциальную диковатость, а сама она еще неделю плохо спала по ночам — все чудилось, что жуткий юнкер прокрался к ней в комнату и прячется за шторой. Пробовала она со своими страхами сходить к батюшке Евлампию — он знал ее с младенчества, в свое время крестил… Но, похоже, Елизавета Ильинична уже успела ему пожаловаться на непутевую дочь, засиживающуюся ночами за чтением легкомысленных романов, потому что отец Евлампий в ответ на Олины жалобы сунул в руки «Лествицу», напечатанную на дешевой бумаге в недавно открывшейся губернской типографии, и велел духовно совершенствоваться и гнать прочь недобрые мысли. Месяц спустя после злополучного бала Баскаковы отправились с визитом к одной престарелой дворянке — Гликерии Львовне Остаповой. Отец хотел купить у нее лужок, вклинивающийся в заречные земли Баскаковых. Он уже давно вел с нею переговоры, но Гликерия Львовна ни «да», ни «нет» не говорила, все чего-то выжидала, и, раздраженный промедлением своих планов, Владимир Григорьевич уже подумывал немного накинуть сверх обещанной цены и дожать вредную старуху, а чтобы смягчить ее, решили ехать всей семьей, выказать, так сказать, уважение, и подарков привести. Кавалерийский наскок не удался — в поместье Остаповой они застали общество. Но назад не повернешь, приехали — так приехали. Мать тихо повздыхала, что подарки зазря пропадут, и Баскаковы остались погостить на несколько дней. Ольге родительские печали были не близки, она просто радовалась перемене обстановки. Радовалось ровно до той минуты, когда обнаружила среди гостей Гликерии Львовны дохлого юнкера (как Ольга его мысленно называла). «Что этому столичному хлыщу понадобилось у скучной старушки?» — подумалось ей. Владимир Григорьевич на юнкера не обратил особого внимания — за лужок не соперник, а Елизавета Ильинична усмотрела в нем шанс для своей дочери. — Нет, только не это! — воскликнула Ольга, услышав о надеждах матери. — Лучше за хромого дьячка пойду, чем за этого нежитя! — Скажешь тоже — нежить! Цветущий молодой человек, столичная штучка, с деньгами, со связями, — рассердилась мать. — Нет, мама! Если силой заставите — сбегу из-под венца к разбойникам, так и знайте! — топнула ногой Ольга. — К разбойникам?! Тьфу, глупая! Ей-Богу, вернемся домой, все твои романы сожгу! *** Юнкера звали Станислав Романович Новик, он оказался сыном умершей сестры Гликерии Львовны, хотя до этого старуха много лет жаловалась, что на свете «одна, как перст». Такое неожиданное воссоединение тетки и племянника Ольге показалось очень подозрительным, но она молчала и старалась не попадаться ему на глаза. На третье утро Ольга увязалась за дворовыми девушками собирать землянику. Из лесу возвращались в полдень, с полными корзинами и перемазанными земляникой ртами — ягоды хватило и собрать, и поесть. За утро Ольга находилась так, что гудели ноги, и мечтала ополоснуться и поспать часок-другой до обеда. Она с удовольствием бы пропустила и обед, но в гостях это было бы невежливо. Ее спутницы пошли к дому, а она, вспомнив просьбу отца, отдала им свою корзину и отправилась в конюшню посмотреть, хорошо ли заботятся о лошади, на которой Баскаковы приехали в поместье Остаповой. В полутемном сарае приятно пахло сеном. Едва Ольга отыскала стойло с Малышкой, как услышала скрип двери — кто-то вошел в конюшню. Лошади прекратили жевать и встревожено заржали. Малышка нервно всхрапнула и попятилась вглубь стойла. Ольга обернулась. В полутьме особенно хорошо было заметно, как бледно лицо юнкера. «Как мать его могла назвать цветущим?» — подумала Ольга, схватившись за ручку вил, стоявших у загородки стойла. — Не подходите ко мне! — предупредила она. — Вам не стоит меня бояться, Ольга Владимировна, — сказал он, не пытаясь приблизиться. — А я и не боюсь, — соврала Оля. — Что вам угодно, сударь? Почему вы меня преследуете? — Преследую? Вовсе нет. Я лишь ищу возможность с вами поговорить с глазу на глаз. Не моя вина, что вы совершенно неуловимы, дорогая, — Станислав Романович чарующе улыбнулся, и у Ольги душа совсем ушла в пятки. «Господи, хоть бы кто-нибудь пришел! — подумала она, крепче сжимая вилы и избегая смотреть ему в лицо — слишком много затягивающей могильной мути плескалось в неживых глазах. — Так вот она я. Говорите. — Наша беседа прошла бы гораздо плодотворнее, если бы вы перестали видеть во мне врага, — печально сказал юнкер. — Я вижу то, что вижу, — отрезала Ольга. Станислав Романович печально покачал головой. — Поверьте, единственная моя цель — помочь вам. Помочь определиться. — Определиться с чем? — Со своей сущностью. — Не понимаю вас. — Ольга Владимировна, не надо лукавить. К шестнадцати годам вы не могли не осознать, что отличаетесь от других людей. Наверняка вас уже не раз посещали необычные желания, и я сейчас говорю не о потребностях плоти, а о желании оказаться в ином месте. Помните ли вы эти строки, Ольга: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу»? Так вот, я стану вашим проводником в сумрак, как Вергилий стал проводником Данте… Откуда он знает?! — Проводником в сумрак? — переспросила Ольга. — Да, в тот мир, что прячется в тени ваших ресниц. Только там вы поймете себя и узнаете собственную силу, — тихо и торжественно сказал Станислав Романович; всё, что еще оставалось человеческого в его лице, сейчас исчезло. Ольге сделалось по-настоящему жутко, она хотела закричать, но голос куда-то подевался. — Вам для этого всего лишь надо войти за мной в тень. Это просто. «Нет!» — заорала бы она, если бы могла, но только испуганно замычала, отрицательно мотая головой и пятясь от него. Дверь заскрипела, и Станислав Романович резко обернулся, выкрутив шею так, как не снилось ни одному гимнасту из бродячего цирка. Ольгины молитвы были услышаны: на пороге стоял конюший мальчик с ведром воды. Станислав Романович юркнул в тень и слился со стеной, мальчик, не замечая его, поклонился Ольге и вылил воду в поилку. — Пойдем, ты покажешь мне, откуда берешь воду для лошадей, — Ольга не придумала сказать ничего лучше. Ей не хотелось оставлять ребенка наедине с нежитью. Мало ли что взбредет в голову дохлому юнкеру. Например, пообедать. Конюший вытаращился на нее. — Так из колодца ж, барышня! — Пойдем, — Ольга добавила в голос металла. Перешагивая через порог, она невольно оглянулась и, напоровшись на хищно блестевший в полутьме взгляд Станислава Романовича, удрученно подумала, что, похоже, сегодня она с ним встречается не в последний раз. «Если бы он хотел моей крови, то давно бы напал, не тратя время на куртуазные беседы», — недоумевала Ольга. Ему что-то от нее нужно, но что, она не могла понять. Его странные слова про сумрак походили на бред, но отзывались где-то глубоко в животе — там, где у людей живет страх и любопытство. К ее радости, отец, устав обхаживать капризную Гликерию Львовну, решил на следующее утро отбыть домой. Старуха, не желая совсем уж портить отношения с соседом, самолично вышла на крыльцо их проводить. За ее плечом, ухмыляясь, стоял корнет. Ольга дернула подбородком и опустила зонтик от солнца ниже, чтобы не видеть его самодовольную физиономию. *** В сентябре Ольге исполнилось семнадцать, и родители решили ехать на Рождество в Нижний, везти дочь на смотрины, которые официально именовались губернским балом. Она уже успела получить два брачных предложения от соседей, одно из них — от пятидесятилетнего вдового помещика Константина Михайловича Мещерякова. Владимир Григорьевич, по счастью, предоставил решать дочери, не желая навязывать ей мужа, настолько превосходящего ее летами. Ольга была поражена, как если бы вдруг заговорил каменный лев, охранявший вход в дом уездного Предводителя дворянства: Константина Михайловича она всегда воспринимала, как доброго дядюшку, если не дедушку — и нате вам. Она так ему и сказала, и злополучный жених сперва был шокирован такой прямотой со стороны столь юной девицы, но мать Ольги мягкими увещеваниями смягчила удар по самолюбию Константина Михайловича, и они расстались друзьями. Второе предложение сделал молодой человек без определенных занятий — младший сын обедневшего дворянина. Тут уж воспротивились родители Ольги: известно было, что мальчик проигрался, изрядно задолжал, и брак — его последний шанс поправить положение. Поэтому было решено ехать в губернскую столицу — общество там разнообразнее, да и Баскакову надо было договориться о продаже урожая будущего года, так что он решил совместить два дела. Ольга обрадовалась возможности уехать из дома хотя бы на время. Ей постоянно чудилось, будто за ней наблюдают. Она стала запирать окна спальни на ночь и засыпала, сжимая в кулаке нательный крестик. За ограду усадьбы Ольга выходила неохотно и если выходила, то с провожатым. Мать с отцом видели, что ее что-то беспокоит, но что — дознаться не сумели, и непонятное состояние дочери стало еще одним доводом в пользу поездки. Предполагаемое замужество казалось Ольге чем-то туманным и далеком и не так пугало, как перспектива еще раз встретиться с дохлым юнкером. Она не видела его ни разу с тех пор, как они гостили у Гликерии Львовны, но была твердо уверена, что тягостным ощущением слежки она обязана именно ему. Из баек, которыми обменивалась челядь Баскаковых на кухне длинными зимними вечерами, Ольга усвоила, что такая нечисть, как этот юнкер, обычно живет стаями, и если давлению одного Станислава Романовича она еще могла противостоять, то не дай Бог соберись они кучей, она бы точно пропала. Она запрещала себе думать о том, что он сказал, ибо подозревала, что то были не пустые слова, призванные способствовать обольщению неопытной девицы, но есть за ними некая суть, и если она попробует сама, то потом обратной дороги не будет и забыть узнанное не удастся. *** К концу ноября землю сковал холод, закончилась осенняя распутица, и можно было отправляться в путь. В честь поездки Ольга получила новую шубку из куницы, которая ей необыкновенно шла. Собирались неделю — готовились съестные припасы, дошивались платья по присланным Коленькой из столицы рисункам, перетряхивались теплые вещи, чинилась старая дорожная карета — в ней ездил еще дед Владимира Григорьевича. Карета, сработанная иноземными мастерами, была дарована предку Баскаковых самой Императрицей Елизаветой Петровной за некие ценные услуги и являлась предметом гордости семьи. Оттого-то Владимир Григорьевич и не хотел покупать новую. Но все сборы рано или поздно подходят к концу, и третьего числа декабря месяца семейство Баскаковых погрузилось в свой рыдван. Ольга настояла взять с собой преданного Васеньку — его полосатой сибирской шкурке мороз был нипочем, а Ольге было с ним спокойнее: кошки видят то, что недоступно глазу человека. Ехать им было четверо суток. Уезжая, Ольга сунула за подушку сидения Ричардсона, надеясь почитать в дороге, но в первый день их путешествия ее некоторое время развлекали виды из окна кареты, а потом стало смеркаться, и мать запретила ей портить глаза. Ночевали они на почтовой станции, и Ольга за целый день так устала от дорожной тряски, что отказалась от ужина и улеглась спать, подгребя себе под бок теплого Васеньку. Во второй день дорога пошла лесом, похолодало. Ольга не рискнула вынимать руки из куньей муфты, чтобы листать страницы. Ближе придвинувшись к матери, она погрузилась в дрему, сквозь сон слыша, как родители обсуждают переустройство усадьбы. Вечерело. Дорога сделалась уже, Ольга слышала, как ветки деревьев шуршат, задевая стенки кареты. Впереди зловеще заухал филин, и Ольга поежилась. Казалось, что этому лесу не будет конца и краю, и ничего больше нет в мире, кроме этих бесконечных деревьев, снега и ветра. Когда они подкатили к почтовой станции, было уже совершенно темно, только на крыльце их поджидал с фонарем какой-то человек, наверное, смотритель. Ольге хотелось скорее в тепло, и она, не дожидаясь, когда кучер им поможет, открыла дверь и выпрыгнула из кареты… прямёхонько в сугроб. Маменька заохала, Васенька озадаченно мяукнул. Лента под подбородком развязалась, капор, подбитый мехом, съехал набок, коса растрепалась. Должно быть, совершенная кикимора! Отец вытащил ее за воротник и укоризненно покачал головой. Ольга рассмеялась, ощущая необыкновенную легкость. Она больше не чувствовала невидимого внимания. Увязая в снегу, Баскаковы пошли к крыльцу. Смотритель поприветствовал путешественников, запуская их в темные нетопленные сени, а из сеней — в тепло дома. Из первой комнаты с бело-синей голландской печкой поднималась лестница в комнаты для проезжающих благородного сословия, а внизу, в небольшой зале с лавками и столами подавали горячее или чай, в зависимости от времени суток и состояния кошелька гостя. Дверь под лестницей вела в общую комнату, где ночевали ямщики, курьеры и отпущенные на заработки крестьяне и всякий прочий люд. — Проходите, господа, самовар вот-вот поспеет, — смотритель пригласил их в обеденную залу. Напившись чаю и договорившись о свежих лошадях на утро, Баскаковы отправились на боковую. Но тут возникло небольшое затруднение: на нижних ступеньках лестницы, протянув ноги и прислонившись спиной к стене, похрапывал мужик в стареньком тулупе с поднятым воротником. Подбородок его касался мерно вздымавшейся груди, лица не было видно — только черную макушку с жидкой косицей. — Что это у вас всякий сброд спит прямо под ногами? — поморщился Владимир Григорьевич. Он пригляделся к мужику и подозрительно* спросил у смотрителя: — Башкирин? — Кто ж их, нехристей, разберет… — пробормотал смотритель. — Не знаю, откуда он тут взялся. — Ты кто таков? Чего разлегся, как у тещи на печи? — он несильно пнул мужика ногой в бок. Тот вскинул голову. Скуластое обветренное лицо, слегка раскосые темные глаза… Возраст Ольга не взялась бы определять — то ли тридцать, то ли сорок, то ли и вовсе пятьдесят. — Моя здеся отдыхает, — коверкая слова, нахально сообщил ему азиат. Поморщившись, он потер бок, не отводя глаз от смотрителя. Тот вздрогнул, кивнул и отчего-то сразу потерял к нему интерес. Как и родители Ольги. Перешагнув через его ноги, они стали подниматься по лестнице. Ольга замерла, рассматривая незнакомца. Вот это да! Так просто и непринужденно отвести глаза не каждая цыганка сможет. — Ох, какая барышня, непростая барышня, очень непростая барышня! — напевно проговорил себе под нос мужик, ухмыляясь. — Как звать тебя, красавица? Она вдруг смутилась этого хитрого, внимательного взгляда и, буркнув: «Ольга», взлетела вверх по лестнице. За спиной раздался смех. *** Ей отвели для ночевки отдельную комнату. По одной из стен с первого этажа шел дымоход печи, от которого веяло сухим теплом, и Ольга решила, что попала в рай. Она разделась до исподнего, дунула на свечу и скользнула под одеяло. «Какой всё-таки странный человек…» Не успев додумать эту мысль, она заснула. Очнулась она внезапно, словно ее вытолкнули из сна. В комнате было темно, и поначалу она ничего не видела, лишь только слышала, как колотится сердце. Постепенно глаза привыкли к темноте, и она с ужасом обнаружила, что в изножье постели кто-то сидит. Волоски на шее встали дыбом, в желудке образовался противный холодный ком. Зловещая фигура медленно повернула к ней голову, и Ольга увидела мертвенно-бледное лицо Станислава Романовича. Глаза его светились желтым, как у кошки. — Вот и свиделись, Ольга Владимировна, — ровно сказал он. — Что вы тут делаете? — сиплым от страха голосом проговорила Ольга, вцепившись в край одеяла. — Жду, когда вы проснетесь, чтобы, наконец, сделать то, что давно надо было сделать. Но для этого нам придется зажечь свечи. Он поднялся, подошел к прикроватной тумбочке и щелкнул пальцами над фитилем. Замерцал слабенький огонек. Таким способом он запалил все свечи. В комнате стало светло, лишь в дальнем углу комнаты скопились тени. — Посмотрите туда, Ольга, — скомандовал Станислав Романович. — Вставайте. Тень в углу заклубилась и потянулась им навстречу, разрастаясь. — Нет! — заорала Ольга, отодвигаясь по кровати ближе к стене. — Я не хочу, не хочу! Лицо упыря перекосилось, он угрожающе обнажил клыки: — Нет, ты хочешь. Тебя ждет прекрасное будущее. Ты станешь Великой Темной, люди и маги склонятся перед тобой. А для этого всего-то и надо, что ступить в тень. Ольга замотала головой, крепко зажмурилась и схватилась обеими руками за железную спинку кровати. — Так, так… Что тут у нас? — проговорил знакомый голос. — Насильственная инициация? Договор нарушаем, Низший? Ольга открыла глаза. У двери стоял давешний мужик в тулупе и укоризненно взирал на Станислава Романовича. Тот растерял свой бравый вид и трясся как осиновый лист. — О нет, Пресветлый Гесер, никакого принуждения, она сама захотела! — испуганно проблеял упырь. — Не лги мне! — рявкнул тот, кого назвали Гесером. — Конечно, будущая Великая стоит того, чтобы рисковать ради нее, но на этот раз твоему хозяину не повезло. Как и тебе. Он вскинул руку и что-то такое сделал, от чего по телу упыря прошла дрожь. Ольга с отвращением смотрела, как, натягиваясь на череп, истончается его кожа, как беспомощно и бесполезно шевелятся костлявые пальцы. Станислав Романович покачнулся, посерел и вдруг переломился пополам, словно сухая тростинка. Через пару секунд от него осталась только кучка истлевающих на глазах костей. Гесер наклонился, дунул, прах взмыл в воздух и растаял. — Вот так, — удовлетворенно сказал он, поворачиваясь к ней. — Не бойся, красавица, всё позади. — Ой ли? — усомнилась Ольга, быстро приходя в себя. — Ведь у него есть хозяин, сам сказал. — На этого хозяина тоже найдется управа, — хмыкнул Гесер. — Хотя, конечно, пройдоха тот еще. Он подошел к кровати, сел перед Ольгой на корточки и взял ее ладони. — Позволишь мне защищать тебя, красавица? — спросил он, заглядывая ей в глаза. — Лучше научи, как самой справляться, — Ольга вздернула подбородок, но рук не отняла. — Научу. У нас много времени впереди. ---------------------- *Владимир Григорьевич еще помнит Пугачевскую войну.