Как чёртовы наркодилеры

В старой потрепанной коробке валялись отрывки безумных ночей. Иногда, когда секундная стрелка мерно прибавляла ход, а солнце баюкала темнота, он писал. О странной жажде, о глупостях мимолётной суеты и о километрах суши и воды, которые их разделяют. Альфред писал о своей душе, такой просторной и искривлённой, как склоны Большого каньона, о том, что иногда вертится на языке, но так и не срывается. «Расскажи мне о своей зиме, я знаю, что она и прекрасна, и отвратительна. Множество людей замерзает и не чувствует холода, только тепло и…умиротворение?» В коробке валяются билеты Вашингтон-Москва, Нью-Йорк – Санкт-Петербург разных месяцев и лет. Некоторые из них не были даже использованы. Он опасался, он не решался и только изредка, по делам государственной важности, вылетал туда. Потому многие из билетов – только макулатура. «Мы с тобой сидим на атомной игле, забавно, да? Но более того, мы подсадили всех на эту иглу. Как чёртовы наркодилеры, держащие целые районы» Политика не бывает ни грязной, ни чистой, потому он писал обвиняя. В глупости правителей, в их несогласии с действиями США, из-за холодности самого Брагинского. Он знал, что строки случайны, хаотичны, без дат, имён, и не выдадут их автора, потому не боялся за ответ, в то время у них был конфликт из-за советских войск на Кубе, и Иван был резок не только на словах, но и в действиях. «Чего? Чего ты добиваешься в попытке противостоять мне?! Ракета от моей столицы до Москвы летит меньше десяти минут, помни об этом» Джонс часто смотрит в зеркало: ни единой морщины на проклятом измученном лице. Он может скидывать бомбы на города, сменять вождей, вводить сухопутные войска, но - ничего. В какой-то степени он напоминал Дориана Грея, героя английского романа, который также не менял лица, совершая порой отвратительные вещи. «Давай сыграем в шахматы? Только, боюсь, никто из нас не заслуживает белых фигур, уж прости. То, что внутри нас, такое тёмное, да?» Мозг примитивно устроен. То, что мы представляем в мельчайших подробностях, для него реально и уже произошло. Потому Джонс забывался и сбалтывал при Брагинском лишние слова, намёки, шутки, которыми пестрили их письма. Иван морщился или улыбался, не сводя вгрызающийся взгляд. Он чуял подвох. «Поражение – это лишь слово, как и победа. Так что не обижайся, друг, раз я помог тебе упасть, мой путь похож на твой, так что у нас получился бы хороший союз. И да, ты не можешь отказаться, но ты и так это понял» Письма стали такими домашними, что Джонс не боялся их брать с собой на совещания. Иногда он их даже оставлял. Случайно, конечно, заложив не в те документы. Измятые бумажки с подтёками от кетчупа, исписанные то мелким, то размашистым подчерком. «Расскажи о своём детстве, ты ведь тоже был одинок и мал? Кто он – Золотая Орда, Монгольская империя? Когда кто-то говорит о нём, ты не злишься, а только грустно качаешь головой, неужели тебе понравилось быть под ним?» И он даже не замечал, что письма лежат уже не в тех документах, а на некоторых просвечивает робкий ободок от кружки с чёрным чаем. И, конечно, он не мог увидеть другие отпечатки. «Людвиг такой серьёзный и спокойный, даже противно порой. Жалко, что нельзя кидаться бумажными самолётиками из его вычурных докладов. Но ты как всегда просто улыбаешься, иногда мне хочется прислониться к твоей груди и убедиться, что твоё сердце всё-таки бьётся» Так было до того, как он получил первое ответное письмо. И ему стало по-настоящему страшно. Страх того, что кто-то знает все твои тайные мысли и желания, а ты о нём – ничего. «Зима – это вечность в снежинках, которые заполняют тебя, цепляясь за ресницы. Не лезь в мою душу, Джонс, лёд перевернется, и ты уже не выберешься» А взгляды всё горячее, и они будто кидают в друг друга тонны металла, так от этих встреч тяжело и жарко. Альфред молча корил себя за невнимательность и некорректность в словах, которые решили его анонимности, но оставалось только вести молчаливую войну за первенство. Брагинский стал чаще улыбаться. Иногда он видел, как Россия ворошит его документы в поисках забытого послания. Опасно. Это всё больше становилось похожим на игры в кошки-мышки. Экономика имеет большую власть над странами, ведь от неё зависит их благосостояние, потому к таким докладам относились серьёзно, стараясь не сдавать позиции, но и быть максимально гибкими. На этот раз Америка и Россия не на шутку сцепились: падение цен на нефть, мёртвая хватка доллара, политические ограничения и т.п. Никто не вмешивался, Брагинский расплачивался за Чеченские войны. А его немного трясёт и часто он не может сфокусировать взгляд, это очень напрягает. Складывается ощущение, что Иван говорит не с тобой, а сквозь тебя. Все уже покидали кабинет, а слова всё ещё бились. - Иван, отчего бы старым врагам не пропустить пару рюмок Jack Daniel’s? Слышал, что у тебя недавно были весенние праздники, вот бы и отметили. Брагинский задумчиво провёл пальцами по подбородку и чуть наклонил голову, прищурив лиловые глаза. Альфред продолжил: - Моя квартира через пару улиц отсюда, отдыхать тоже иногда надо, даже нам. Голливудская улыбка, белозубый оскал. Есть правила поведения с хищными зверями и одно из них – никогда не обнажайте зубы. -Почему бы и нет, у меня есть пара часов до вылета. Альфред не обманул, через пару минут мужчины уже входили в просторную квартиру. - Располагайся, можешь осмотреться. В глотке замирает дыхание: «Он должен их увидеть». Время для решающего шага, в висках дико бьётся кровь, тяжело не показывать волнения. - Тогда я воспользуюсь этой возможностью со всей полнотой. Джонс растерянно улыбается и поворачивается к стеклянному бару, он старался громче перебирать содержимое бара, чтобы намеренно не знать, куда зашёл Россия, но, если честно, получалось у него паршиво. Сжимая бутылку, Альфред подошёл к комнате и осторожно заглянул туда:Брагинский с улыбкой перебирал билеты, открытки и письма. Иногда хмурился, недовольно морщил нос или удивленно вскидывал бровь на особо пикантных моментах. - Теперь вся эта макулатура обретает смысл. Брагинский не поднял взгляда, почти не отвлекаясь от своего занятия, и задал вопрос: - Почему же? - Потому что они всё-таки дошли до адресата. Значит, деревья срубили не зря. - По-моему, ты придаёшь этому слишком большое значение. - А ты будто бы иное. Иван как-то тоскливо ухмыльнулся и нежно сложил письма в коробку. Жаль только, что слова не высечь из памяти. - Ты хотел выпить, так наливай. В гремучей тишине они сели друг напротив друга и алкоголь тёплой волной потёк по пищеводу. Мужчины даже разговорились об итогах Каннского кинофестиваля, Америка удачно пустил едкую эпиграмму в сторону легкомысленного Франциска, Брагинский едва сдержал смешок. Всё-таки пара крупных военных контрактов с французом, должно ведь быть чувство такта. - И всё-таки? Альфред видел эмоции Брагинского, пусть и сильно смазанные, закрытые и смятые. Но не отброшенные. - Знаешь, Джонс, один человек когда-то сказал мне, что нам, воплощениям, дан великий дар и страшное проклятье быть отражением своего народа и страны, но не отняты собственные чувства и эмоции. Россия провёл языком по пересохшим губам и продолжил: - Мы можем умирать, можем гореть и рыдать, пусть это будет, но наша страна не должна стоять под ударом из-за наших невнятных решений, данных в страстный час обещаний и личных привязанностей. - Это он сказал, да? - Да. Альфред чувствовал разрастающийся внутри лёд, который будто бы корнями впивался в каждую клетку груди, оставляя какое-то ощущение пустоты и апатии. Иван был спокойней, он знал, что поступает правильно. Он так много ошибался в своей жизни, что уже давно надо было понять философию граблей. - И что нам остаётся? - Сжигать мосты, Джонс. Иной дороги нет. Иван приподнял рукав рубашки и взглянул на часы. - Спасибо за виски, мне пора. Россия отодвинул стул и хлопнул американца по плечу, как бы говоря: «Это ведь пустяки». Альфред в легком забытье просидел до вечера, собирая по кусочкам доводы. И в один момент он просто вскочил и засмеялся, крутя в руках зажигалку и дёргая колёсико. Рыжее пламя сжирало всё, что уже который год отравляло кровь и мысли. Изредка письма покрывались голубым пламенем, должно быть, из-за чернил. Это всё так просто. Он мог бы грустить, страдать, но американец был весел и насвистывал весёлые джазовые мотивы, танцуя в такт яркой мелодии в голове. Ему было известно то, что ещё не понял Брагинский: Они были скованны одной цепью. Может, их понятия и менталитет были различны, и кто-то из них смотрел на Запад, а кто-то на Восток, но путь у них один. И очередные заседания на разоружение уже не помогут слезть им с атомной иглы.