наперегонки

Последующие несколько дней призрак уныния витает озябшей дымкой по классу и не хочет испаряться. Не всегда вечеринки оканчиваются тем, что стыдно, но хочется рассказывать, порой переживать похмелье приходится в обезьяннике, а потом совмещать с вытекающими проблемами. Чимину и Намджуну сделали предупреждение, но пока не выгнали, не хотели терять столь выдающихся учеников. Чонгука, однако, не трогали. Но след случившегося отразился и на нем, прилепился клейким пластырем к щеке, скрывая жгущийся гнев отца. На все попытки задать вопрос, Чонгук лишь хмурил брови и оцарапывал из-под век осколками, тогда его оставляли в покое, тихо возвращались за парты и внимали бормотанию учителя. Притихши, сидел даже Хосок, пытался не выделяться и слиться с блеклыми облезлыми стенами, его пожирало заживо плохо скрываемое чувство вины, ведь это он уломал пойти на тусовку, из-за него друзья попали в передрягу и подкосили репутацию. Он сидит, сложив руки на груди, и смотрит перед собой, не обращая внимания на оклики учителя с просьбой снять кепку, слишком занят рассматриванием новых темных пятен, проглядывающих сквозь татуировки. Украдкой, взволнованно, на Хосока поглядывает через плечо Тэхен, не пытается привлечь внимания, как всегда довольствуется расстоянием. С того дня они так ни разу и не заговорили. Ему немножко обидно, но не в чем разочаровываться, когда ничего не ожидал. Первая стадия депрессии окутывает мягким самовнушением и давит на плечи, заставляя, пригнувшись, разлечься на парте. Холодный ноябрьский воздух гуляет по классу, залезая под хлопчатые рубашки, не давая уснуть. Чимин закрывает глаза на мгновение, очки врезаются в переносицу, оставляя красные отпечатки, с него уже несколько недель не спадает шаль хандры и отвращения ко всему миру. Впервые хочется просто сдаться и поспать, никуда не гонясь, но вспоминаются наполненные водяной пленкой глаза матери и осунувшееся лицо отца, тогда приходится отклеивать себя от тетрадки, брать в руку ручку, писать. Механически… Чонгук остервенело строчит на доске уже четвертый ряд белых цифр. Ему невдомек, как это, когда родители не кричат, брызжа слюной, за проступок, а спокойно, еле слышно спрашивают: почему? Слезы капают на ковер, и растекается лужей разочарование – в себе. Взрослые корят себя за то, что недосмотрели, упустили какую-то важную деталь, за работой забыли о сыне, а Чимин ненавидит себя за то, что споткнулся и сошел с намеченной дороги в дикие заросли. Он не может простить себе печальные лица родителей и немые материнские истерики по ночам, приходится насильно огородиться от Чонгука, попытаться перестроить самого себя. Однако яд уже давно поразил мозговые клетки. Не выходит. Со звонком Чонгук устало возвращается на место, размазывает по ладоням густой слой мела, а потом и по чиминовым брюкам, шлепая по ляжке. Белый отпечаток не стирается, въевшись в кожу, а Чимину, если честно, как-то срать. Его колкости улетучились с очередным порывом ветра. Чонгук закидывает ноги на парту, отклоняясь на стуле, довольно, словно кот, потягивается. Чимин же прячется за челкой и толстой оправой. - Почему бы тебе не отсесть за отдельную парту, как все? Не думаю, что тебе еще нужна моя помощь, энтузиазма хватает на два класса. - Зачем? Меня вполне устраивает это место, - Чонгук озадаченно смотрит из-под выгнутых бровей. – Энтузиазм – это одно, а белые пятна у меня остались. - Может, прекратим наши занятия по четвергам… - Звучит так, будто ты хочешь расстаться. Останемся друзьями, Чимин-и? Чимин фыркает, но игнорирует, отворачивая голову к окну, за которым в вихре кружится сухая лиственная пыль. Ноябрь – месяц, когда хочется поставить жизнь на паузу, заменив школьные будни забвением. Создается ощущение, что не доживешь до выпускных экзаменов, будешь похоронен заживо погодой во влажных кучах жухлых листьев. Они окисляются и гниют, медленно умирают, оставляя после себя только тонкие хрупкие скелеты, хрустящие под ногами. Чимин чувствует, как внутри него происходят химические реакции, растворяя его, стирая с лица земли, словно очередной осенний лист. - В чем дело, Чимин? – Чонгук удивляется, не услышав в ответ каких-либо попыток самообороны, даже убирает ноги с парты. - Ты бесчувственный пиздюк, не поймешь. И в действительности, на Чонгука будто бы не влияют климатические условия, он выеден изнутри настолько, что уже ничего не чувствует, закрывшись от искушающей апатии. На всех уроках красуется у доски, демонстрируя навыки изящной каллиграфии на темно-зеленом море, таким образом, пытается как-то занять себя, чтобы не попасть под общий поток. На самом деле Чонгук и учится не от большого интереса, а от скуки, выбивается в первые ряды, чтобы самоутвердиться и меняет обстановку посредством создания новых проблем, чтобы скрасить однотипность общественности. Сейчас он делит первое место в классном рейтинге с роботоподобным Чимином, у которого все дни слились в одно огромное вонючее болото. Оглядев класс обездвиженных даже после окончания уроков тушек, Чонгук понимает, что нужный момент настал. Пора было оповестить сокамерников о подставе, до полного порабощения их рутиной. Безмятежный сон сложившего на груди руки и спрятавшего глаза под козырьком кепки Хосока прерывает мощный подзатыльник и твердое: «Нужно поговорить». Чонгук хмурит брови и кивает смекнувшему Намджуну, у него под ложечкой шевелится предчувствие заядлого охотника, вышедшего на потерянный след. Новая игра начинается. Он в последний раз оглядывается на заторможено собирающего учебники в рюкзак Чимина; безвольный, словно перевернувшийся на спину жук навозник, болтающий в воздухе лапками, но не стремящийся исправлять ситуацию, и так сойдет, он противен Чонгуку. Лениво повернув голову, Чимин провожает взглядом уже уходящую фигуру, не успев наткнуться на полную негодования гримасу. В груди что-то лопается и растекается тоскливой жижей, будто они и вправду расстались. Чимин не до конца улавливает истинную причину своего пассивного состояния, шмыгает носом, прогоняя забившийся в носоглотку ноябрь. Чонгук снова ушел от него, даже не попрощавшись. И лучше бы не возвращался. Троица, без лишних разговоров и неуместных вопросов, направляется прямиком в излюбленную подворотню, по дороге кутаясь в кожаные куртки, накинутые вместо пиджаков, и щурясь от раздуваемых ветром песчинок. Намджун, совершенно не парясь, достает пачку, еще не отойдя от школы, не обращая внимания на проходящих мимо учителей; Хосок так еще не привык, все старается скрываться, забывая, что уже позволено, а Чонгук идет спереди, опустив голову, его мысли заняты версиями и анализами, когда у одноклассников гуляет ветер. - О чем ты хотел поговорить? – зевает Хосок, ловко чиркая спичкой; у него снова нет денег на зажигалку. - Стрельни сначала, - поймав на лету измятую пачку честерфилда, Чонгук продолжает. – Это насчет вечеринки, точнее, нашей незапланированной отсидки в тюремной камере. Вы ведь не думали, что полиция сама неладное учуяла? - Что ты хочешь этим сказать? – Намджун невозмутимо ожидает продолжения, а вот Хосок нервничает, у него чуть заметно трясутся пальцы, когда он подносит сигарету ко рту. Он ничего не знает по поводу щекотливой ситуации, но боится ложных обвинений и неоправданных гонений. - Разумеется, то, что нас подставили. По словам моего отца, тот, кому он отвалил огромную сумму денег за дальнейшее молчание, является нашим знакомым. Честно говоря, я много думал на этот счет… И у меня несколько вариантов. Но, может, вы уже что-то знаете? – Чонгук мимолетно оглядывает парней, подмечая, что у одного стремительно сгорает сигарета, опадая нестряхнутым пеплом. – Хосок? - А? – опомнившись, он поправляет съехавшую на лоб кепку. – Я не знаю, тот вечер был… странным. То есть в основном я помню только блюющего Тэхена и тусклую квартирку Юнги-хена, порванную циновку и беспорядочный сон… было холодно. Тэхен отрубился сразу же, а я еще долго не мог уснуть, меня колотило и хотелось курить, не получалось никак избавиться от мыслей о произошедшем дерьме. А на следующее утро… все было нормально, пока Тэхен не вышел из-за стола, сославшись на плохое самочувствие, через пять минут он выбежал с криком: «Пиздец, контору накрыли!», и съеденный недавно суп превратился в желудке в огненное варево, - Хосок говорил сбивчиво и нервно, разглядывая черные отражения сучьев в луже, слова лились из него потоком, возвращая забытую способность говорить без остановки. – После в квартире поднялся такой кипиш, Юнги метался из стороны в сторону, не реагируя на успокоительные фразы Джина, единственного, дающего здравомыслящие советы. - Ты сказал Джина? – откровенно не понял Намджун, а Чонгук заинтересованно приподнял брови: к их истории присоединился аквамариновый неформал, интересно. - Да, Джина. Я забыл рассказать, простите, Юнги и Джин живут вместе. - Встречаются? - Вероятно, не думаю, что просто делят жилплощадь, хотя комнаты у них раздельные, - Хосок пожимает плечами, заметно успокоившись, когда на него не стали катить бочку. – Это важно? - Нет, все чилл, любопытство, понимаешь, - усмехается Намджун, скрывая за затяжкой уныние. Юнги из-за этого его оттолкнул? Он, правда, любит Джина? Но почему позволил, не сказал… Стерва. Кулаки непроизвольно сжимаются, отрывая у докуренной уже сигареты фильтр. - В общем, версия такая, - Чонгук тушит окурок о стену, прерывая отвлекшихся парней. – Сначала я подумал, что это кто-то из присутствовавших на вечеринке, насолить захотели или еще что, но с большей частью мы знакомы лишь в лицо и уж тем более не общаемся близко, поэтому, я пришел к выводу, что это кто-то, кто был с нами той ночью. До этого момента Юнги подходил по всем критериям, учитывая, что ему выгодно было получить деньги от отца – бедный студент, подрабатывающий в кофейне сверхурочно, ну, сами посудите. - Это не Юнги. Нахрена ему тогда нас спасать и вносить залог? – сразу же огрызается Намджун, порываясь на шаг с места, у него зудят под костяшками укусы маленьких жучков-короедов. Беспристрастному Чонгуку хочется врезать прямо по симпатичному личику, он ни черта не смыслит в этой жизни! - Ответ очень прост, Намджун, и я его уже озвучил, – он поднимает вверх ладонь, останавливая агрессивный порыв, парализуя безликим взглядом. – Это было выгодно: залог стоил меньше отцовских денег раза в три, так что Юнги оставался в выигрыше, плюс, заполучал наше уважение и, с твоей стороны, видимо, благоговение. Думаю, его эго вознесло к небесам. - Что ты, блять, несешь, пиздабол малолетний?! - Добро и истину в наш грешный мир, сын мой. Чуть было не начавшуюся драку прервало одно единственное: - А вы не думали, что это Джин, не? – Хосок невозмутимо втирает бычок в асфальт носком кроссовка. Ему не нравятся обе версии, и наиболее приемлемая, скорее, чонгукова, чем собственная, потому что с Джином он знаком еще с позапрошлого лета, когда впервые начал набивать маскирующие татуировки и пристрастился к танцам, тогда ему нужны были деньги и отвлекающее от семейных проблем занятие – Джин бескорыстно предоставил все и даже больше, пусть сам никогда не делился личной жизнью, всегда выслушивал, позволял в перерывах между работой развлекать себя танцами и принимал как младшего брата. От всего этого Хосоку дурно, и вслух обвинять Джина, спуская с цепи бешенных собак, особенно противно, но вариантов не остается, а мозг еще помнит измученное посеревшее лицо Юнги, и прячущуюся на дне его зрачков тревогу. - Это было моей второй версией. И я бы озвучил ее, если бы многоуважаемый Ким Намджун не начал гнать на меня за несправедливость и младший возраст, - размеренно цедит Чонгук, после чего вытягивает из хосоковой пачки еще одну сигарету, возвращая, наконец, честерфилд обладателю. – Как бы то ни было, проверить нужно обоих, исключить кого-то сразу же из списка подозреваемых нельзя. И тут не играют роли ваши чувства и заебы, важны только факты. Голые факты человеческой поганой сущности. В общем, как-нибудь заглянем к Юнги в кофейню, перетрем. Оба парня согласно кивают, подчиняясь властному чонгуковому гласу, схожему с ораторским, вероятно, он мог бы стать депутатом или какой-нибудь важной шишкой, если бы не был таким упрямым козлом. Разразившиеся прения оканчиваются аккомпанементом мягких неуверенных шагов, присущих жаждущему влезть куда не надо Тэхену. Он подходит к компании, неловко переминаясь с ноги на ногу и, не говоря ни слова, закуривает. В воздухе веет легким ментоловым дымом. - Привет. - Здравствуй, - небрежно бросает Чонгук, окинув Тэхена высокомерным взглядом. Однако тот не реагирует, его цель – Хосок, смотрящий под ноги, пряча скользящую в глазах вину. Он понимает, чего добивается Тэхен, ощущая на себе лазерный прицел раздраженного снайпера. - Я буду еще одну, не ждите меня, - находится Хосок, вскидывая голову с налепленной на лицо безмятежной улыбкой. Чонгука уговаривать не нужно, он, высказав все поглотившим наживку рыбкам, давно собирался свалить, а Намджун настолько подавлен, что путается в ногах, плетясь к выходу, совершенно не ведая, куда и зачем идет. - Как дела? - Паршиво. - Знаешь, мы не разговаривали около месяца, забавный факт, правда? - Тэхен… - Да нет, я просто сообщаю информацию, знаешь, как тот человек, которого ты поматросил и бросил ради тупой шутки. - Я не имел в виду… - Завали. Просто заткнись и не оправдывайся, убого выглядит, - Тэхен выпускает белесую струйку дыма, постепенно выключая в себе режим стервы. У него накипело. Абсолютно справедливо и дозволенно лопнуло терпение, потому что Хосок ведет себя как последний мудак, который мог не притворяться хорошеньким и бросить захлебываться в собственной блевотине. Так нет же, нужно давать ебаную надежду, несущую за собой одну лишь безнадегу, и оставлять сохнуть в одиночестве, морщиться и падать. В бездну пустых мечт по несбыточному. Хосок не то чтобы специально, он просто запутался в своих действиях, потеряв среди шуточек истину; реальность просеивается сквозь пальцы и присоединяется к уличным песчинкам, засоряющим глаза. Он запирает в себе очередной поток несвязных словосочетаний и курит, прощаясь с жизнью, вдыхает смертельные дозы никотина, будто кислород, а Тэхен затягивается элегантно, чуть хмуря брови, от него не несет перегаром, а слегка веет ментолом. Ему даже идет. - Я много думал насчет произошедшего, - наконец начинает Тэхен. – Честно говоря, половину не смог вспомнить, поэтому все хотел спросить, пока ты меня игнорировал: я тебе наговорил чего-то лишнего той ночью? – мучающий вопрос вылетает винной пробкой, открывая бутыль со смертельным отваром. - Ты сказал, что это из-за меня, - Хосок не уверен, были ли эти слова лишними, но явно теми, которые от него хотели услышать. – В частности, именно из-за этого я и вызвался поехать с тобой к Юнги, мучила возложенная на плечи ответственность. Тэхен молчит, переваривая информацию, ему неловко и стыдно, но падать еще ниже перед предметом собственного обожания уже некуда. Весь позор уже перелился через край и высох на осеннем холоде, превратившись в инеевую прослойку. Хосок аккуратно соскребает ее ногтями. - Ничего, ты был пьян, я понимаю. И все-таки насчет того раза в тату-салоне… Я не хотел заходить так далеко – это была идея Чонгука. Просто для информации, если что, знаешь, от того человека, который поматросил, но бросить не смог – слишком цепко ухватились. Тэхен вскидывает голову, смахивая с увлажненных ноябрьским ветром глаз челку. - Мне отпустить? Долгая пауза приобретает вид сигаретного дыма, обвивающегося между пальцев. Между ними – сизый кружевной занавес и всего один метр широким шагом, не трудно сорваться, притянув к себе, пока второй не успел отпрянуть, но что-то не позволяет. Возможно, гордость или принципы. Занавес отвердевает, превращаясь в стену обоюдной глупости, проблема в том, что люди еще не научились ходить сквозь стены, так просто не получится. - Да, так будет лучше, - пауза рассеивается; в луже вновь красуются два одиноких кораблика. - Забудь все связанное со мной. …Ноги сами несут его к дверям любимой кофейни, такой уютной и манящей своим терпким кофейно-карамельным запахом, где можно было быть собой, не притворяясь и не выделяясь на фоне посетителей, сидеть за учебниками или писать конспекты. Спокойная, умиротворенная атмосфера, никто не трогает и не пристает с глупыми разговорами, но… Один пристальный взгляд из раза в раз все портит, вызывает легкую зависимость и внезапное пристрастие к мяте. Намджун останавливается напротив дверей, перечитывая уже вызубренную вывеску, но не заходит. Просто не может, зная теперь, что его нагло обвели вокруг пальца, позволили подпустить близко и влюбиться, будто бы ради эксперимента, от нудной рутины, а после оставили у дырявого корыта. Несправедливо и подло с твоей стороны, Юнги. Теперь стыдно показываться баристе на глаза, когда уже совершил ошибку, навязал свои глупые подростковые чувства и узнал сокрушающую правду. Ему все равно никогда не ответят взаимностью. Он проходит мимо широких окон, не останавливаясь и не оборачиваясь. А у Юнги смена, он замечает потерянную фигуру Намджуна, сдвигает брови, думает, не показалось ли, но тот проходит слишком быстро, не оставляя возможности даже помахать.

***

Нелепо выслушивать разгоряченные, приправленные перечной язвой, обвинения собственного любовника, которому, к слову, сам не доверяешь. Юнги внимает внимательно и невозмутимо, вслушиваясь в каждое четко выделенное чонгуково слово, сложив руки на груди. Его ситуация немного забавит, пусть и обижает, потому что изначально троица заявилась явно не с доброжелательными намерениями, с порога начав утверждать, что он предатель и мошенник, помешанный на выгодных деньгах. На это заявление Юнги лишь рассмеялся, вызвав у Намджуна еле заметный выдох облегчения и судорогу напряжения у Хосока, один Чонгук оставался невозмутимым, выдержав паузу, он продолжил пропагандировать уже новую версию, в итоге убедив Юнги проверить звонки Джина в то утро. Черви сомнения расползаются в груди, учащая нервное дыхание при приближении к комнате Джина. Сейчас он занят приготовлением ужина и не обращает внимания на отсутствие Юнги, а у последнего в висках стучит молотом. Он не скрывает, что боится быть пойманным, ведь Джин в принципе не любит, когда в его комнату врываются без повода, а копошение в телефоне может повлечь за собой не очень приятные последствия и испорченный ужин. Юнги пытался привести контраргументы в пользу Джина, оправдывая его тем, что о существовании вечеринки он узнал только утром, а после преспокойно готовил завтрак, даже не задавал лишних вопросов. - Джин такой есть, Юнги, будто ты не знаешь. Он не скажет, но сделает, - разбивал в дребезги все отчаянные доводы Чонгук. – Скажи, ты когда-нибудь имел представление о том, что он чувствует? Ответ не находился с критической недостаточностью, сигнализируя о том, что пора что-то менять в любовных отношениях. Не вовремя закралось воспоминание, как пересказал вкратце историю малолетних алкашей и завалился обратно на пуховое искушение, успев пробормотать, что приготовить на завтрак. Прошло немало времени, прежде чем, весь разбитый, Юнги, наконец, выполз из постели и приклеился вторым привычным слоем к широкой спине Джина, крадя для себя порцию нежности. Во вспотевших руках трясется телефон, размазываются по экрану жирные следы, благо, Джин не ставит пароль, безропотно ударяясь в доверие, а Юнги скрытничает и исполняет капризы заносчивых подростков. История звонков находится не сразу – из-за волнения кнопки смешиваются, никак не находятся нужные функции, остается только молиться, что Джин не просчитал и сохранил данные. До искомой даты листать долго не приходится, телефон редко используется по назначению. Стук кровяных молоточков удваивается, бросая в жар, по коридору слышатся шваркающие неторопливые шаги, но Юнги не может двинуться, застывает, сжимая в руках уже впавший в спящий режим телефон. - Юнги? На выдохе воздух заканчивается, страх неизвестного заполняет густой материей и парализует конечности. - Что ты тут делаешь? Это мой телефон? Я хотел сказать, что ужин готов, но не мог найти тебя… - Не подходи ко мне, - Юнги трясет, он роняет на пол проклятый гаджет и отступает на пару шагов, пружиня от мягкого ковра – поверхность неровная, увеличивается риск потерять равновесие. – Зачем ты… Зачем ты это сделал с ними, Джин..? - Я хотел защитить тебя, - несмотря на просьбу Юнги, Джин подходит, но от него убегают вновь, в этот раз безвыходно врезаясь в стену и чуть не плача. - От чего, блять, от чего… - сухие рыдания вырываются молящим зовом об освобождении. - От нежелательных связей. Мы же договорились: никаких гуляний, помнишь? – мягкие руки ложатся на плечи, гладят по предплечьям и сжимают ладони в своих. Но на Джина смотрят, как на маньяка, удерживающего жертву насильно: мокро и обреченно. - Ты больной ублюдок, - Юнги шмыгает носом, пытается вырваться, но слишком слаб. В этот раз сжимают уже больно, до ломоты в костях и красных отпечатков, пригвождают к стене, словно красивую картину. Пусть висит и радует глаз, больше ничего не нужно, слышишь? Юнги, просто существуй, но не имей собственной воли. - Я стараюсь ради тебя… - Нет, блять, не стараешься! Ты убиваешь меня и мою жизнь, загоняешь в какие-то рамки, я не привлекательный пейзаж или портрет, чтобы просто красоваться на стене, как декорация! Я человек, Джин, человек, - истерика вырывается соленым морем и распухшими глазами. – Отпусти меня. Задетая гордость выражается в мощном замахе и стремительном ударе. Юнги зажмуривается, срывая с губ тихий писк. Кулак приходится в стену, раздирая Джину костяшки. Он пытается справиться с гневом, подавляя внутренние эмоции, долго еще смотрит на дрожащего осиновым листом Юнги и, в итоге, отпускает. Почувствовав, как спали самодельные наручники, Юнги срывается на бег, спотыкается, но доходит до коридора, запихивая ноги в кеды, не зашнуровывая, наступая на носки. - Куда ты собрался идти? – шипящий шелест рептилии вливается в уши из-за спины, заставляя содрогнуться. - К-к свободе… Входная дверь хлопает, Джин, не колышась, стоит, привалившись к стене и наблюдая недавний призрак присутствия Юнги. …Заложенный нос и слетевшее в край дыхание – не самый лучший микс с крепкими сигаретами, застревающими в глотке, и дешевым пивом, купленным на заправке. Юнги сидит на скамейке в каком-то скудном дворике и плачет, проливая газированный алкоголь, в банке плавает не растворяющийся случайный пепел. Он долго мучается с разблокировкой экрана, поставленной из-за того самого поганого недоверия, а потом набирает смс Намджуну: «Теперь я на улице. Это был Джин». Больше он ничего не может сказать.

***

- Ты хочешь сказать, что Юнги просто взял и запретил притрагиваться к Джину? Он не прихуел там, часом, из-за пережитого стресса, нет? Жестяные банки из выпотрошенного мусорного мешка отшвыриваются, отскакивая о бордюр; пластик чехла жалобно скрипит, грозя сплющиться и разломать телефон на искрящие проводами и чипами части. Кислая жидкость из разбухшей батарейки вытекает точно так же, как из Чонгука самообладание. Он потратил немалое количество сыпучего времени, чтобы выяснить правду, а теперь ему плюют в лицо отказом в кипящей под кожей мести. - Чонгук, я понимаю твое состояние, ты имеешь полное право злиться, но пораскинь мозгами: лучше ты не сделаешь. Отец заплатил ему сверх нормы за молчание, а, если вмешаться, Джин может начать возникать, и тогда плохо будет уже не только тебе. Оставь все как есть, если хочешь сохранить достоинство, - Намджун растолковывает, пережевывая фразы по нескольку раз, пытаясь донести до взбалмошного мальчишеского сознания суть проблемы. – Юнги напуган, не знаю, что с ним сделал Джин, но его все еще трясет, поэтому, серьезно, не лезь. - Ясно. Хорошо, я понял тебя, Намджун. Вероятно, ты прав, лучше буду бездействовать и прозябать всю оставшуюся жизнь среди гадюк, - еще один дутый пакет взлетает вверх, на лету лопаясь, орошая землю дождем из листьев салата и картофельных очистков. - Лучше сходи прогуляться в парк, помедитируй, познай себя… - Иди к черту, - линия обрывается. Взбешенный рык вырывается из груди, спугивая стайку голодных чаек, нацелившихся на распотрошенные объедки. Они испуганно хлопают крыльями на немом повторе, раздувая клочки полиэтилена в маленькие торнадо. - Вот так и проживаешь жизнь, роясь в чужом мусоре в поисках пропитания, - Чонгук хмыкает, замахиваясь ногой на птицу, но та успевает отлететь на крышу соседнего подъезда. – Бесцельное прозябание. Слова погребаются под слоем пищевых отходов, а ноги сами ведут к желаемой разрядке. Чонгуку срочно требуется спустить со стальных цепей гончих, чтобы те разодрали в клочья, раскусили и сгрызли до последней косточки, обглодав до блеска. У него рисковая потребность в Чимине, потому что тот позволяет и даже наслаждается – личная панацея или мальчик для битья. От случая к случаю Чимин любит примерять разные личины, ничем не отличаясь от избалованного властью и подпитываемого эгоизмом Чонгука. - Чимин-и! А я знаю, кто был той сволочью, из-за которой ты проебал полдня своей жизни в гнилостной камере! Чонгук заявляется незваным роком грядущего пиздеца, яростно жестикулируя и радостно вещая свежие новости прямиком с места происшествия – лавочки в дворике, где застыли две карикатуры современности: потряхиваемый от лишнего алкоголя и нервов Юнги с пивными пятнами на джинсах, и в редких случаях разумный Намджун, присевший в грязном песке на корточки. - Какого хера ты здесь делаешь? – отворив дверь, Чимин остается непроницаемым, радуясь уже тому, что Чонгук хотя бы трезв. - Соскучился, - пугающая шаблонная улыбка чуть-чуть не дотягивает до глаз, Чонгук отпихивает Чимина от дверного косяка и проходит в комнату, смачно вдыхая насыщенный густой пылью воздух. В этот раз солнечные лучи не преломляются ожогами о черную ткань, сменившись мерзлым голубым вакуумом, предвещающим скорую зиму. Но ему все еще до разорванных легких нравится стойкий запах желтеющей бумаги и скоплений ненужного, хранящего в себе самое важное. В комнате Чимина обнадеживающе кажется, что начинаешь жить. Смешно надеяться, что Чонгук выпроводится самостоятельно, не наделав прежде какого-нибудь искусного дерьма. Сначала он вливает в чиминовы уши тираду-сказку об одном, некогда жившем мудаке, который решил возомнить о себе невесть что и начать играть в симс в реальной жизни, но вовремя, сука, сохранился, не позволив никому вмешаться. Из Чонгука хлещет взрывами, всплесками и, в итоге, завершается штилем. Опустошив чашу Грааля, он находится в бессилии и ступоре после пробуждения от гневного помутнения. Анализ не поддается привычной логике, и не находится ответ на вопрос: «Почему я только что все рассказал Чимину?». А Чимин ведь слушал, не прерывал, периодически лишь по привычке поправляя съехавшие с носа очки. Его не столько интересовала сама ситуация, сколько кипящий чувствами Чонгук, стремительно сгорающий дотла. Он все также не видит меры, то вскрываясь на глазах у почти чужого Чимина, то помещая душу в сейф особой засекреченности. - О, я ж принес тебе подарок, - внезапно вспоминает Чонгук, сменяя настроение на легкий прибой, отойдя от забвения. - Чего..? - Подарок, говорю. Тебе, - из заднего кармана выуживается вишневый леденец в пестрой обертке, Чонгук ловко крутит в пальцах чупа-чупс, пряча за визуальным эффектом ухмылку. – Хочешь, чтобы я развернул его для тебя? - Благодарю покорно, и сам управлюсь, - попытка вырвать из мелькающих пальцев леденец не увенчивается успехом. Чонгук упрямо открывает сам, искушающе шелестя оберткой, медленно снимая ее с насыщенно малинового сладкого шарика. - Соси, - лакомство упирается в чиминовы губы, расплющивая мягкую пухлость. - Ебнулся? Однако возражения в чонгуковой игре неприемлемы. Он проталкивает чупа-чупс в рот и дальше, заводит за щеку, поворачивает за палочку по спирали и с упованием наблюдает за сменяющимися эмоциями на лице Чимина. Рот приоткрывается от удивления такой напористой решительности, открывая больше места и свободу действий для Чонгука, который плавно двигает леденец, то мелькая красным шариком между губ, то оставляя вишневый привкус на гортани. Чимин инстинктивно смыкает зубы, сгрызая тонкий верхний слой, чуть склоняет голову, пытаясь выискать подвох в чонгуковом взгляде, но тот молчит и почти не дышит, ожидая дальнейших манипуляций. Сглотнув накопившуюся жидкость, Чимин подается вперед, подползая чуть ближе и заглатывая чупа-чупс; кровать издает короткий скрип из-за сместившегося веса. Чонгук разрешает себе выдох, но не больше. Сладкая картинка завораживает: липкие пухлые губы блестят в дневном свете, колеблется из-за обилия вишневого сока кадык, ловкий розовый язык обвивается вокруг шарика. Медленно Чонгук вынимает лакомство из избалованного ротика, получая недовольно сдвинутые брови и влажный чмок, он мажет ягоду по своим губам, осторожно посасывая. Косвенно целует, приглашая. Чимин привык разгадывать шарады и решать задачи, ему не нужно объяснять дважды. Опершись ладонями на чонгуковы бедра, он позволяет утянуть себя на колени, удобно окольцевав талию Чонгука ногами. Их губы слипаются и льнут друг к другу расплавленным сахаром, сдирая уже засохший конфетный слой. Чимин приторно дышит, пропуская горячий язык к себе в рот, разрешает насытиться и впитать карамелизированный сахар вишни. Губы вновь расплющивает о чупа-чупс, добавляя третьим слагаемым чувствительности. Они кусаются, силясь отхватить себе наиболее лакомый кусочек, и соскальзывают языками по влажной поверхности. Хмель в глазах Чимина топится в пьяное вожделение, он пользуется моментом и зарывается в вороновые волосы, невзначай пробегается по родинкам на шее, словно по клавишам. А Чонгук рычит, закусывая чиминову губу до обиженного вскрика, и подхватывает за бедра, впиваясь пальцами в ягодицы, зажав разом все ноты и вызвав оглушительный гам. Ему не нравится, когда нежно. - А теперь отсосешь мне? – с провокационным хлюпаньем оторвавшись от леденца, заискивающе облизывается, но в ответ получает только толчок назад. Чимин буквально скатывается с колен Чонгука. - Охуел?! - Сучка, - разъяренный отказом Чонгук отшвыривает Чимина, как недавно пустые банки, к стене, притягивая на свой уровень за шиворот и заставляя встать на носочки. Он вжимается бедром в стояк, с наслаждением вслушиваясь в жалобные всхлипы. Чимин пошло кусает губу, смотрит куда-то вскользь масленым взглядом и, кажется, уже передумал. – Выполняй, сейчас же. С небес на землю сбрасывают резким толчком насильно, больно ударяя колени. Чимин упирается головой в чонгуков возбужденный член и сглатывает выделившуюся слюну. Но времени на размышления ему не дают, грубо хватая за волосы и заставляя сосать без прелюдий. Чимин жмурится, пытаясь расслабиться и не подавиться, но с непривычки выходит плохо, сухо и рвано; шершавый язык оцарапывает ствол, пытаясь сделать хоть что-нибудь, на глазах выступают слезы, а перед – пляшут черные звезды. Не выдержав напора, Чимин заходится кашлем, сгибаясь пополам, за что получает острую пощечину. На щеке разгорается пламя. - Работай, тварь, - Чонгук вновь натягивает за волосы, но в это раз Чимин пытается сам. Он мягко забирает из руки Чонгука чупа-чупс и обводит им набухшие венки, затем сразу же повторяя ту же дорожку языком. Хватка слегка ослабевает, позволяя немного поиграться. Смачно обсосав леденец, Чимин возвращается к члену, сразу набирая темп; вишневый сок хлюпает у него во рту, заставляя облизываться и причмокивать. Взгляд приобретает смазанный шлюховатый оттенок, по подбородку стекает слюна вперемешку со смазкой, Чимин тихо стонет, разнося вибрации экстаза по всему чонгукову телу. Привалившись к стене, Чонгук поджимает губы и кусает щеки, нерасторопно перебирая рассыпчатые пряди. Ему хорошо и сладко. К горячему мокрому ротику добавляется уже почти закончившийся чупа-чупс. Чимин вбирает в себя вдвойне, заводя за обе щеки и втягивая воздух. Влажные хлюпающие стоны сотрясают воздух. - Блять, - Чонгук открывает глаза, сразу же об этом жалея. В голову ударяет новым взрывом возбуждения, завязывая внизу узел. Чимин, как и ожидалось, способен осилить роль бесподобной шлюхи. Сладость растворяется в густой соли и вновь послушно сглатывается. Чимин до последней капли вылизывает потихоньку начавший опадать член, пока Чонгук хрипит, безрезультатно пытаясь привести в порядок сбившееся дыхание. Он наклоняется к довольному Чимину, стирая с краешка губ белесую каплю. Палец погружается в мягкий рот, небольно прикусывается за подушечку. - Чонгук… пожалуйста, - тягуче выстанывает Чимин, елозя на четвереньках, верным псом прижимаясь к ноге. Но умоляющие ликерные хныканья прерывает уведомление о новом сообщении. Будучи уже удовлетворенным, Чонгук машинально проверяет телефон. За секунду его ошпаривает и охлаждает, словно контрастным душем, беззвучно сматерившись, он еще дрожащими от оргазма пальцами натягивает джинсы и вжикает ширинкой. - Умница, Чимин-и, - мимолетное касание ударенной щеки и никаких объяснений. Чонгук покидает комнату, оставляя Чимина в душном одиночестве и со звенящим в голове возбуждением. Матеря Чонгука всеми известными выражениями, он раздрачивает ладонь о еще не забытые ощущения почти до мозолей, на пике срывая голос до третьей октавы. …Оказавшись на улице, Чонгук ясно как день понимает – он в глубокой заднице, в которую однажды залез и так до конца и не выбрался. Втеревшись как-то в доверие к местной банде и подставив их ради собственной выгоды, он обрек себя на вечные муки в огненной геенне и нескончаемые гонения. Правда, перейдя в новую школу, Чонгук ошибочно надеялся, что его след потеряется, но острый нюх главаря, чувствительный к запаху гнили, лишь дал ложную надежду, а после обрадовал сообщением: «Передышка закончилась, Кукки. Готовь задницу и лубрикант, иначе вытрахаем насухо и без подготовки, слышишь? Настал час расплаты.

С любовью, Биг Босс».