Нимфа

Это был дивный сад. Сад с райскими птицами. С цветами, которых никто никогда не видел. С кристально-чистыми водами ручья, чье журчание было таким же звонким, как переливы множества маленьких колокольчиков. С плодовыми деревьями, чьи плоды не вкушались никем, кроме богов и им подобным. Им подобным. Эти слова эхом проносились в моей голове. Далекий отголосок прошлого. Когда-то в этих зеленых кущах свободно гуляли единороги и кентавры. Распивали пьянящий нектар фавны и сатиры, перебирая струны, распевая песни. Иногда сюда спускались боги, во всей своей красе, понаблюдать за фестивалем в их честь. Когда-то звук ручья сливался с мелодичным смехом танцующих нимф и поющих подле очередной сошедшей на землю богини муз. И ни один смертный не решался войти в это священное место, нарушить веселье. Все здесь пребывало в гармонии. Но я помню тот день как сейчас. В моей памяти это произошло словно вчера, и в тоже время сотни лет назад. На стыке дня и ночи, когда облака окрасились в нежные пастельные тона розового лучами заходящего солнца, а на небеса надвигалась ночная тьма, мы с сестрами все продолжали кружиться в танце, не замечая, как наступает тишина. Нимфам полагалось закончить свои игры и танцы засветло, ведь ночь время сатиров и чудовищ. Таков закон богов. Все что нарушает гармонию света, его красоту, и что вызывает отвращение при одном только взгляде, обречено скрываться в тени, дабы не вызвать божий гнев, не смущать и не пугать обитателей этого райского сада. И чем ближе подступала ночь, опутывая тьмой и безобразными тенями сад, тем ближе подступали ночные создания. Услышав нестройный, но довольный крик, сквозь громоподобный смех, мы с сестрами в испуге обернулись. Их было много, больше дюжины рогатых, небритых и пьяных сатиров. Они спешили к нам, улыбаясь кривыми зубами. Памятуя наказ старших нимф, мы бросились бежать на встречу заходящему солнцу, к своим домам. Я бежала последней, видя перед глазами только развевающуюся почти прозрачную ткань одеяний сестер. Сотканная словно из тончайших нитей воды, воздуха и прекрасных цветов материя играла красками уходящего дня, словно водная гладь, отражающая небо. Все было так красиво, что я позабыла о страхе, сатирах бегущих за нами, чтобы утащить на свой шабаш, опорочить ту чистоту, что мы собой воплощали, забыла, зачем мы вообще бежим. Лишь мелодия тысяч колокольчиков от протекающего рядом ручья и веселые переливы голосов сестер, уверенных в том, что преследователям нас не нагнать. Это было так просто, так обыденно, словно очередная игра. Но в эту яркую и звонкую мелодию, вторгся заливистый детский смех. Проказник купидон, маленький златокудрый ангелочек, мелькнул передо мной и, довольно ухмыльнувшись, выпустил золотую стрелу из витого лука. На мгновение замешкавшись, я молила чтобы не в меня. Да только маленького проказника, обрекающего на вечные муки любви, уже и след простыл. Он распарывал белоснежными крыльями воздух, содрогаясь от смеха, а значит стрела нашла свою цель. Она всегда ее находит. Но если стрела попала не в меня, тогда в кого? И зачем я обернулась? Пьяные сатиры настигали, что-то выкрикивая, улюлюкая, предвкушая то, что в этот раз их пир пройдет в компании отставшей от остальных нимфы. Но отстала не только я. Один рогатый замер чуть поодаль и словно протрезвев, силился понять происходящее. Пораженный всем. Пораженный купидовой стрелой. Он был моложе остальных, не столь обезображен временем, выпивкой и драками. И его горящий синий взор был устремлен ко мне. И только ко мне. С последним лучом солнца вместе с сестрами я скрылась от преследующих сатиров и от этих невероятных синих глаз в пещере. Стараясь не думать, не вспоминать, как плескались оттенки разных чувств во взгляде молодого сатира. На следующий день все это позабылось. Мы снова играли в саду, плескались в воде ручья. Сестры легкомысленно посмеивались над вчерашней игрой в салки с рогатыми. И я вместе с ними, но бесконечно оглядываясь на деревья за спиной. Синие глаза не давали покоя, терзая душу чувствами. Чувствами! Неизведанными, тяжелыми, и такими… новыми. Новыми! Еще никогда этот мир не был столь прекрасен и столь отвратителен. Все было мне в новинку. Эти цветы, что каждый день распускали свои лепестки, которые я видела тысячу раз. Эти прекрасные птицы, такие знакомые, и словно виденные впервые. И это чувство тяжести на сердце. Оно особенно бередило душу. С чего бы нимфе тосковать, с чего переживать? С чего жалеть? Жалеть? О чем? Почему мне жаль? С чего тоскую я, и не в радость мне игра? И до самого заката искала я ответ. Отбившись от сестер, брела по золотистому песку на берегу ручья. То заходя в прохладную воду по щиколотку, то выходя из нее, чтобы ощутить как острые края мелких камешков впиваются в ступни. И это было для меня ново. Как могу я — чистый эфирный дух — чувствовать боль? Или я просто не знала? Не замечала? Не замечала. Как и не замечала прячущегося за деревьями, наблюдающего за мной. Пока не стало слишком поздно. Снова вдалеке раздался визг сестер и хохот сатиров. Салки начались. Еще один закат, еще одна игра. А я стояла, замерев, глядя в небо. Тьма прогоняла свет. И так каждый день. Неужели это и есть наша жизнь? Ходить по кругу, изо дня в день. Как это скучно! От тоски, в сердцах я топнула ножкой по ручью, и всплеск мелких брызг нарушил привычную гармонию. Саму гармонию! По спине пробежал холодок, расширившимися от страха глазами, медленно я стала озираться по сторонам, не стал ли кто свидетелем моего преступления. О, боги! Я погибла! В тени деревьев был один свидетель. Он стоял, чему-то улыбаясь, скрестив руки на груди, совсем недвижим. Что же со мной будет? Как давно он тут стоит? Первая звезда засверкала в темном небе, мой палач сделал шаг навстречу. Раздвоенное копыто оставило за собой след, потом еще один, еще… В восходящем лунном свете мне бы обратить внимание на это, на витые рога, но взгляд был прикован только к синим глазам палача. А я словно прикованная к месту, сама стояла недвижима. Лишь протянутая навстречу рука, заставила броситься со всех ног к укрытию. Что мне сделает сатир? Кто поверит, что ему там пьяному привиделось? Он гнал меня, все настигая, но не настигал. Он мог коснуться — не касался. Мог поймать, но не ловил. А мы все мчались, мчались, мчались… на встречу тьме, и от нее. По ручью и по песку, по камням и меж деревьев. И я не сразу поняла, что оборачиваясь, отвечаю на его улыбку звонким смехом, что жду когда поймает, что я играю с ним. С сатиром! Боги! Какой позор для нимфы по ночам гулять с рогатым! Но от волнения и предвкушения, от новых чувств, я словно крылья обрела и мне нравилась игра. И он настиг меня у большого валуна, где оступившись, я упала. Белее облака, забыла как дышать, и все ждала, когда сатир прижмет меня к себе и опорочит. Он был так близко, почти сел рядом, но с первым солнечным лучом, укрылся в тень, сам помрачнев, как злая ночь. И лишь шелест ветра до меня донес его приятный тихий шепот: — На том же месте, в тот же час. О! Какое сладкое томление, такое дивное предвкушение рвали души в ожидании заката, все утро и большую половину дня. Не в радость были танцы, не в радость смех и кутерьма. Моя тоска все тьмы ждала и обращала взор к деревьям. И только страх трезвил, что сестры все узнают. Скорее по привычке с ними я играла, плескалась в водах, танцевала, периодически над землей паря. — Взрослеешь, — хмыкнула старшая сестра, легко распарывая воздух, паря гораздо выше. Мне оставалось мило улыбнуться и отвести тоскливый взгляд. Когда же ночь? И где сатир? Вот о чем я все мечтала. — Уж не влюбилась ты? — заливались сестры смехом. — Кто? Я?! — лишь возмутилась я, самой себе противореча. Всего одна игра. Какая может быть любовь? Но как же я была наивна. Сатир, сдержавший обещание, играл со мной ни раз, ни два. Мы забывали все на свете, прячась в дальних уголках. Мы бегали, смеялись, и забывали обо всем. Наши встречи приносили радость, а расставания тоску и боль. Я все ждала заката, чтобы увидеть милые глаза. Как он был нежен, аккуратен. Он был влюблен, и я наверно тоже. Много встреч или свиданий прошло, когда мы перестали прятаться во тьме ночной, играя в салки даже днем. Я никогда так не смеялась. Сестры говорили, что мой звон слышит вся округа, но что мне это, когда я познала счастье, когда сама дышала и чувствовала, что значит жить. Те песни, игры, танцы, что были раньше уже не радовали меня. Мне было скучно. А вот играть с сатиром… О, как мы рисковали, не таясь, плескаясь у ручья. И этот риск, и тот азарт, заставляли все во мне кипеть от страсти. И как он был красив. Позабыв свои ночные песни, своих собратьев и вкус пьянящего нектара, молодой сатир преобразился. Расплавил плечи, загорел, казалось стал еще моложе. Рогатый лучился светом, чистотой. И для меня он был всех милее. — О, милая моя, — даже голос был приятным, что слушая его, я прикрывала глаза от наслажденья, — как бы я хотел, чтоб ты всегда была со мной. — Но, милый! — смеялась я в ответ, прячась за оливой, — я и так с тобой! А в ответ лишь тоска в глазах, в них словно свет померк. И такая грустная улыбка. — Нимфа, нимфа, — качал рогатый головой. Мы вновь бежали, он за мной, я от него. И я ждала, что он поймает. Я жаждала сего, но никогда он не ловил. Он был влюблен. Он чтил меня и не желал причинить вреда, так сильно он любил. О боги, он любил меня! А я ждала. Я так надеялась, что вот-вот рискнет, вот-вот коснется этой грубою рукой, и я сама прильну к нему, а он лукаво улыбнется и коснется моих губ. Он мой палач, он мой спаситель. Он спас меня от скуки, в которой я жила и ничего не замечала. Ни как прекрасна ночь, восхитителен закат, красив рассвет, какое разное пение у птиц, как шумит ручей и ветер в кронах. Как много чувств, как много тайн за ними, и как запретен плод стать на час счастливой. И как прекрасен был тот миг, когда спасая от падения, сатир меня все-таки поймал. Как руки его сжали тело, и плавно заскользили по спине, волос коснулись, чтобы с лица их отвести. И как я была счастлива, глядя в эти драгоценные глубокие глаза так близко, как билось сердце, как смелости хватило мне запустить пальцы в золотые кудри. Мягче шелка, приятнее прохладных вод… о боги! Как все было прекрасно. Он был взволнован и напуган, мольба в глазах, и в них же счастье. Сбылась мечта о поцелуе, нежном, милом, аккуратном. Сатир отступил, а я лишь засмущалась и, смеясь, снова бросилась бежать. Но не бежала я, летела! А юноша летел за мной. И мне казалось счастье будет длится вечно, но я забыла… О боги! Я совсем забыла! Что есть закон, что есть богини. И что служу я им. И как назло в наш сад сошла богиня — вспомнить бы сейчас ее имя — воплощение чистоты. Увидев нас, бегущих вместе, богиня в гнев пришла, поняв превратно погоню нашу. Ей легко было заметить след купидоновой стрелы на груди сатира, и думала она, что я — добыча, уставшая от бега. Что извел меня сатир, желая опорочить, и не остановить его, ведь купидоново проклятье не снять даже прародителям любви. — Не гневайся, богиня! — попыталась крикнуть я, остановившись, но было поздно. Сверкнула молния, тело стало тяжелеть, а ноги! Мои ноги стали обращаться в корни. Тупая боль сковала душу, сердце, мозг. Все тело становилось деревянным, а мой сатир рыдал от горя, обнимая ствол. В последний раз меня целуя, молил вернуть, но все было тщетно. Ушла богиня, гордо поведя плечом. Он был наказан, ведь оба мы нарушили закон. В тот день смолк звонкий смех, весь сад лил слезы. Не пели птицы, не журчал ручей, и даже небо прохудилось, роняя капли на песок. Рыдали сестры, не пели музы, ни один сатир не пил, и даже дивные цветы повяли. Как мне было больно, но ни слова не слетело с губ. Нет меня, и никогда не будет. Лишь молчаливо склонив ветви, пыталась я боль любимого унять. Как слепа была, как горько было, что не ценила и от беды не сберегла. А он все плакал. Но все проходит, и с наступлением рассвета уже был слышен звонкий смех сестер, они водили хороводы, музы пели о любви. Как тошно было это слышать, и я снова ночь ждала. И он пришел. Осторожно обнял, и никуда не отходил. Так повторялось много раз. Днем мне пели сестры, а ночью, горящий от любви сатир, с поникшими плечами, мне посвящал стихи и ленты в ветки заплетал. Позабыв свою утрату, сестры оставили меня. Целый день стояла я и наблюдала издалека, как купаются они в ручье, танцуют рядом с той богиней. О как я была зла, что меня забыли, но от злости лишь листвой трясла. И как мне было страшно, что и мой сатир меня забудет, но помнил он и все цветы, и вести приносил. Но однажды и рогатый не явился. И я стояла одиноко, встречая каждый день закат. На него не злилась я, а все еще любила и надежду в сердце берегла. Ведь отголосок эха песни до меня дошел, что сатир ради меня, вновь пошел на преступление, на поклон богам любви. Что стало с ним? Добился цели? Шло время. День, за ним неделя, за нею месяц, а потом и год. Века сменялись, уходили боги — в них перестали верить, а значит и мой погиб сатир. Смертные вошли в святую рощу, построили неподалеку города. Сменялась вера, власть, сезоны. В мой сад входили короли и погибали здесь в войне и на охоте, как и их богатыри. Укрывались в нашей куще, те что учились волшебству, гонимые от праведного мира. Я все это помню, не смотря на срок. В своей тени скрывала я влюбленных, поэтов, музыкантов и ученых. Им шелестом листвы я напевала песни, рассказывала сказки, а они писали на свой лад. Немало их со мною засыпало, даже были те, кто напоминал мне о любви. Красавцы все, с глазами синими как небо, но все не те. Видала я таких не мало. Душой мечтатель, ликом обязательно красив, но глубоко несчастен. Их было много в моей жизни, все рассказывали о любви. Как недоступны их богини, как мечтают сжать в объятьях ту, что только и одним судьбой дана. А судьба, всегда злодейка, не дает ее найти, словно где-то прячет. Я продолжала верить, что однажды, придет ко мне, спасет из забытья и плена один рогатый молодой сатир. Но одинокими ночами всю душу до краев заполняло лишь отчаянье. Как горько было. Под мои ветви приходили реже, все реже укрывались в той тени. А потом и вовсе только проходили мимо. Редел мой сад, вырубались все деревья, сменялись новыми, но я стояла крепко. Я верила — дождусь. Не сквозь века, так тысячелетия, не сквозь них, так через миллиарды лет. Пусть старой стану, но улыбку эту встречу. В глаза взгляну, любимых губ коснусь. Шли зимы, вера моя слабла, мне больше не хотелось жить. Ну куда ему, призренному сатиру через столько лет меня найти? Не вспомнит он. И не узнает. И как ему через столько жизней, столько обликов сменив, понять что ищет его сердце, что я жива? И что за чушь? Не выжил он, не перерождался, все это бред, навеянный слепой толпой. И я глупа, слепа, наивна, раз это слышу и чего-то жду. Вот так теряя смысл своего существования, я усыхала той зимой. Но вот однажды на рассвете ступил в мой сад парнишка. Он шел вдоль старого ручья полусонный, едва качаясь, укутанный в очень старый длинный плащ, в руках держал какой-то сверток. Он вдруг свернул к кустам и молча встал, вглядываясь в сад. Сил придало мне любопытство. Во-первых, как он попал сюда? Что будет делать? С трудом расправив ветви, я все ждала. Парнишка робко шел к деревьям. У одного остановился, у другого постоял, и все вздыхал. А я все рассуждала. Как не замерз он? Что тут позабыл? Может потерял кого-то? Парень шел неторопливо, пряча нос под воротник. И с каждым шагом опускались плечи, словно он душой поник. О, как мне было жаль его. Еще один с разбитым сердцем. И как хотелось рассказать ему, вселить надежду. Мой многолетний спутник — ветер — чуть тронул, ветви шевеля. И в тот же миг, парнишка обернулся, а я увидела милые глаза. Такие синие, как небо. Глубокие, что можно утонуть. Мне так хотелось верить, что это он, и Он нашел меня. Секунда промедления, за ней другая, и та искра надежды, что вспыхнула в духе, почти угасла. Но парень расправил плечи, скинул шляпу и твердо двинулся ко мне. — Я долго ждал, — обвил он ствол, едва дыша. — Я все искал тебя. Не в силах ни шевельнуться, ни поверить, я молча плакала навзрыд. Ошибки быть не может. Эти руки были мне знакомы, и эти золотые кудри, что мягки, как шелк. Он отступил, разворачивая сверток, а я в рыданиях затряслась стволом. Как хотелось крикнуть, чтоб не уходил и навсегда со мной остался. Но как всегда ни слова с губ не сорвалось. Как больно было мне тогда. Пальцы осторожно повязали ленту. Отступив еще на шаг, мой сатир чего-то ждал, а потом лукаво улыбнулся и тихонько зашептал: — Нимфа, что же ты, родная, судьбе на встречу не идешь? Иль за столько лет забыла? От этих теплых слов спали все оковы. Легко вдруг стало на душе, я протянула ветви… Нет! Ладони! И повисла на его плечах. Сатир прижал меня сильнее, закутывая в теплый плащ. Он целовал лицо и руки, утирал слезинки на щеках. — Милая моя, пойдем, замерзнешь. — Подхватывая на руки, смеялся он. — Но как, любимый? — Это просто волшебство. И так мягко улыбнулся, поцеловал, и я забыла обо всем. Тихо падали снежинки. Мы с любимым покидали дивный сад. Он нес меня в тепло, как драгоценность, а я, уткнувшись носом в его шею, понимала, что мечта сбылась. — Мы будем вместе, дорогая. Просто верить надо в чудеса.